Как больно, милая, как странно...

9

      – Даг, я видела результаты анализов Патрика, – громогласно объявляет Керри и замирает на пороге комнаты отдыха. Не пытаясь поймать ее взгляд, я произношу два коротких слова. Прицельно выстреливаю ими в ее кажущуюся непробиваемой броню и попадаю в цель. Лицо Керри меняется – в одночасье мускулы расслабляются, взгляд фокусируется на мне и теплеет; мгновение – и она улыбается мне; не таясь, улыбается мне открытой и нежной улыбкой.       – Мы одни, – говорю я, и моя любовница сбрасывает с себя маску вежливой отстраненности моей «только коллеги». Два коротких слова, словно произнесенный вслух секретный пароль, наповал убивают доктора Уивер – с ее смотрящими сквозь меня глазами, вежливыми, но откровенно недружелюбными интонациями и чопорно поджатыми губами. Два слова, произнесение которых чудесным образом возвращает мне мою девочку. И даже дарит возможность ее обнять.       – Не получится встретиться завтра, – уткнувшись лицом мне в плечо, сообщает Керри. Я с наслаждением вдыхаю ее запах и безуспешно стараюсь убрать выражение разочарования со своего лица. Не хочу, но выслушиваю ее объяснения. – Он, как и планировал, должен был ехать в Милуоки, но выяснилось, что у Рэйчел школьная экскурсия в музей современного искусства. И замечательная Дженни, конечно же, забыла ему об этом сообщить! Поэтому в районе четырех он забирает Рэйчел и везет ее к нам. Веселенький вечерок меня ждет, учитывая, насколько я ей не нравлюсь!       – Мне очень жаль, – искренне говорю я, собираюсь с силами и встречаюсь с Керри взглядом. На моем лице – лицемерная улыбка. В выражении ее глаз – наигранная безмятежность. Обоюдная ложь. Спектакль двоих и для двоих. Я сглатываю, растягиваю губы в улыбке – от уха до уха, пока не начинают неметь скулы, и подаю свою реплику. – Ничего страшного! Я все понимаю, – лгу я, а Керри благодарно улыбается мне и делает вид, что верит моим словам.       Диалог – один из сотни. Он уже повторялся прежде. И не один раз он повторится позже. Изменяется только текст, суть всегда та же. Заискивающая улыбка Керри, слова: «У нас не получится встретиться», и мой лживый ответ: «Я все понимаю». Она расскажет о причинах сорванного свидания, а я не позволю себе даже в мыслях назвать ее объяснения оправданиями. «Оправдания» – чрезмерно эмоционально-окрашенное слово. Керри – не моя девушка, и, следовательно, не обязана передо мной ни отчитываться, ни оправдываться. На самом деле ей и не нужно ничего мне объяснять, я и без того знаю имя главной и единственной «причины всех причин». Причину зовут Марк, и ему недостаточно жить с женщиной, которую я люблю, недостаточно спать с ней, недостаточно называть ее своей девушкой. У него много планов и неиссякаемый запас идей. И все эти планы и идеи касаются одного человека, но затрагивают двоих. Мои ожидания и надежды отправляются к чёрту только потому, что дочка Марка собралась посетить музей. Как я мог докатиться до такой жизни? Ответа нет; значит, можно считать вопрос риторическим.       – Так что там с анализами Патрика? – спрашиваю я, не без усилия выуживая из памяти нужное имя. Я в бешенстве и отчаянии; мне хочется вдребезги разнести ординаторскую – зашвырнуть стул в стену, перевернуть диван, повалить вызывающе-ровным рядом вытянувшиеся перед нами шкафчики. Но я вновь цепляю на лицо фальшивую улыбку, цепляюсь за нее в наивном, но истовом убеждении, что до тех пор, пока я и Керри будем улыбаться друг другу, наша любовь в безопасности.       – Количество эритроцитов понижено? – спрашиваю я, продолжая растягивать губы в улыбке. «Она рядом. Она со мной. А все остальное не важно», – говорю я себе. Заставляю свои пальцы расслабиться, чтобы не сделать Керри больно. «Она рядом. Здесь и сейчас. А весь остальной мир может катиться к дьяволу!» – мысленно приказываю я себе. Улыбаюсь ей – до боли, до судорог в лицевых мышцах; я улыбаюсь и выпускаю из своих рук ее плечи.       – Да, – тихим голосом отвечает мне Керри. Ее улыбка гаснет, и она обнимает себя за плечи, словно при сильном ознобе.       Улыбка – просто улыбка. Не оберег. И я знаю это.       – Анемия, – произношу я и сдаюсь. Моя улыбка никому не поможет и никого не спасет. Керри доработает свою смену и отправится домой вместе с человеком, от ненависти к которому меня отделяет еще одно сорванное свидание и, возможно, один стакан бурбона. А умирающий маленький мальчик с потухшими бирюзовыми глазами, скорее всего, больше никогда не увидит снега.       