Как больно, милая, как странно...

7

      Мои пальцы крепко сжимали локоть Керри – так, что побелели костяшки. Я все еще был зол на нее, очень зол, но дыхание потихоньку возвращалось к привычному ритму, пульсация в ушах утихала, и, хвала Небесам, я больше не ощущал себя разъяренным животным. Я чувствовал себя человеком. И этому человеку было стыдно – очень.       – Что тебе еще надо?! Я не стану перед тобой извиняться! Я ничего тебе не должна! А ты меня тупо достал! – выкрикнула Керри, извернулась, чтобы высвободить руку, а когда поняла, что дергаться не имело смысла, повернула ко мне перекошенное злостью личико и спросила. – Что с тобой не так?       Я мог бы задать ей тот же вопрос, но, хорошо представляя ход ее мыслей, решил дождаться продолжения.       – Ты не понимаешь, что все это плохо кончится? – сказала она. Я понимал, и поэтому промолчал.       – Я думала, мы сможем поговорить. Почему-то надеялась, что ты поведешь себя как мужчина. Как взрослый человек! – Она вновь попыталась выдернуть руку из моих пальцев, но я не ослабил хватку, и у нее ничего не вышло. – Господи! Ну что ты хочешь от меня услышать?! Что меня к тебе тянет?! Так ты и сам это знаешь! Хочешь, чтобы я это сказала?!       Я молча покачал головой. Она была права, я и сам это знал. Еще вчера я, скорее всего, порадовался бы ее признанию, но все, что я в тот момент испытывал, – это опустошение. Как будто ножом по живому из меня выпотрошили все эмоции и силы; чтобы заговорить, мне пришлось задействовать последние внутренние резервы своего организма.       – Мы слишком далеко зашли. Нам давно следовало остановиться. Вот только теперь я не знаю, как это сделать.       – Я тоже… – прошептала Керри. – Хотя, казалось бы, чего проще?       – Очень просто. Я перееду…       – Отсюда?       – Отовсюду, – так же шепотом ответил я, вдруг осознав очевидное: если у нас останется возможность видеться, – пусть на работе, пусть от случая к случаю, – ничего не закончится.       – И я никогда тебя не увижу? – едва слышно спросила Керри. Ее глаза оставались сухими, но не нужно было родиться гением, чтобы понять, что слезы – это вопрос времени. Скорее всего, одной-двух минут. Если мне повезет.       – Может быть, через пятнадцать лет ты опять решишь поменять работу. Чем черт не шутит, если мы будем свободны, можем попробовать начать все сначала, – сказал я и поперхнулся собственными словами. Фраза, которая задумывалась как шутка, прозвучала как обвинительный приговор. Смертный приговор нашей, чудом вышедшей невредимой даже из последнего сражения, надежде.       – Мы были свободны, – произнесла Керри. Из ее левого глаза выкатилась слезинка, сверкнула бриллиантиком в солнечном свете и бесследно исчезла, скрывшись под упавшими на лицо Керри волосами. – Мы были свободны, – повторила она и снова ожесточенно тряхнула головой. – Между нами не было всего этого дерьма. И ты ничего не сделал.       – Но ты же не думала… – начал я, но Керри не дала мне договорить. Из ее груди вырвался протяжный вскрик – исполненный скорби, нутряной крик доведенного до отчаяния человека. Вскинув вверх свободную руку, она вцепилась в мою все еще сжимавшую ее локоть ладонь и с силой, которую даже я не мог в ней предположить, разжала мои пальцы.       – Думала! – крикнула она и так резко отступила от меня назад, что чуть не упала. Я протянул к ней руки, наперед зная, что она не примет моей помощи, но не опустил их, пока Керри не ударила меня по пальцам. – Думала!!!       – Но ты же не… – пробормотал я – очень тихо, но Керри меня расслышала.       – «Но ты же не…», – передразнила она и рассмеялась высоким, режущим слух смехом. – Это ты – сплошное «не», Даг! Ты – как ребенок, который дергает девочку за косичку, потому что не знает других способов рассказать ей, что она ему нравится.       Я молчал, не в силах отвести глаз от ее лица; Керри не сказала ничего такого, чего не знал бы я сам, но каждое произнесенное ею слово воспринималось мною как откровение. Я понимал, что теряю ее. Окончательно. Бесповоротно. Горечь невосполнимой потери уже ощущалась во рту отвратительным привкусом, а я все представлял себе, как развернусь и выйду из комнаты. Представлял, как поцелую ее в висок на прощание и навсегда оставлю эту квартиру. Представлял, какой станет моя жизнь без Керри. Представлял, какой станет ее жизнь без меня.       – В первый раз я сама все сделала. Хотя была тогда почти ребенком. Я сама подошла к тебе, первая тебя поцеловала, – сбавив тон, говорила Керри, глядя куда-то сквозь меня; вспоминая и будто прощаясь. – Ты еще называл меня ведьмой. И смотрел, как на какое-то чудо. А я была просто девушкой. Самой обычной. И не самой везучей. Я бросилась в отношения, к которым не была готова. Которые не были мне нужны. Но за которые я держалась. Держалась изо всех сил. До последнего.       – Малыш… – Я попытался взять ее за руку, но она отрицательно качнула головой, и я отступил.       – Я сделала тебе больно, когда уехала, – продолжила Керри, переведя дыхание. – Мне мой отъезд тоже не принес счастья, но тут уж, как говорится, что заслужила, то и получила. Но… я любила тебя. Очень любила. По-настоящему. А когда мы снова встретились… ты знаешь, не сразу, но очень скоро… я тоже втянулась в нашу вражду. Я… я не хочу, чтобы ты думал, что я не считаю себя виноватой за то, что с нами случилось. Я ведь тоже все видела. Видела, как ты на меня смотришь. Для ссор, для вражды нужны двое. А я тоже, как и ты, слетела с катушек. Нам следовало остановиться. Поговорить. Не оголтело обвинять друг друга во всех смертных грехах, а попытаться понять, что нам делать дальше. Понять, чего мы на самом деле хотим.       Я вспомнил решимость, с которой в прошлое Рождество Керри вошла в ординаторскую. Вспомнил, с каким пугающим грохотом захлопнула она дверцу моего шкафчика. Слова: «Ты будешь меня слушать. И ты будешь смотреть мне в глаза, когда я с тобой говорю». Искорки праведного гнева, плясавшие в ее изумрудных глазах. Вспомнил, что она стояла ко мне так близко, что ее грудь, всякий раз, как Керри делала глубокий вдох, почти касалась меня. Вспомнил, как она вырвала халат из моих рук и швырнула его на пол. Вспомнил, как впервые за долгие годы я прикоснулся к ее волосам.       – И я попыталась с тобой поговорить, Даг, – вторя захватившим меня воспоминаниям, как если бы, словно по писанному, смогла прочитать мои мысли, сказала Керри. – Я сделала первый шаг, потому что уже тогда, в прошлом году, мы дошли до края! Я начала бояться ходить на работу! Боялась просто представить, к чему мы с тобой можем прийти. Я попыталась поговорить с тобой, но…       – Я поцеловал тебя. И разговор ничем не закончился.       – Да, ты меня поцеловал, – она кивнула, а затем вскинула на меня глаза и без обиняков сказала, – и я расстроилась бы, если бы ты тогда этого не сделал.       – Что? – Я ждал от нее всего, что угодно, – вплоть до удара, но только не этих слов.       – А почему ты так удивляешься? – с вызовом переспросила Керри. – Для поцелуя тоже нужны двое. И вряд ли ты не заметил, что я тебе ответила.       – Подожди, если ты хотела, чтобы я тебя поцеловал, почему ты…       – Даг, кто чего хотел, сейчас не имеет никакого значения. Как и то, кто кого поцеловал, – властным, не терпящим возражения голосом оборвала меня Керри. – Важно то, что случилось потом. А потом, мой милый, не случилось ничего. Ровно до тех пор, пока в моей жизни не появился Марк.       – А я скажу тебе, милая, что Марк здесь вообще не причем! – Я шагнул вперед и, успев предупредить движение Керри, схватил ее за руку и притянул к себе. – Был не причем тогда. И не причем сейчас. И если бы ты знала, как я счастлив, что нам не нужно вздрагивать от каждого стука, ожидая его прихода!       – Какая же ты мразь… – выдохнула Керри, но от меня не укрылось облегчение в ее взгляде, когда на одно мгновение она скосила глаза на дверь. Она не призналась бы мне даже под пытками, что, как и я, рада этой временной передышке. Можно было еще ненадолго расслабиться, перестать притворяться и не бояться быть застигнутыми в неподходящий момент и в неподобающих позах. – С его дочерью случилось несчастье! У тебя совесть осталась?!       – Мразь, – согласно кивнул я, поднял свободную руку и стиснул пальцами ее щеки. – Мне нравится Рэйчел. И я никогда не желал ей зла. Но раз уж речь у нас зашла о поцелуях, я рад, что у Марка нашлись дела в другом месте.       – Даже не дум-мммм… – неразборчиво заговорила Керри, но последний слог «проглотил» мой поцелуй, обратив окончание фразы-предостережения в возмущенное мычание. Она забилась в моих руках, пытаясь вырваться, но я и не собирался удерживать ее силой. Я достаточно хорошо знал Керри, и хотя нередко – и уж точно чаще, чем мне того хотелось, – ее поведение становилось для меня неожиданностью, в этот раз я был уверен, что сюрпризов не будет, и она скорее умрет, чем ответит на мой поцелуй.       – Ты шикарно целуешься, – сказал я и разжал пальцы. Оказавшись без поддержки моих рук, Керри покачнулась, но, быстро восстановив равновесие, осталась на месте. Она не послала меня к черту. Не заперлась в своей комнате. Не сочла необходимым сделать хотя бы один маленький шажок назад. Она осталась стоять там, где я ее отпустил.       – Благодарю. Я старалась, – кротко откликнулась Керри. Очень медленно, не сводя глаз с моего лица, она подняла руку и прикоснулась к моей пульсирующей болью нижней губе. – Почему ты меня поцеловал?       – Потому что не простил бы себе, если бы не сделал этого, – без паузы ответил я, заворожено наблюдая, как Керри рассматривает окрашенные моей кровью подушечки пальцев. – Кто же знал, что поцелуи – такое опасное занятие?       – За тридцать шесть лет жизни уже можно было бы чему-то научиться, – опустив руку, заметила Керри.       – Поверь мне, кое-какие уроки о жизни я выучил, – сказал я и облизал нижнюю губу.       – Что жизнь не всегда ласкова, а иногда даже кусается?       Я посмотрел в смеющиеся глаза Керри и вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Счастье оказалось солоноватым и оставляло во рту металлический привкус. Мое маленькое, взлохмаченное, кусачее счастье.       – Если погладить ее против шерсти?       – Или насильно поцеловать. – Керри улыбнулась в ответ на мою улыбку и доверительно добавила, – я смотрю, твое настроение скачет, как у девочки-подростка. Ты бы проверился на гормоны.       Я рассмеялся, закатил глаза к потолку и, протянув руку, ухватился за пояс ее халатика.       – Почему ты сегодня не оделась, как принцесса из сказки? – спросил я, гадая, позволит ли она мне развязать небрежно затянутый на ее талии узел и не обернется ли наше неожиданное перемирие очередным затишьем перед очередной бурей.       – Потому что сказка закончилась, Даг, – тихим, почти нежным голосом сказала Керри, и еще пару минут назад ее слова раз и навсегда перевернули бы мой мир. – Завтра я выхожу на работу. И за мной больше не нужно ухаживать. Мне очень жаль, что ты так бездарно потратил половину своего отпуска…       – Не жалей. – Так и не выпустив поясок ее халата, я легонько потянул Керри к себе. К моему удивлению и радости, она не стала сопротивляться. – Это был восхитительный отпуск. О таком можно было только мечтать! Самый лучший отпуск за всю мою жизнь… – Я наклонился к ее губам, и на этот раз применять силу мне не потребовалось.       – Спасибо, что был со мной, – торопливо проговорила Керри и обхватила ладошками мое лицо. – Я не только про эти дни. Ты… помнишь, что я сказала про наш поцелуй? Прошлой зимой, в ординаторской. Я на самом деле хотела, чтобы ты меня тогда поцеловал. Вот только я не думала, что ты это сделаешь. Потому что с момента моего появления в нашей клинике ты всячески давал мне понять, насколько тебе невыносимо просто находиться со мной в одном помещении. Я думала, ты меня ненавидишь.       – Я не...       – Подожди! – Она сильнее сжала мое лицо в своих ладонях и отрицательно качнула головой, призывая меня к молчанию. – Уже во время нашего разговора… когда ты расспрашивал меня о моей жизни… о том, удалось ли мне спасти мир, – на мгновение сделав паузу, Керри улыбнулась мне и едва ощутимо коснулась моих губ своими, – я поняла, что то, что я принимала за ненависть, на самом деле было чем-то совсем иным. Ты говорил, а я смотрела на тебя и думала: «Господи, ну пусть он уже меня поцелует!» А потом… когда это случилось… я думала, как ты себя поведешь. На самом деле тот поцелуй… те поцелуи… они и меня застали врасплох. И особенно моя на них реакция… Я думала, что будет дальше. Какое-то время хотела сама подойти к тебе, чтобы поговорить… но ты тогда начал встречаться с девочкой с нашего курса. У меня тоже были какие-то свидания. Не то чтобы удачные, но… у меня тоже была своя жизнь. Я все еще могла сделать первый шаг. Как в начале нашего романа. Но я испугалась… – Керри замолчала, чтобы перевести дыхание. Какой же красивой она выглядела в тот момент! Задумчивое, с печатью светлой грусти, ее лицо казалось возвышенно-одухотворенным и навевало ассоциации с полотнами мастеров эпохи Ренессанса. Я уже знал, что не отпущу ее. А она продолжала со мной прощаться. – Испугалась не твоего отказа. Мне почему-то и в голову не приходило, что ты можешь посмеяться над моим предложением попробовать еще раз. Я боялась другого. Что у нас снова ничего не получится. И что я снова буду во всем виновата. Слишком большая ответственность для меня.       