Глава 3
7 ноября 2015 г. в 00:58
***
Томас стоял на палубе и смотрел, как к нему приближается берег. Он узнал о нем еще накануне, ощутив запах земли и опавших листьев, - в этой части мира зимой не было снега. Наутро суша показалась из дымки, окружавшей ее, - тонкая серая полоса, которая расширялась, росла и в конце концов превратилась в хмурый город с домами, рассыпанными по краю океана.
Пароход вошел в широкую гавань, скользя по масляной воде, тяжело заложил поворот и причалил, притираясь своим стальным боком к пирсу. На берег упали канаты, матросы принялись привязывать их, потом спустили сходни, и пассажиры посыпались, как горох, вливаясь в пеструю толпу ожидающих на берегу.
Томас сошел одним из последних, чтобы больше никто из пассажиров не прошел сквозь него (это было, как он уже успел не раз убедиться на борту, отвратительное ощущение). Его ноги коснулись твердой земли, сделали шаг, и тут же нить вытянулась туго, дернув где-то внутри, устремляясь в проулок. Томас коснулся пальцами своей груди - движения его необъяснимого личного компаса вызвали странное чувство, одновременно приятное и не слишком.
"Больно", - решил он.
Но почему-то больно было совсем не там, где располагались раны.
За последние недели он успел несколько раз себя осмотреть, заходя во внутренние помещения по ночам, когда на палубе становилось скучно, и корабль окутывала блаженная тишина. Томас нашел громадное зеркало в обеденной зале первого класса, и несколько раз подолгу стоял перед ним, время от времени поворачиваясь или касаясь себя, - поскольку собственная фигура была единственным, что он мог потрогать, ощущая текстуру, а не только смутный холод или тепло.
Он сделал три вывода.
Первый. Ран на теле было несколько, ни одна из них не кровоточила.
Второй. Все пятна крови на одежде и на коже оказались засохшими, и они не смывались, поскольку струи и капли воды текли сквозь его руки, когда он подставлял ладони под открытый кран.
Третий. Нить исходила из того места, где у Томаса находилось бы сердце, если бы он был живым человеком.
Находилось, когда он был живым.
Об этом было так сложно думать. Ему не хотелось думать об этом, и он отворачивался от зеркала.
Томас сошел со своего парохода на берег и направился в переулок. Тот оказался прямым, как стрела, и грязным, как помойное ведро: узкая холодная портовая щель между зданиями сомнительного назначения. Нить уверенно проследовала сквозь нее, свернула, взяла прямее, опять свернула, снова прямее. Вокруг было довольно темно и мрачно, пахло морской сыростью, дешевой пищей и остывшими камнями. Хотелось побыстрее отсюда уйти.
Город, к счастью, скоро кончился, и Томас оказался у широкой реки, раздвигавшей своим руслом лесистые холмы. Лес здесь был густым, почва исходила соками, в подлеске шныряли мыши и птицы. Томас залюбовался одной из них: птица была ярко-красной, как ягода брусники, толстой, шумной, и на голове носила задорный хохолок. Он долго стоял, наблюдая за ней, однако стоило пошевелиться, и птица сорвалась с ветки и улетела.
"Она видела меня", - подумал Томас. Эта мысль показалась ему одновременно волнующей и приятной.
Он долго двигался вдоль реки, так, как лежала нить, потом свернул на широкую пыльную дорогу. Солнце закатилось и вновь поднялось над горизонтом, затем опять и опять. Томас миновал несколько городишек, поселений, ферм, прошел сквозь множество перелесков, полей и мостов. Никто не замечал его, - только собаки заливались лаем, завидев бесплотную фигуру, и птицы вспархивали из своих убежищ.
На шестое утро с рассветом нить натянулась так, что стало тяжело дышать - если только подобное можно было сказать в случае Томаса. Солнце осветило узкую разбитую дорогу, кладбище и скромные домики заводских рабочих, говорившие о том, что где-то рядом находится фабрика (по меньшей мере, одна) и город при ней.
При виде этого кладбища Томасу стало нехорошо: внутри что-то сжалось от мучительного тошнотворного чувства, - среднего между страхом, горем и стыдом. Нить едва не дергала его вперед, неразрываемо сильно подтаскивая, подтягивая, и Томас почувствовал себя рыбой на крючке, а вовсе не хозяином положения. Он обернулся через плечо, но увидел только пустую пыльную дорогу. Тогда он вздохнул и покорился.
Было совершенно ясно, что впереди его ждет... наказание.
Но отчего-то Томасу хотелось его принять, как если бы ему предлагали не кару, а лекарство.
Потянулись улицы, дома, миниатюрные палисадники. Жизнь в городе шла своим чередом: стучали каблуки, скрипели колеса повозок, звякала сбруя, пахло заводским дымом, свежими порывами ветра с полей, прохладной древесной корой, сухим песком. Томас с каждым шагом волновался всё сильнее: предчувствие крепло, манящая боль внутри усиливалась, ощущение неизвестности было острым, как перед прыжком со скалы над морем, когда не знаешь дна.
- Боже... - прошептал Томас, шагнув на городскую площадь.
Мир осветился, потому что холодное зимнее солнце выглянуло из-за туч, и в этом пронзительном моменте, который секунду назад был окрашен в мрачные тона сепии, угля и сангины, а затем вдруг обрел ясные полные краски, Томас увидел, что нить упирается во что-то на другом конце площади.
В кого-то.
Он сделал еще несколько шагов, машинально, как человек с простреленной грудью, внезапно оглохнув от этого буйства цвета, событий и чувств, и разглядел молодую женщину в черном платье. Она разговаривала с кем-то, на кого Томас не обратил внимания; возле ее левого уха дрожал на ветру светло-рыжий завиток, лицо было пытливым, твердым.
"В трауре", - подумал Томас.
И дальше:
"Я ее муж".
Ему показалось, что невидимый серп рассек его пополам. Забытье, - как он ощутил сейчас, счастливое, - в котором он провел последние недели, начало расползаться, словно слишком старая ткань, потревоженная неосторожной рукой, и Томас пошатнулся, пытаясь найти опору.
Кто-то прошел мимо, грубо задев его протянутую ладонь плечом, это было мерзкое ощущение.
Он хотел позвать женщину по имени, но понял, что не может. Все голоса вокруг стали отчетливыми, он услышал речь, присоленную резким американским акцентом, увидел лица и взгляды, рассеянно скользившие сквозь него.
- Я вас поняла, благодарю. Увидимся завтра на совещании. Я заберу папку, - сказала женщина на том конце площади.
Томас опустился на землю, коснувшись ее коленями и кончиками пальцев, потому что понял, что больше не может стоять.