Я перестаю улыбаться и тяжело вздыхаю.       – Ремиссия была длинной, – говорит Керри, не выпуская свои плечи.       – Да, – соглашаюсь я. По самым оптимистичным прогнозам малыш должен был умереть еще прошлой зимой.       – Мы знали, что этот день настанет, – срывающимся шепотом говорит Керри. Она больше не смотрит мне в глаза, и по выражению ее лица я понимаю, что доктор Уивер вновь заступила на смену. Я силюсь отыскать в зеленых глазах своей «просто коллеги» отблеск недавней нежности, но обнаруживаю только печаль и усталость. Не осталось ничего, даже тени от тени, нежность исчезла – как всегда бесследно и без предупреждения; с доктором Керри Уивер меня связывают исключительно профессиональные отношения.       – Знали, – подтверждаю я слова стоящего рядом со мной врача. Коллега кивает и опускает руки.       Сказать больше нечего, и мы идем к выходу, где я открываю дверь и пропускаю доктора Уивер вперед. Ее вежливое, сухое: «Спасибо» и мой короткий кивок. Ритуалы соблюдены, точки расставлены, и мы расходимся в разные стороны. Я не оборачиваюсь и не смотрю ей вслед – очередное правило, помогающее мне пережить очередной, похожий на извращенную пытку рабочий день.       Я знаю, что Керри назначит другое свидание. Знаю, что, скорее всего, оно состоится. Знаю, как буду счастлив. Знаю, какими сладкими и горячими будут ее поцелуи. Знаю, как трудно мне будет выпустить ее из своих объятий. Знаю, чтó она скажет мне и каким взглядом посмотрит.       Я все это знаю, и подобная уверенность в собственном будущем могла бы вдохнуть в меня силы или утешить. Но я не знаю самого главного, а, следовательно, – моя уверенность обесценивается. Она не стóит и пенни, моя идиотская и наивная «уверенность в собственном будущем»!       Я не знаю, как долго Керри будет со мной.       Я не знаю, оставит ли она Марка.       Я понятия не имею, кого из нас она любит.       Я ни разу не слышал от нее слов любви, обращенных к нему.       В ответ на мои признания она ни разу не сказала: «Я тоже».       Только однажды я попытаюсь спросить Керри о ее чувствах. Мы будем лежать в постели, ее голова – на моем плече. Я заговорю спонтанно, зайду издалека; исподволь, задавая вопросы, я буду продвигаться вперед; словно слепой – наощупь; а потом, в решающий момент, я струшу. Отступлю, и больше ни о чем не спрошу. И я ничего не узнаю о ее чувствах, пока она сама мне не скажет.       – Малыш, – позову я ее, а она расслабленно и слегка недовольно потянется, удобнее пристроит голову на моем плече и на выдохе, полушепотом произнесет протяжное: «Что?»       – Расскажи мне про Африку, – попрошу я, и эта просьба станет неожиданностью не только для Керри, но и для меня самого. Она удивленно приподнимет брови, а я не стану юлить и лакировать свой вопрос метафорами. Я спрошу в лоб, быстро-быстро проговаривая слова, торопясь и сбиваясь, – все, чтобы не дать себе шанса отыграть назад. У меня не будет уверенности, что я хочу услышать ее честный ответ. И я буду на сто процентов уверен, что не хочу знать детали случившегося с ней в том Богом забытом месте. Но я договорю фразу. И я буду готов выслушать все, что она будет готова мне сказать. Потому что забыть вскользь брошенные ею слова невозможно...       «… трижды меня чуть не изнасиловали»       … равно как нет возможности простить себя за то, что я мог, но не захотел уберечь ее от осуществления опасного и ошибочного решения. Решения, которое в конечном итоге могло стоить ей жизни.       Я спрошу Керри, что с ней случилось. Спрошу, кем были те люди. Спрошу, был ли это один человек. Я спрошу, кто ей помог. Спрошу, почему она не уехала оттуда. Спрошу, что удерживало ее там не месяц, не год – долгих четыре года. Я задам ей вопрос о том, только ли нежелание признать свое поражение мешало ей собрать вещи и первым же рейсом до Штатов улететь домой. Я спрошу Керри, не был ли один известный нам человек главной причиной того, что она на четыре года, по ее же собственным словам, похоронила себя для мира и для нормальной жизни. Я даже вспомню его непроизносимое имя, которое она называла мне, кажется, только однажды. Я пойму, что перехожу черту дозволенного, но не сумею остановиться.       – А если бы тебя там убили? – едва ли не на истерике закончу я неожиданную, непонятно чем спровоцированную череду вопросов. – Если бы ты не оправилась после чертовой лихорадки? Чтó и кому ты тогда доказала бы?!       Когда я замолчу, какое-то время Керри не промолвит ни слова. Замерев, она будет тихо лежать рядом со мной, то ли потрясенная, то ли разозленная моим эмоциональным всплеском, а затем скажет короткое: «Нет». И мгновение спустя: «Я не хочу об этом говорить». И резюмирующее: «То, что произошло со мной в Африке, не имеет ни к тебе, ни к нам никакого отношения. Как и то, кого я любила. И ради кого или чего там осталась».       Она сядет в постели. Я загляну ей в лицо и пойму, что не заставлю ее говорить ни уговорами, ни даже силой. Она попытается смягчить свой отказ улыбкой и словами о том, что хочет забыть о годах, проведенных вдали от дома. Она попытается пошутить, натянуто рассмеется, но так и не дождавшись моей ответной улыбки, обхватит ладонями мое лицо и примется осыпать его поцелуями.       Ее излюбленный, проверенный временем прием отвлечения моего внимания в этот раз не сработает. Я нежно, но твердо отстраню от себя руки Керри и, смирившись с ее нежеланием бередить затянувшиеся раны, сменю тему. Я спрошу ее не о полумифическом для меня африканце из ее прошлого, я задам ей вопрос о мужчине из нашего общего для двоих настоящего. О мужчине, с которым она делила кров и постель. О мужчине, с которым меня связывал не один год дружеских отношений.       – А Марк? – спрошу я; произнесение вслух запретного имени потребует от меня усилий и мужества. – Ему ты рассказывала?       – Нет, – так же коротко ответит мне Керри.       Я мог бы довольствоваться этим ответом, но я пойду дальше, словно ищейка, взявшая след; и я думать забуду об Африке и о своей ревности к полумифическому для меня – и более чем реальному для Керри – ее другу-спасителю с иссиня-черной кожей.       – А о чем вы тогда говорите? – спрошу я.       – Обо всем. О жизни, – с вызовом ответит мне Керри.       – Он не знает о твоем прошлом. О нас, об Африке…       – У нас достаточно насыщенное настоящее, – перебьет меня Керри. Ее глаза сузятся, а голос будет повышаться с каждым сказанным словом. – Поверь мне, тем для разговоров нам хватает.       – Прошлое делает нас теми, кто мы есть, – философски замечу я и увижу, как в раздражении дернутся губы Керри.       – Однако живем мы не в прошлом, – заставив себя сбавить тон, ровным голосом скажет она. И даже растянет губы в кривую улыбку.       – Ты лежишь в постели со своим прошлым, – поправлю ее я, и тогда Керри выскочит из постели и, подбирая с пола свою одежду, более не станет затруднять себя демонстрацией показной отстраненности и наигранного спокойствия.       – Я лежала в постели со своим любовником! – выкрикнет она; словно камень, швырнув мне в лицо последнее слово.       – Который в прошлом был… – подскажу я, а Керри отбросит прочь скомканную блузку и буквально обрушится на кровать рядом со мной.       – Даг! – оглушив меня моим собственным именем, прокричит она и до боли стиснет пальцами мои плечи. – Ты больше не мой «бывший»! Ты – мой любовник. В «сейчас»! В настоящем времени!!!       Зная, как ненавидит Керри слово «любовник», его смысл и любые от него производные, я не смогу не отметить, как при его произнесении скривятся в отвращении уголки ее губ.       – Я понимаю, почему ты не рассказывала ему обо мне… – вновь попытаюсь я, дождавшись, когда Керри перестанет кричать.       – Даг, я не собираюсь говорить об Африке. Ни с ним, ни с тобой, – на полуфразе оборвет меня она. – Ты извини меня, но я не разделяю твою одержимость прошлым. Было забавно вместе вспоминать о том, какими мы были и как хорошо было нам вместе, но жить воспоминаниями я не буду. Тем более, плохими воспоминаниями. А события, о которых ты заставляешь меня рассказать, – это очень плохие воспоминания. И, поверь мне, ты знаешь более чем достаточно. Все остальное – детали. Детали, которые заставят меня плакать. И уж точно не обрадуют тебя. Я достаточно понятно объяснила, почему мы не будем говорить об Африке?       – Но Марк наверняка задавал тебе вопросы…       – О чем?! – в какой уже раз взорвется Керри. – Единственный вопрос, который он должен был задать мне, но, хвала Небесам, не задал, это вопрос о тебе! Какого черта мы ссорились? Какого черта перестали? Ну и еще один вопрос, так же связанный с тобой, на который я так же не смогу ему ответить и не спалиться.       – Вопрос о твоем изучении французского? – невольно рассмеюсь я, испытывая впрочем ту же неловкость, что и прежде. Керри не владела искусством изящно врать, и ее попытка реабилитировать в глазах Марка несколько часов своего, только на первый взгляд беспричинного, отсутствия обернулась в итоге наспех состряпанной и самой грубой из всех, что мне доводилось слышать, отмазкой.       – Ну да, – вслед за мной Керри засмеется точно таким же смущенным смехом, – мне надо было тысячу раз подумать, прежде чем раскрывать свой глупый рот. Я просто занервничала. И не придумала ничего лучше. И почему французский?! Я ведь могла придумать, что беру уроки чего угодно… Или что я просто задержалась в магазине. Я ведь могла просто задержаться в магазине! А прийти домой без покупок просто потому, что мне ничего не понравилось!       – Ну зато ты любой свой несанкционированный уход можешь объяснить нестерпимой жаждой познания, – глубокомысленно изреку я, за что получу ощутимый тычок в плечо. Охнув, я посмотрю на Керри осуждающим взглядом, а она не станет изображать раскаяние.       – Нестерпимой жаждой познания! – с отвращением в голосе повторит она мои слова и раздраженно передернет плечами. – Я вообще не знаю французский… Только мерси, пардон, оревуар и бонжур. Вряд ли он поверит, что мне понадобилось несколько месяцев, чтобы заучить эти четыре слова. Ну и, может, еще несколько избитых выражений, которые сейчас даже вспомнить не могу…       – А что ты будешь делать, когда он решит сделать тебе подарок и купит путевку на два лица… прямиком в столицу любви? И я не хочу тебя расстраивать или пугать, но в Париже говорят по-французски. Ты, конечно, знаешь самые главные слова, но… как ты будешь спрашивать у людей дорогу, читать меню и ориентироваться в метро?       – Ты что-то знаешь?! – в непритворном ужасе округлит глаза Керри, а я испытаю постыдное удовлетворение от своей маленькой мести и намеренно не стану торопиться с ответом.       – Нет, – хорошенько помучив ее, наконец скажу я. – И клянусь, если он заикнется о желании сделать тебе такой «гениальный» сюрприз, я сделаю все, чтобы отговорить его.       – Правда? – С робкой надеждой она заглянет в мои глаза, и тогда я притяну ее к себе на расстояние поцелуя.       – А ты думаешь, я сплю и вижу, как ты отправляешься в романтическое путешествие с другим мужчиной? – Я шутливо поцелую ее в нос и продолжу. – Даже если после этой поездки он перестанет тебе доверять. И вы, скорее всего, вовсе не полюбовно расстанетесь.       – Даг, что я делаю со своей жизнью? – вдруг спросит меня она, а я, понимая, что лучшего момента для вопроса о ее чувствах к Марку мне не найти, испугаюсь возможного ответа Керри и, ничего не сказав, поцелую ее.       Мы займемся любовью. Вместе приготовим нехитрый ужин. А затем я провожу ее до метро.       – Увидимся завтра? – вместо слов прощания скажет она.       – Я люблю тебя, – прошепчу я и позволю себе на мгновение прижаться к ее щеке губами.       Керри задержится еще на минуту. Недоверчиво, сомневаясь то ли в моих словах, то ли в собственных чувствах, она неотрывно будет смотреть мне в глаза и, очевидно, не найдя в них ответов на невысказанные вопросы, неестественно улыбнется. Прикоснувшись пальчиками к моей ладони, Керри круто развернется и направится к станции.       Я не стану смотреть ей вслед. Унося с собой собственные непроизнесенные вслух вопросы, я зашагаю в противоположную сторону. А когда потребность оглянуться сделается непреодолимой, я ускорю шаг и скроюсь за поворотом.       Я попытаюсь заговорить с Керри о ее чувствах только однажды. И струсив в решающий момент, я отступлю и больше ни о чем ее не спрошу. Позднее мы еще не раз заговорим об их отношениях с Марком, вновь и вновь я буду уверять Керри в своей любви и просить ее с ним расстаться; она поделится со мной своими сомнениями, и я сделаю все, чтобы развеять ее страхи; я задам Керри еще очень много вопросов, но я не спрошу ее, кого она любит. Ее возможное «нет» будет терзать мою душу ревностью и порожденными ею кошмарами все пять месяцев, что отмерит судьба нашему тайному роману. Потом я услышу признание Керри. И узнáю, что долгожданные и желанные слова: «Я люблю тебя» могут воплотиться не в сказочное «жили долго и счастливо»; иногда самые желанные слова на свете оборачиваются началом конца.       Керри признается мне в любви.       А уже через шесть часов мы расстанемся.