Керри опустила руки и отступила назад. Она покончила с «нами», и, судя по подозрительному блеску в ее глазах и устремленному на дверь взгляду, теперь ей хотелось остаться одной, чтобы оплакать дорогого «покойника».       – Потом мы снова начали ссориться. И, по моим ощущениям, каждая такая ссора отнимала у меня, по меньшей мере, год жизни. А мне хотелось чего-то простого и теплого. Без надрыва и истерик. Чтобы меня дома кто-то ждал. И чтобы дом был не просто местом, куда приходишь переночевать после тяжелой смены. Чтобы дом превратился в очаг. И… Марк не просто смог дать мне то, чего я хотела. У нас с ним оказались на удивление схожие мечты. Поздно я повзрослела. Но лучше поздно, чем никогда. – Она отвернулась от меня и направилась к двери – медленно и заметно прихрамывая; только сейчас, глядя ей вслед, я сообразил, сколько времени мы провели на ногах и каких мучений, скорее всего, это стоило Керри.       – А почему ты уверена, что я не смогу дать тебе то, что ты хочешь? – задал я вопрос в ее удаляющуюся спину, и мой тихий голос произвел на Керри эффект разорвавшейся у ее ног бомбы. Я знал, она ожидала, что и на этот раз я сдамся без боя, вот только у меня были другие планы: на этот день, на будущее, на нее саму.       – Потому что у меня серьезные отношения с твоим другом, – сказала Керри, развернувшись ко мне вполоборота. Какое-то мгновение ее лицо выражало искреннее недоумение и даже нечто похожее на жалость, но как только я сделал маленький шажок в ее сторону, от снисходительного удивления не осталось и тени. – Не говори мне, что Марк не причем! – Она повернулась ко мне, напряженно ожидая моего приближения. – Ты пообещал ему, что съедешь отсюда до окончания своего отпуска. У тебя целая неделя, чтобы выполнить обещание.       – А мне показалось, ты была бы счастлива, если бы я прямо сейчас покидáл в чемодан вещички и испарился в течение трех минут, – заметил я и, подойдя к Керри, аккуратно заправил за ухо упавшую ей на лицо прядку. – Говорю сразу, этого не будет.       – Не нужно ко мне прикасаться, – с угрозой в голосе произнесла Керри и оттолкнула от себя мою руку. – И я правильно тебя поняла? Ты решил остаться с нами?       Пристально глядя в ее глаза, я отрицательно качнул головой. Я не хотел жить с «ними». Чем бы ни окончилась наша попытка расставить точки над «i», остаться в квартире Марка, пусть даже на несколько дней, я бы не смог.       – Тогда чтó?! Ты сказал, что исчезнешь из моей жизни, если я выберу не тебя. Так вот, я даже не выбираю! Все это время я была с ним. Ты это понимаешь?       – Это ты не понимаешь, – медленно проговорил я. – Ты все еще делишь мир на черное и белое. Правильное и неправильное. А еще – на выгодное и невыгодное. Почему ты вбила себе в голову, что из нас двоих именно он сможет свить для тебя тихое семейное гнездышко, о котором ты так мечтаешь?       – Даг, я не хочу больше об этом говорить, – сказала Керри, но, когда я пододвинул стоявшее у стены кресло поближе к ней, без возражений и возмущения опустилась на самый его краешек.       – С самой нашей встречи я повел себя неправильно, – произнес я и, присев на корточки перед ее креслом, осторожно, как делал это в нашей прошлой жизни, начал массировать ее каменное от перенапряжения бедро. – Я позволял себе срываться на тебя, говорил недопустимые вещи… ты права, вел себя, как напуганный ребенок, который дергает за косичку одноклассницу, в которую тайно влюблен. Я просто не мог принять правду. Не мог допустить и мысли, что злюсь я не на тебя, а на самого себя за то, что не могу контролировать свои чувства. Я пытался с ними бороться. Я пытался избегать тебя. Я пытался перестать с тобой ссориться. Но я ничего не мог поделать со своим влечением. Меня тянуло к тебе. Вело, как магнитом. Куда бы ты ни шла, мне нужно было туда же. Я должен был разобраться в своих чувствах до того, как стало слишком поздно. Но я смалодушничал. Струсил и пустил все на самотек. Тогда, в ординаторской, когда ты ушла говорить по телефону, я должен был дождаться тебя. Дождаться и, пусть даже силой, но увезти тебя к себе и...       – Даг, это ничего не изменит… – шепотом, полуприкрыв глаза, прервала меня Керри. Мои пальцы продолжали разминать одеревеневшие мышцы ее ноги, а я честно пытался, но так и не смог отыскать логический ответ на вопрос, почему я не верю ее словам.       – Детка, я смогу дать тебе все, о чем ты мечтаешь, – так же шепотом сказал я. – Тебе нравится, что у вас с Марком, как ты это называешь, нет «истерик и надрыва». Но представь себя с ним через два года. Через три. Через десять. Он прекрасный человек. И я не собираюсь называть его скучным. Просто ты – другая. Мы с тобой – люди, которые живут эмоциями и страстями. Хочешь ты того, или нет.       – А я устала от наших с тобой страстей! И от эмоций я устала тоже! – воскликнула Керри и мягко, но решительно сняла со своего бедра мои руки. – Я не знаю, что станет со мной через десять лет. Но я знаю, что сейчас я хочу спокойных, в чем-то даже скучных отношений. Хочу рутины и предсказуемости. И я не хочу, чтобы на меня повышали голос в присутствии пациентов и коллег. Не хочу переживать из-за того, что когда-нибудь мы с тобой окончательно слетим с катушек и поубиваем друг друга!       – Я тебе клянусь, что никогда больше не позволю себе повысить на тебя голос в присутствии других людей.       – Спасибо, что не клянешься, что не повысишь на меня голос в отсутствии других людей! Это уже было бы чем-то из разряда фантастики! – Она чуть надрывно рассмеялась и поднялась на ноги. – Прекрати это всё, пожалуйста.       Я встал вслед за Керри, слегка размял затекшие от неудобной позы мышцы и, наконец, выложил перед ней свой главный козырь.       – Хорошо, а как быть с тем, что ты его не любишь? – спросил я.       – Смею предположить, ты научился читать чужие мысли? – после минутной паузы вопросом на вопрос ответила она. Ее показное спокойствие не могло меня обмануть, я видел, какая буря скрывается под маской презрительной отстраненности. У меня не было конкретного плана, но скорее интуитивно, нежели полагаясь на логику, я знал, что ни признания, ни уговоры не возымеют эффекта; мне нужно было вывести Керри из равновесия, «развести на эмоции», потому что только так она могла потерять над собой контроль. «Отпусти себя!» – вместо тысячи лишних, никому не нужных слов мог бы сказать я Керри, если бы не понимал, что все мои аргументы разобьются о ее патологическое нежелание дать себе волю.       – Мне вовсе не нужно читать твои мысли, – намеренно свысока сказал я, с внутренним удовлетворением отмечая, как, пока еще едва заметно, начали подергиваться губы Керри, – верный признак приближающегося взрыва. – Допускаю, что за это время ты к нему привязалась. Вот только любовь, как ты говоришь, «что-то совсем из другой области». Как кстати и страсть. Сколько живу, не замечаю ее за вами.       – А знаешь, почему? – Ее указательный палец уперся мне в грудь, а брови резко взлетели вверх. – Потому что ты «замечаешь» только то, что тебе хочется замечать. Ты вообще не считаешься с чувствами других людей, с их желаниями…       – Если у других людей есть желания и чувства, я всегда готов с ними считаться, – сказал я, памятуя, как Керри выходила из себя, когда ей не давали довести свою мысль до логического конца. – Но как быть, когда ими даже не пахнет?       – Слушай, иди к черту! Хватит решать за меня, чего я хочу и чтó я «на самом деле» чувствую! Это моя жизнь, и я вольна поступать с ней так, как считаю нужным!       – Иными словами: «Убери свой спасательный круг, потому что утонуть – мое конституционное право»?       – Да это ты скорее утянешь меня на дно вместе со своим спасательным кругом! – с каждым словом повышая голос, воскликнула Керри. – Если ты не в курсе, то я давно уже не та девочка, которую можно было переодеть и лепить из нее все, что вздумается! Я взрослый человек, и я буду спать, с кем хочу, жить, с кем хочу, а ты можешь говорить и думать все, что тебе угодно! – Она перевела дыхание и выдала настолько вопиюще очевидную ложь, что мне не удалось скрыть улыбку. – Твои слова меня не задевают!       – Детка… – выдохнул я и посмотрел на нее восхищенным взглядом. – Перед твоей самоуверенностью можно только преклоняться!       – Что?! – эхом откликнулась она и, кажется, на какое-то время разучилась дышать. Я тоже замер, наблюдая, как румянец заливает ее бледные щечки, и даже успел испугаться за сохранность ее нервной системы – так сильно ее разозлили мои слова! А затем Керри подалась вперед и заговорила.       Всякий раз, когда позднее я вспоминал этот нескончаемый страстный монолог, у меня на голове шевелились волосы. Распаляя себя каждым новым высказыванием, она буквально осыпала меня обвинениями, многие из которых казались мне не столько несправедливыми, сколько вообще безосновательными. Как когда-то в молодости, глотая окончания фраз, она говорила и говорила – торопясь высказать все, что приходило в голову, словно перебивая саму себя. Я дал себе слово не поддаваться на провокации и, что бы ни случилось, хранить спокойствие, но уже на второй минуте моя броня дала брешь; а Керри точечными, прицельными ударами продолжала метить в самые уязвимые места.       Я ждал, пока она выдохнется. Перестал слушать то, что она говорила мне, как если бы силой мысли у меня получилось воздвигнуть между нами волшебную – невидимую и звуконепроницаемую – стену. Я стоял и смотрел, как двигаются ее губы, наблюдал, как при каждом движении головы взлетают вверх ее волосы; я стоял, ждал, смотрел и думал о том, что будет, когда вечером Марк вернется домой. Это были опасные, пробегающие холодом вдоль позвоночника, мысли. Вопросы, ответы на которые могло дать только время. Что будет с нами дальше? К чему мы с Керри придем? Что победит в ее душе: не вызывающее сомнений влечение ко мне или романтические грезы об устроенном, предсказуемом до мелочей будущем с моим, пока еще лучшим, другом? Как я смогу заставить себя провести в его квартире хотя бы еще одну ночь? Как мне удастся заставить себя уйти, если Керри останется с ним? Я смотрел, как двигаются губы Керри, наблюдал, как при каждом движении головы взлетают вверх ее волосы, и пытался заставить себя не думать о том, позволит ли она мне, еще хотя бы один раз, поцеловать себя. Я стоял, ждал, смотрел и заставлял себя думать только о том, что будет, когда вечером Марк вернется домой.       – Выговорилась? – увлекшись своими мыслями, спросил я, когда Керри, наконец, замолчала – как выяснилось секунду спустя, чтобы перевести дыхание, – и тут же поплатился за собственную беспечность. – Второй раз за утро! – Я схватился за пульсирующую щеку и с изумленным ужасом уставился в лицо Керри. В ее широко раскрытых глазах бушевали ярость и жажда крови, а я смотрел, как от тяжелого дыхания раздуваются ее ноздри, и вдруг с обреченной ясностью осознал, что недавняя некрасивая сцена повторится. Возможно, у меня оставался шанс все исправить, извиниться и попытаться разрядить ситуацию, но я – второй раз подряд – совершил непростительную ошибку. Я взял Керри за плечи и сказал: «Успокойся».       Нам уже случалось противостоять друг другу физически: и больше пятнадцати лет назад, когда мы так мучительно расставались, и после моего переезда в квартиру Марка, и даже не далее как полчаса назад; поэтому я хорошо представлял дальнейшее развитие событий и не питал иллюзий, что конфликт может быть погашен на корню или разрешен полюбовно. Готовясь к худшему, я мысленно приказал себе держать себя в руках и любыми способами не допустить повторения недавней бойни. Спасительный звонок не мог прозвонить дважды и вовремя, а я не хотел даже думать о том, чем могло закончиться наше «побоище», не прерви нас Марк в самом его начале.       – Керри, пожалуйста, – ни на что не рассчитывая, я заглянул ей в глаза и повторил, – пожалуйста.       – Господи! Как ты меня достал!!! – вскричала она, без каких-либо усилий вырвалась из моих рук, хотя я наивно полагал, что моя хватка достаточно крепкая, чтобы удержать ее на месте хотя бы на несколько минут, и больно ударила меня по плечу. – Ненавижу тебя! Слышишь меня?! Ненавижу!!! Оставь меня, наконец, в покое!!!       – Хорошо. Только прекрати ме… – предпринял последнюю попытку я, сумев ухватить ее за руку, но не договорил, ойкнув от боли, когда она с силой вцепилась в мое запястье зубами.       – Не дотрагивайся до меня! – свистящим шепотом выдохнула она; и я рассмеялся бы над нелепостью этой фразы, если бы в тот момент мне не было так больно и, как ни стыдно признаться, страшно. Я понятия не имел, чтó мне сделать, чтобы привести ее в чувства. Я боялся представить, как далеко в приступе бесконтрольной ярости она способна зайти. Я не знал, сможет ли – а главное захочет ли! – она говорить со мной после того, как ее злость утихнет. Но по-настоящему пугало меня другое. Я боялся поддаться эмоциям, сорваться, заразившись агрессией Керри, как если бы ярость являлась смертельно-опасным вирусом, передающимся через прикосновения или скорее – через удары. И хуже всего было то, что я знал, что способен на это. Не один раз я, теряя остатки самообладания, отдавался самым низменным страстям и с головой погружался в засасывающую трясину ненависти. В этом мы с Керри были похожи; разнилось все: наши стремления, идеалы, представления о плохом и хорошем, о правильном и неправильном, характеры, отношение к работе, понятия о любви и ненависти, но только не наши с ней темпераменты. Взрывные и импульсивные; будто огонь и порох, мы вспыхивали – в один миг, часто не нуждаясь к тому в поводах; сгорали сами и оставляли вокруг себя выжженные пепелища. Благие намерения и надежды обугленными головешками рассыпáлись в пепел от одного лишь прикосновения, а мы снова и снова, не беспокоясь о страховочных тросах, бросались в пропасть; и нас ничему не учили ни падения с высоты, ни полученные «в сражениях», годами не заживавшие, раны.       Хрупкое сложение и размеры Керри не вводили меня в заблуждение. Сколько я ее знал, она всегда была сильной, обладала железной волей и неисчерпаемым запасом выносливости. Как ни парадоксально, физический недостаток сослужил ей добрую службу: закалил характер, научил жить с болью, походя справляться с трудностями и прорываться сквозь встающие на пути ограничения. В юности, плененный лучистыми глазами и нежным обликом, я даже в пылу самых романтических грез отдавал себе отчет, что девушка, в которую я влюбился, не была и не будет воздушной, кисейной барышней; по-хорошему или по-плохому, но Керри заставляла окружающих с собой считаться, твердо стояла на ногах и, не стесняясь, диктовала жизни свои условия игры. Собственное превосходство в размерах и силе, безусловно, давало мне преимущество, но я не льстил себе, что смогу одолеть эту женщину одной левой.       Только на второй минуте совершенно идиотской возни, отделавшись парочкой свежих синяков, я изловчился и, развернув Керри спиной к себе, заключил ее в некое подобие объятий. Изворотливая и гибкая, она не вырывалась из кольца моих рук, а скорее вывертывалась, а я, не растрачивая силы на напрасные уговоры, одной рукой обнимал Керри за талию, а другой – пытался удержать ее за запястья. Обоим нам было очевидно: долго мне в такой неудобной позе не выстоять. При любом раскладе, моя капитуляция оказывалась лишь вопросом времени. Я с радостью выпустил бы Керри и, если потребовалось, на коленях вымаливал бы прощение – даже за то, в чем вовсе не чувствовал своей вины, но, к сожалению, понимал, что она не готова меня услышать. Решение пришло неожиданно и показалось мне простым и логичным. Скорее всего, будь у меня время задуматься о последствиях своего поступка, я предпочел бы переждать бурю и не бросаться в бой с ветряными мельницами. Но в тот момент мне хотелось одного – поскорее покончить с истерикой Керри, пока мы не нанесли себе и друг другу серьезных увечий.       Удерживая Керри за талию, с третьей попытки мне удалось распутать узелок на поясе от ее халата, а дальше я действовал очень быстро, чтобы не дать ей времени опомниться, а себе – подумать о том, чтó и какого черта я делаю.       – Ты сама виновата, – зачем-то прошептал я на ухо Керри, одним резким движением выдернул поясок из шлевок и завернул руки ей за спину. Кажется, она догадалась, чтó я собираюсь сделать, и в попытке освободиться буквально рванулась из моих рук, но я, готовый к ее сопротивлению, удвоил хватку и, сведя вместе запястья Керри, несколько раз обернул вокруг них пояс, туго стянул свободные концы, для верности пропустил их между ее руками и завязал прочный узел.       На мгновение мы оба замерли, вживаясь в изменившуюся ситуацию – словно примеривая на себя давно подзабытые роли, затем я услышал, как Керри тихонько выдохнула, и грубовато развернул ее лицом к себе.       – Ты сама виновата, – по инерции повторил я и опустил руки, вдруг испугавшись самого себя и своих желаний. Изначально мои действия не имели под собой сексуального подтекста и даже намека на таковой. Я еще не понял, чтó изменилось, но интуитивно почувствовал, какую опасность могут таить в себе прикосновения.       – Тебе все еще нравятся эти игры? – спросила меня она. Небрежный тон, спокойное лицо и расслабленная поза говорили о том, что вспышка ярости осталась в прошлом, но, уже открыв рот, чтобы извиниться и попросить Керри повернуться ко мне спиной, я встретился с ней взглядом и вдруг понял, что нам некуда торопиться.       – Это совсем не то, что ты думаешь, – произнес я одну из самых заезженных фраз на свете, и, к моему удивлению, Керри слегка запрокинула голову и рассмеялась.       – Знаешь, тебе лучше не знать, чтó я думаю, – сказала она.       – Потому что… – мне пришлось прерваться, чтобы перевести дыхание и сглотнуть, потому что я наконец заметил, что полы ее халатика, лишившись поддержки, распахнулись, – мне не понравятся твои мысли?       – Я бы сказала, что… – чуть наклонившись вперед, доверительно заговорила Керри и тоже выдержала небольшую паузу, во время которой облизнула вовсе не пересохшие губы, – наоборот, мои мысли могут очень тебе понравиться. А я не ручаюсь за последствия.       «Ты играешь со мной?» – хотел спросить я, но увидел ее улыбку и на растянутые во времени секунды, показавшиеся мне вечностью, забыл собственное имя. Эта улыбка, исполненная предвкушения, таила в себе вызов и смущение, робость и отчаянную, безбашенную смелость, она влекла и очаровывала, и ничего более сексуального я не видел за всю свою жизнь.       