IV 1997 г.
… и никого не защитила Вдали обещанная встреча, И никого не защитила Рука, зовущая вдали... Александр Кочетков «Баллада о прокуренном вагоне», 1932
1
Я наблюдаю за Керри. Наблюдаю украдкой, просчитывая каждый свой взгляд; я отмеряю время, складываю секунду к секунде и отворачиваюсь. Отворачиваюсь всякий раз вовремя. Меня невозможно поймать. Я не оставляю себе права на ошибку. Никто, даже Керри – и особенно Керри! – не должен узнать о моем тайном пороке. Я наблюдаю за Керри. Каждую нашу совпавшую смену. Не упуская ни единой возможности. Я не свожу с нее глаз. Честно пытаюсь завязать, стараюсь отвлечься, переключиться, полностью сосредоточиться на работе, но я продолжаю наблюдать за Керри. Куда бы она ни пошла, чем бы она ни занималась, я ищу ее взглядом. Я следую за ней, выискиваю предлоги, чтобы побыть рядом. И я никогда не заговариваю с ней первым. Подобно последнему извращенцу, вуайеристу, только и способному тайно пялиться на обнаженных девушек, я наблюдаю за Керри. Каждую нашу совпавшую смену. И только одно «но» формально отделяет меня от всей этой похотливой братии: объект моих притязаний всегда одет, и никогда – вызывающе. Белый халат, строгие, наглухо застегнутые блузки и кофточки – вот чем довольствуюсь я в своих наблюдениях. Вот чем мне приходится довольствоваться. Как когда-то в юности, я наблюдаю за Керри. Не заговариваю с ней первым. Держусь поодаль. Выбираю идеальное место и не свожу с нее глаз. Я ненавижу ее новую стрижку, превращающую женщину, которой совсем еще недавно я клялся в вечной любви, в незнакомку. Я люблю ее новую стрижку за то, что она превращает женщину, которую я все еще пытаюсь разлюбить, в незнакомку. Мне нравится ее новая стрижка. Больше всего на свете я хочу перестать думать о ее волосах! Я наблюдаю за Керри. Склонившись над ворохом медицинских карт, она сосредоточенно вписывает результаты анализов в историю болезни своего пациента. Я наблюдаю за ней со спины – один из моих любимых ракурсов. Коротко остриженный затылок выглядит беззащитным. Волосы, вернувшие себе природную яркость, вспыхивают в свете лампы всеми оттенками красного. Я наблюдаю за Керри, мысленно отсчитывая секунды, и отворачиваюсь. Злюсь на себя за то, что вновь позволил себе поддаться постыдной слабости, но при следующей же удобной возможности занимаю выгодную позицию и продолжаю наблюдать. Керри разговаривает с Марком. Он говорит ей что-то смешное, и она смеется. Я наблюдаю за ними издалека, но до меня долетают их неразборчивые голоса и смех Керри. Я наблюдаю за тем, как, смеясь, она запрокидывает назад голову. Наблюдаю за тем, как ее ладонь касается его плеча. Я мысленно приказываю себе отвернуться. Приказываю себе перестать ревновать. Я говорю себе, что пытка скоро закончится. Но я не могу отвести от нее глаз. Новая стрижка украшает ее, зрительно делает Керри моложе. Я наблюдаю, как Марк поднимает руку и привычным, рассеянным жестом проводит по ее волосам. Я вижу, как всеми оттенками красного вспыхивают пропущенные между его пальцами пряди. Это зрелище делает меня несчастным. Смех Керри причиняет мне боль. Я отсчитываю отведенные мне секунды и отворачиваюсь. Досчитываю, отворачиваюсь и ухожу прочь. Я сбегаю от ее смеха, запрокинутой назад головы и волос. От пламенных, вспыхивающих на свету медными сполохами волос и от прикасающегося к ним мужчины. Убегать – это мой выбор. Мой выбор и мое право. Несколькими днями ранее я сам попрощался с Керри. Я рассказал ей о своем новом месте. Назвал дату отъезда и почти искренне пожелал ей счастья. Она не заплакала в тот момент, и за это я был благодарен ей. Она не заплакала, когда я сказал ей: «Прости, и будь счастлива», и, чтобы в кровь не разбить ее растянутые в лицемерной улыбке губы, мне пришлось спрятать руки в карманы халата. Я наблюдаю за Керри. Устало перебрасываясь фразами с нашей коллегой, она собирается ехать домой. Я наблюдаю, как Керри снимает халат, и привычно отмахиваюсь от расстраивающей меня мысли. Я гоню ее прочь, мысль о том, как похудела Керри