Три дара

Тем временем из Храма послышались голоса, зовущие "госпожу Крисанию", их становилось все больше, словно каждый, кто слышал эти слова, начинал остро чувствовать свое одиночество и свою уязвимость без Посвященной. Шум разрастался, как на пожаре, отчетливо слышались нотки легкой паники. Праведная Дочь слегка поморщилась, услышав такое проявление беспокойства, и мягко произнесла вроде бы совсем негромко: - Успокойтесь, я скоро подойду! Несмотря на тихий и спокойный тон, с каким это было произнесено, крики резко стихли. Крисания вздохнула: - Нужно идти. Она встала, привычным движением оправила складки платья. Рейстлин задумчиво посмотрел на нее, затем также поднялся. Он не получил ответы на все интересовавшие его вопросы, и что-то подсказывало ему, что сейчас они не прозвучат. Но одну вещь он для себя прояснить должен. Мягко протянув руку, он положил ладонь на плечо женщины, коснувшись теплой кожи, и отвел случайную прядь волос. Женщина скованно сжалась под его прикосновением, затем отдернула плечо и на ее лице маг разглядел сердито-недовольное выражение. Было ли это недовольство его лаской или перед своей слабостью, волшебник понять не успел. Жрица резко развернулась к выходу, при этом кончики ее длинных черных волос больно хлестнули его по руке. Уже стоя в проеме беседки, она выдохнула, словно решившись на что-то непростое, и, слегка обернувшись, холодно сказала: - Да, Пар-Салиан считал тебя клинком, и, как не печально это признавать, в этом он был прав. Клинком, который рубит все подряд, включая руку, его направляющую... Маг удивленно нахмурился. Она властно вырвала его из невеселых мыслей, а затем ее яростный и жесткий тон холодным кинжалом проник ему в спину. Он чувствовал, как сковывает его тело горечь ее слов, а их безжалостный яд проникает все глубже и глубже под броню его гордыни: - Да, Рейстлин, самое время прозреть! Ты самонадеян и горд, ты пренебрежительно отворачиваешься от всех, кто желал тебе добра просто потому, что это добро было недостаточно "чистым": Карамон в твоем понимании заботился о тебе, потому что боялся или не умел жить для себя, Даламар (не делай удивленного лица, темный эльф сильно привязался к тебе) для тебя больше слуга, чем ученик, а я, наверное, любила недостаточно сильно, уж не амбиции ли мешали мне? А может все дело в тебе? Может, став могучим черным магом в вопросах любви ты не дорос даже до ребенка? Уж наверное не просто так в кошмарах на корабле ты зовешь овражного гнома. Ты готов позвать кого угодно, лишь бы дыра в твоей душе была заполнена. Обличение заострило ее черты, они стали еще более бледными, чем обычно. Она вдруг сама приблизила лицо к его, и Рейстлин готов был поклясться, что она видит его насквозь: - Ты все еще половина целого, Рейстлин, ты боишься жить сам по себе даже больше, чем твой брат до нашего путешествия. Ты готов принять в свою душу Фистандантилуса не потому, что боишься поражения, а потому что боишься быть ничем. Твоя магия тоже твой инструмент от бытия ничем. Вот она твоя тьма — тьма из пустоты и одиночества. Ты сам не имеешь должной смелости признать это, прозреть, чтобы... - Сделать шаг к свету, где меня будет ждать сияющая всепрощением и любовью светлая жрица Паладайна? Немного постаревшая, но еще вполне ничего, не в моем положении воротить нос, - едко перебил в ответ маг, - Мне казалось, уже пора исцелиться от наивной веры в исправление заблудших душ банальной проповедью, сколь бы много не видели твои глаза, Посвященная. - Чтобы найти себя, - спокойно закончила Праведная дочь, - И да, верится с трудом, но одна светлая жрица вполне могла бы тебе помочь. Что она и пыталась сделать... - Ты знала, - вдруг прошептал Рейстлин, расширившимися от озарения глазами следя за собеседницей, - Ты знала, что я буду в теле Палина, ты знала, что нам суждено встретиться. Твои "догадки" были красивой театральной игрой, призванной провести меня и привести к тому, чтобы услышать твои поучительные проповеди. Ты использовала меня, как и все, прикрывая циничное содержание красивой оберткой, пользуясь моей усталостью и слабостью из-за невозможности использовать мою магию в полной мере. - Ты можешь обличать меня в любых надуманных тобой грехах, Рейстлин, но теперь мне известна правда. Я вижу тебя так ясно, как будто ты открыл мне душу. Ты ничему не научился там в Бездне, ты остался тем же честолюбивым и замкнутым на себе, хоть и умным магом. Все светлое, что тебе дается, ты презрительно именуешь слабостью, и при этом как скупец хранишь в глубоких застенках своей темной души и перебираешь эти крохи, трясясь над тем, что считаешь своим. И как же тебе льстит мое отношение к тебе, истинная драгоценность твой собственнической коллекции: моя слабость и моя зависимость! Но, увы, Рейстлин, я слишком горда, чтобы пасть к твоим ногам и стать твоей игрушкой, теми крыльями, которые будут прогонять твой кошмары. Своей жреческой властью я лишу тебя того, чем ты незаслуженно владел столь долго: ты больше не вспомнишь мой образ. О да, ты будешь помнить, что мы были знакомы, будешь помнить, что я казалась тебе красивой, возможно, вспомнишь что-то из наших разговоров, но твоя память будет памятью слепца, никогда не видевшего своего собеседника. Маг молча смотрел на Посвященную словно не узнавая ее: в уголках лица резко означились властные решительные складки, губы были поджаты. Он не искал слов, не пытался оправдаться, просто стоял и смотрел на ее гордое и по-прежнему красивое лицо, на остановившийся взгляд холодных серых глаз. Крисания протянула руку уверенным жестом, словно видя, где расположен лоб Палина, накрыла ладонью и сжала пальцы поверх волос. Рейстлин почувствовал незримую силу, давящую сквозь весь череп, глаза ошпарило светом. - И так будет до тех пор, покуда ты не найдешь в себе сил сделать шаг навстречу, - услышал он далекий голос. Стоя как оглушенный, он почувствовал исчезающее прикосновение женской руки, потом жрица отвернулась от него: он ясно видел ее длинные черные волосы, ее силуэт, очерченный светом, к которому она шла... от него. - Прощай, Рейстлин, - спокойно сказала Крисания, - Прощай заблудшая во мраке душа. Волшебник продолжал скованно стоять и смотреть как она уходила от него к Храму. И вдруг почувствовал, как его черную душу выдергивает из тела, словно он был сорняком на огороде — ненужным и лишним. Будто сквозь толщу воды до него донесся слабый вскрик еще недавно его тела. Вокруг крутилась круговерть разноцветья, он несся сквозь пласты мироздания, и вот уже стоит посреди ровного и однообразного пейзажа: плоская голая равнина черной земли под низким и пустым небом, светившимся странным светом — отблеском далекого пожара. Бездна. Рейстлин посмотрел на свои руки, на длинные изящные пальцы, обтянутые металлической кожей, и спрятал их в просторные рукава черной мантии. Потом обессилено уселся прямо на землю и бессмысленно уставился куда-то вперед остановившимся взглядом: в Бездне можно смотреть куда угодно, вид от этого не меняется. Лицо мага не выражало никаких эмоций, но если бы кто-нибудь оказался рядом он бы почувствовал исходящее от усталого мужчины отчаяние и пустоту.