Мой взгляд блуждал по ее телу; я мучительно хотел, но боялся дотронуться до нее, потому что невозможно, категорически невозможно было поверить, что это – кажущееся таким доступным – совершенство округлостей и плавных изгибов может существовать в реальности. Я бы не удивился, если бы от моего прикосновения стоявшее передо мной миниатюрное восхитительное создание пошло вдруг кругами, как отражение в воде, на короткий миг стало прозрачным и туманной дымкой рассеялось в воздухе. Однако эта женщина была реальна, она не являлась ни моим сном, ни воплощением моих сексуальных фантазий; настоящая, из плоти и крови, Керри стояла передо мной, словно ожидая, когда я переборю нерешительность и поцелую ее. Я задержал взгляд на маленьком шрамике в основании ее горла – как если бы ухватился за важное доказательство ее реальности; успел подумать, что у фантазий не бывает подобных «дефектов», разумеется, если это не извращенные фантазии, а затем Керри глубоко вдохнула, и фокус моего зрения, будто сам собой, сместился чуть ниже.       До поры скрытая от глаз под плотно-запахнутым халатиком ночная сорочка, сквозь тонкое кружево которой отчетливо выделялись нежно-розовые соски, струящимся шелком облегала фигурку Керри. Теплый зеленоватый оттенок ткани идеально гармонировал с ее глазами, и в голове не укладывалось, как столь откровенная красота могла так долго оставаться незамеченной мной, прячась под невзрачной, видавшей виды синтетикой.       – Даг? – не выдержала Керри, и тогда я переборол нерешительность и притянул ее к себе на расстояние поцелуя.       – Я собираюсь тебя поцеловать, – сообщил я, а она кивнула и в ожидании прикрыла глаза. – Нет, подожди, – я взял Керри за подбородок и большим пальцем провел по ее губам, – я хочу, чтобы ты рассказала мне, что происходит.       – Ты собираешься меня поцеловать, – коротко ответила она и снова зажмурилась в ожидании.       – Несколько минут назад ты пыталась заставить меня убраться из твоей жизни…       – Даг, – она приоткрыла глаза, привораживая меня их изумрудной зеленью, – сейчас я не в том положении, чтобы заставлять кого-то… делать то, что ему вовсе не хочется делать.       – Это ты? Или я все-таки сплю? – вслух подумал я и пояснил в ответ на ее недоуменный взгляд. – Ты так легко слагаешь ответственность за происходящее со своих плеч. А мне казалось, я хорошо тебя знаю.       Керри на мгновение задумалась над моими словами, а потом вдруг просветленно улыбнулась мне, как если бы нашла ответ на неразрешимый вопрос.       – Но разве не для этого ты придумал ту… – чуть замявшись, она с полминуты подбирала подходящие слова, – игру с моим поясом? Чтобы забирать у меня ответственность. И брать ее на себя.       – Чтобы ты научилась расслабляться…       – Чтобы я научилась тебе доверять… – прошептала Керри и, приподнявшись на цыпочках, поцеловала меня в щеку.       «Плевать, что будет дальше», – мысленно приказал себе я и полностью отдался моменту. Медленно я провел рукой вдоль ее тела, легонько сжав полукружие груди. Убрал упавшие ей на лицо волосы. Обхватил ладонями ее связанные запястья, крепко-крепко прижал к себе и поцеловал.       – Я уже и забыла, как это возбуждает, – улыбнулась она, когда наши губы разъединились. Моя рука пробралась под ее сорочку, лихорадочно заскользила по гладкой, горячей коже, продвигаясь не то на ощупь, не то по памяти; узнавая и открывая заново рельеф некогда изученного до малюсенькой родинки и мельчайшей впадинки тела любимой женщины. Воспоминания, много лет бережно сохранявшие образ и ощущения, а также самые смелые, яркие сновидения не выдерживали сравнения с реальностью. Годами я вел мысленные диалоги с девочкой, которая подарила мне счастье вместе с ней пережить волнующее чувство первой, разделенной любви, я спорил, доказывал, множил обиды, пестовал боль и разочарование; столько раз говорил себе: «Все кончено», что сбился со счета. Но наступала ночь, и она возвращалась в мои сны – не взрослеющая, с пламенными, неизменно длинными волосами, с бесконечно зелеными, по-детски наивно-распахнутыми глазами; она возвращалась, щедро одаривала меня, казалось бы, давно навсегда угасшими пылкими надеждами и светлой радостью, а по утрам безжалостно отбирала свои дары, оставляя на память смутные, будто скрытые пеленой тумана, обрывки сновидений и необъяснимую, беспричинную тоску. В моих снах она была юна и прекрасна, в фантазиях – безукоризненно совершенна, но ни одна, даже самая смелая, мечта не могла сравниться с ощущением согревающего душу тепла кожи под моими пальцами, с ее бархатистой нежностью; те же «изъяны», как, например, застарелые, но по-прежнему грубоватые на ощупь шрамы от операции на бедре, которых не было и не могло быть у идеальной девочки из моих грез, будоражили кровь сильнее афродизиаков и порнографии. А доступность всего вышеперечисленного сводила с ума – коротко и ясно; сводила с ума, кружила голову, заставляла замирать от восторга, упиваясь каждой секундой близости.       Я опустил руку ниже, чуть раздвинул ладонью ноги Керри и приятно удивился пикантному открытию.       – Возбуждает что? – уточнил я. – Мои поцелуи или твоя привычка прогуливаться по квартире без нижнего белья?       Керри рассмеялась охрипшим, беззаботно-счастливым смехом; такой – немного распущенной, как будто бы пьяной, с непристойно-эротичным смехом, не способной к сопротивлению, да и вовсе к нему не стремящейся, – я хотел ее даже сильнее, чем прежде.       Прелесть моего настоящего положения состояла в том, что у меня не осталось причин сдерживать свои желания.       – Я не думала… – бодро начала Керри, но охнула и, застонав, прикусила нижнюю губу, когда я, освободив ее грудь из кружевного плена, обхватил губами затвердевший от возбуждения сосок. – Не думала… не думала, что кто-то это заметит…       – Но кто-то все же заметил, – не отрываясь от ее груди, пробормотал я, провел между ее ног ладонью и с удовлетворением отметил, как увлажнились мои пальцы. Мой палец задвигался, проникнув в заветную, горячую и влажную, пещерку; а Керри, поддерживаемая моей свободной рукой, с глухим стоном откинулась назад. – Иди сюда, – сказал я, подхватил ее на руки и, усадив в кресло, опустился перед ней на колени.       Она часто задышала, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за тем, как я, одним резким движением задрав вверх ее рубашку, принялся осыпать поцелуями ее кожу, неторопливо продвигаясь снизу вверх: от белоснежных бедер, по нежному животику, к груди – и выше: от шрамика в основании горла к маленькому ушку и, наконец, к безропотно раскрывшимся мне навстречу губам. Это был один из тех поцелуев, что останавливают время, а ведь еще совсем недавно я искренне полагал, что такой фокус способна проделать исключительно романтичная молодость.       – Ты такая красивая, – прошептал я, уткнувшись лицом в ее шею. Керри отрицательно мотнула головой, но я знал множество способов доказать ей, что она ошибается. И один из них собирался испробовать прямо сейчас.       