после смерти отца. Мы не говорили об этом. Точнее она пыталась поделиться со мной, но я не стал ее слушать. Я разглядываю кукольного размера блузку, болтающуюся на ее исхудавшей фигурке, и изо всех сил стараюсь заставить себя прекратить думать о том, что она так и не оправилась от потери. Я рассматриваю синяки под ее глазами, скорбную складочку в уголке рта; она замечает мой взгляд и окатывает меня зеленой волной холодного безразличия. Я хочу отвернуться, хочу сбежать, ускорить отъезд из города, но я продолжаю таращиться на ее лицо. Новая стрижка добавляет ей возраста. Я думаю о том, что она выглядит больной. Больной и смертельно усталой. «Я виноват», – слова покаяния буквально рвутся с моего языка, но я не произношу ни слова. Не потому что не чувствую за собой вины. Не потому что не понимаю, что бросить ее спустя всего лишь неделю после похорон отца было подло. Я не произношу ни слова, потому что малодушно боюсь подарить себе ложную надежду на чудо. Мне страшно зацепиться за мысль о том, что не все потеряно. Страшно поддаться желанию притянуть Керри к себе, обнять ее, вдохнуть запах ее волос. Если с моих губ сорвутся слова покаяния, последствия могут стать необратимыми. Я никуда не поеду. Керри попросит дать ей «еще немного времени». Мы стряхнем пыль с наших масок, водрузим их себе на лица и возвратимся к до дрожи осточертевшей игре. Роль любовника. Роль любовницы. Роли людей, не разочаровавшихся в жизни, себе и друг друге. А потом Марк назначит дату свадьбы. Керри заплачет и скажет: «Он просто ни о чем меня спросил!» Я, скорее всего, в первый раз в жизни ударю ее по лицу. Она, скорее всего, обрадуется пощечине. Я не смогу бросить ее. Она не решится бросить Марка. Он попросит меня стать его шафером. А кульминацией этого самого пошлого в мире сценария обернутся вовсе не гипотетические полоски на тесте на беременность. Два возможных отца. И одна запутавшаяся в чувствах и обязательствах мать. Я боюсь этого сценария; не хочу оставить ему ни лазейки. Я молча продолжаю смотреть на Керри. Отсчитываю секунды, оставшиеся до момента, когда мой взгляд мог бы быть истрактован не как случайный, но как многообещающий, с тайным подтекстом. Секунды истекают, и я скрепя сердце поворачиваюсь к собеседнице Керри. Я желаю обеим приятного вечера и заставляю себя не смотреть им вслед. На другой день ситуация повторяется. Я дорабатываю свои последние дни в Каунти, окружной больнице Чикаго. В месте, с которым у меня связаны тысячи самых разных воспоминаний. Иногда я хочу остаться, порой принимаюсь мысленно торопить время. Неизменным остается одно: я делаю вид, что сосредоточен на работе, которую выполняю, но на самом деле я продолжаю наблюдать. Я наблюдаю за Керри. Жадно ловлю каждый жест, каждый взгляд, каждый поворот головы. Я хочу запомнить ее, «надышаться перед смертью», насмотреться вдоволь, впрок… Я наблюдаю за ней. Я не свожу с нее глаз. Высчитываю секунды, отворачиваюсь и выжидаю необходимое время. А затем я ищу ее взглядом. Ее короткостриженые волосы вспыхивают всеми оттенками красного; я наблюдаю за ней. Запоминаю ее жесты. Запоминаю ее привычки. Запоминаю каждую из ее улыбок, адресованных кому угодно, но только не мне. Я бережно собираю воспоминания. Коплю их. Делаю вклады на будущее. Я наблюдаю за Керри, чтобы увезти ее с собой. Незримой тенью я следую за ней по больнице. Я расчетлив и осторожен. А моя копилка будущих воспоминаний пополняется ежечасно. Воспоминания – единственное мое достояние. Воспоминания – единственная принадлежащая мне ценность, которую я не оставлю при переезде. Я заберу Керри с собой: ее образ, сотканный из бессчетного множества воспоминаний. Запакую подаренную ею фигурку-талисман. Они и вправду похожи, девочка ангел и ее хозяйка; и я увезу их обеих – одну в душé, а другую в сумке, увезу, чтобы никогда с ними не разлучаться. Я наблюдаю за Керри. Я не свожу с нее глаз. Незримой тенью следую за ней по больнице. Я все так же люблю ее. А на ее пальце по-прежнему поблескивает золотом ободок обручального кольца.