Нежно и осторожно подушечками пальцев я прикоснулся к шрамам на ее бедре, которых она когда-то стеснялась до слез, а затем наклонился и провел по ним языком – аккуратно и методично, с впадинки на впадинку, не оставив без внимания ни миллиметра зарубцевавшейся кожи.       – Пожалуйста. Не надо, – услышал я тихий шепот и понял, что не ошибся. Со дня нашего расставания прошли годы, мы повзрослели, что-то изменилось, что-то ушло безвозвратно, но только не неприятие Керри собственного тела. Даже в молодости, когда она еще не овладела в совершенстве мастерством прятать под маской абсолютной уверенности истинные свои переживания, я не сразу смог распознать тревожные звоночки. Мне казалось, она принимает себя такой, какой видел ее я: сдержанной в проявлении чувств, но раскованной в постели; не стеснявшейся физического недостатка, который мало мешал ей в повседневной жизни; всегда знавшей, чего хочет, и умевшей добиваться желаемого; привлекательной; чертовски привлекательной. Я был изумлен и подавлен своим открытием, когда Керри впервые доверилась мне. Она понятия не имела о том, как красива. И она не собиралась верить моим словам.       Керри стеснялась своей бледной кожи, очаровательных веснушек, что незваными гостями стучались в ее двери ранней весной и не покидали облюбованное местечко до поздней осени; она злилась на себя из-за своего роста, считала непристойно-яркими волосы, цвет которых, о чем в один голос твердили ее «друзья», являлся как отличительным знаком ведьмы, так и доказательством отсутствия души. Но больше всего Керри страдала из-за «уродовавших» ее многострадальную ногу последствий перенесенной несколько лет назад операции на бедре. Объяснить ей, что в шрамах, которые на самом деле были едва заметны – да и то скорее на ощупь, нежели зрительно, не было ничего уродливого, как не могло быть и ничего постыдного, оказалось трудной, если не непосильной задачей. Она зажималась, когда я к ним прикасался, и молча смотрела на меня печальными, умоляющими глазами. Мне потребовались месяцы заверений, восхищения и нескрываемого обожания, чтобы переломить ситуацию к лучшему: Керри не изменила своего мнения, но перестала меня стесняться.       «Ну, если тебе такое нравится, то ничего не могу поделать», – притворно вздыхала она и предоставляла моим рукам и губам полный карт-бланш.       Не отрывая губ от ее бедра, я посмотрел вверх и встретился с умоляюще-печальным, как и годы назад, взглядом Керри. Эта глупышка как будто забыла и о том, как я относился к ней прежде, и о тех усилиях, что я затратил, чтобы вернуть ее; в это было трудно поверить, но в один миг из зрелой, уверенной в себе и своей привлекательности женщины она превратилась в ту самую девочку, которая закрывалась от меня одеждой, простыней или ладонями и часто не могла сдержать слез, когда мне удавалось преодолеть ее отчаянное сопротивление.       Я заметил, как несколько раз она передернула плечами, очевидно, пытаясь освободить руки, и ласково погладил ее по животу.       – Дурочка, ты прекрасна, – сказал я и, в последний раз поцеловав один из маленьких шрамиков, языком и губами двинулся вверх, оставляя на внутренней поверхности ее бедер петляющую дорожку из поцелуев. Добравшись до цели, я бережно развел руками ее ноги и прильнул к их сердцевине, сокровенному средоточию всех моих желаний, языком раздвинул половые губы. Настойчиво проникая глубже, по-хозяйски обследуя новые владения, я вдыхал сводящий с ума аромат, в почти нестерпимой агонии желания обладания упивался ее вкусом на своих губах, а стоны Керри и с едва слышным полувсхлипом сорвавшаяся с губ мольба: «Не останавливайся!» отдавались в моей голове отзвуками райской музыки.       Поймав момент приближения пика ее наслаждения, я убыстрил ритм, дрожа и ощущая языком судорожные сокращения мышц, а уже через пару секунд она дернулась, резко и хрипло выдохнула и затихла. Медленно я провел рукой вверх по ее буквально пышущему жаром, влажному от пота животику и, дотянувшись до груди, сжал ее в ладони.       – Как ты? – спросил я.       – Мммм-угу, – неразборчиво промычала она в ответ, улыбнулась счастливой, сытой улыбкой и, когда я протянул руку к ее лицу, ртом поймала мой палец и прикусила его зубами.       – Ты меня с ума сводишь, – зачем-то озвучил я и без того очевидный для нас обоих факт, а Керри, так и не выпустив изо рта мой палец, тихо рассмеялась. – Давай я тебя развяжу, – сказал я и, уже дотянувшись до туго-затянутого узелка, услышал хлопок входной двери.       Позже, вспоминая произошедшее, я с трудом мог воссоздать четкую картину событий и абсолютно не мог их упорядочить. Что было раньше: ругательство, сорвавшееся с губ Керри, мои лихорадочные попытки развязать чертов пояс, крик Марка из прихожей и удаляющийся к спальне: «Я на пару минут!», осознание, что узел мне не поддастся, дрожащий голосок Керри: «Сделай что-нибудь, пожалуйста…», ругательство, сорвавшееся с моих губ, – я не имел ни малейшего представления. Растущая паника парализовывала движения, мысли путались; неслушавшимися пальцами я дергал за кончики узелка, не отдавая себе отчета, что затягиваю его еще туже, а голос Марка, казалось, раздавался все ближе и отовсюду.       Если бы в их квартире была стандартная планировка, картина, представшая перед глазами Марка, без сомнений навсегда врезалась бы ему в память, а возможно обернулась бы худшим переживанием за всю его жизнь. Худшим и самым отвратительным. Но гостиную и входную дверь разделяли маленькая прихожая и узкий, ведущий во все три комнаты и кухню, коридор. Если бы, желая поздороваться с нами, Марк сразу же прошел в гостиную, результат оказался бы тем же – времени, чтобы что-то придумать и уж тем более сделать, у нас не осталось бы.       Марк мог повернуть налево и тем самым избавить нас с Керри от последующих долгих месяцев каждодневного вранья, пряток и угрызений совести, но он избрал противоположное направление. Быть может, потому что в сложившейся ситуации из нас троих только он мог считать себя правым?       Случилось так, как случилось. Марк повернул направо и направился в спальню. Немедленное разоблачение вновь миновало нас, а тех двух-трех минут, пока Марк что-то искал в своей комнате, хватило мне, чтобы придумать и воплотить в жизнь некое подобие плана спасения.       Впрочем, как мне казалось тогда и в чем я убежден по сей день, слова: «придумать», «план» и «спасение» являлись непомерно громкими для описания того, что я сделал. Да собственно и никакого – четкого или примерного – плана действий у меня не было. Я знал только одно: если Марк увидит свою девушку со связанными за спиной руками, он увидит и все остальное. Наши необъяснимо страстные ссоры, мое постоянное присутствие в их жизни, ее откровенно припухшие от поцелуев губы… – он понял бы все и сразу. Я мог бы рассказать ему сказку. Керри могла пролепетать оправдания и даже обвинить меня в попытке изнасилования. Вот только Марк не поверил бы ни ей, ни мне. Туго стянутые запястья Керри объясняли необъяснимое; поясок от ее халатика обвивал не ее руки, а все туже затягивался вокруг моего горла, он – универсальным ключиком ото всех замков – бесстыдно открывал наши секреты и не оставлял ни единой лазейки для спасительной лжи. Все, что я мог, и все, что мне оставалось, – сделать так, чтобы Марк не увидел свою девушку со связанными за спиной руками. Это и был наш единственный шанс спастись. Или отсрочить неизбежное. Тех двух-трех минут, пока Марк что-то искал в своей комнате, хватило мне, чтобы придумать и воплотить в жизнь идиотское подобие плана спасения. Я знал, что делать, действовал быстро и уверенно, но я понятия не имел, чем все закончится. А если быть до конца честным, я был уверен, что все закончится плохо. По справедливости. Я предал человека, который ничем не заслуживал предательства, и лучше бы я позволил Керри обвинить меня в изнасиловании, потому что если (или когда!) наш обман раскрылся бы, примириться с вероломством одного близкого человека Марку было бы на порядок легче, нежели осознать размеры нашего двойного предательства.       – Только молчи! – прошептал я Керри и, не церемонясь, подхватил ее на руки. На одно поистине кошмарное мгновение мне показалось, что я слышу приближающиеся шаги Марка, и, почти швырнув Керри на диван, я перевернул ее на спину, дернул вниз задравшуюся рубашку и по самую шею укрыл пледом.       – Тебе больно? – одними губами спросил я, глядя в ее страдальческое лицо и молясь про себя, чтобы мои необдуманные действия не привели к серьезным последствиям. Как, например, к вывиху или, не дай бог, перелому запястья.       – Нормально, – так же тихо ответила она и даже попыталась мне улыбнуться. – Волосы убери с лица.       Выполнив ее просьбу, я еле успел отдернуть от ее волос руки, когда быстрым шагом в комнату прошел Марк. На наше спасение, все его мысли в то утро были сосредоточены на случившемся с дочерью несчастье; он был рассеян и торопился на поезд.       – Милая, почему ты в постели? – поздоровавшись со мной, спросил Марк у Керри и присел рядом с ней на диван. Сквозь нарастающий шум в ушах я старался расслышать его речь и понять ее смысл, но мог лишь бездумно наблюдать за тем, как от его движений плед, на который он столь беспечно плюхнулся, понемногу сползает с плеч Керри.       Я так и не узнал, за чем он зашел: за деньгами или за документами; но когда Керри заговорила, ее голос я расслышал так четко, будто она говорила через микрофон напрямую во вставленный в мое ухо наушник.       – Да вот, немного голова разболелась. Чувствую себя такой разбитой, что не могу даже поднять руку! – Тут она, в очередной раз поразив меня своей выдержкой, непринужденно и искренне рассмеялась. – Жаль, что так получилось. Я непременно поехала бы с тобой! Знаю, как тебе необходима поддержка…       – Даг, а ты не съездишь со мной? Керри все равно собирается отдыхать, – вдруг переключил на меня внимание Марк. Украдкой я посмотрел в лицо Керри, увидел ее полный немого страдания и ужаса взгляд и тут же отвел глаза в сторону.       – Я… я бы с радостью, – замямлил я, не в силах придумать ни одной причины для отказа. Даже неубедительную. Вообще никакую. – Эээ… я… – уже смирившись с неотвратимостью поездки в Милуоки, продолжал я, думая о том, что, рано или поздно, Керри и без моей помощи сумеет освободить руки. Вот только какой ценой? И сумеет ли? Чтобы ответить на этот вопрос, моего опыта было явно недостаточно, а противоречивая информация, почерпнутая из фильмов и книг, вместо толики ясности вносила в мои мысли еще бóльшую сумятицу. Если бы в тот момент Марку пришло в голову спросить, как меня зовут, я и тогда вряд ли нашелся бы с ответом. Мне проще было сказать ему короткое «да», чем произнести хотя бы одну связную фразу.       Я напрочь лишился контроля над ситуацией и безвольно потащился бы собираться, если бы Керри вовремя не пришла мне на помощь. Ну, или на помощь самой себе – на происходящее можно было взглянуть и под таким углом.       – Да ладно! – со смешком в голосе и без какого-либо надрыва воскликнула она. – Перестань стесняться! Марк справится и без тебя. Рэйчел – здоровая, сильная девочка. И, Марк, ты сам мне сказал, что Дженифер даже не настаивала на твоем приезде! Дети ушибаются, порой что-то себе ломают. Но у них растущие организмы. И они быстро восстанавливаются.       – Ты что-то знаешь? – спросил у нее Марк, подозрительно скосив на меня глаза. А мне с трудом удалось сдержать истерический хохот, когда Керри загадочно улыбнулась и выдала:       – У него свидание! – радостным голосом объявила она, чуть подумала и добавила. – Я случайно услышала их разговор по телефону. Мне показалось, там все более чем серьезно.       – Да нет, – глупо заулыбался я. – То есть… я пока не готов об этом говорить. То есть… пока говорить особо и не о чем.       «Кроме того, что у меня на губах по-прежнему ощущается твой вкус, лапочка! Мне кажется, это достаточно серьезно, чтобы у нас с тобой нашлась тема для разговора», – подумал я, глядя в безмятежное лицо Керри. И восхищаясь ее самообладанием.       – Это кто-то, кого я знаю? – спросил меня Марк.       «Более того, этот кто-то находится с нами в одной комнате», – подумал я.       – Нет, – произнес я вслух и, по примеру Керри, но не очень успешно, попытался загадочно улыбнуться. – Я же сказал, пока еще не о чем говорить.       – Но тебе бы хотелось, – на удивление проницательно, заметил Марк, и мне с трудом удалось выдержать его внимательный взгляд, – чтобы было, о чем рассказывать?       «Мне бы хотелось», – подумал я, но ограничился быстрым кивком, отказавшись углубляться в опасную тему. Мы ходили по краю, и чтобы оступиться, хватило бы сущей мелочи: на секунду дольше, чем следовало, задержавшегося на лице чужой женщины взгляда; не вовремя сорвавшегося с губ вздоха; одного единственного противоречия в моих словах; одного единственного противоречия в словах Керри; одного сползшего с плеч пледа. Боже правый, одного сползшего с плеч пледа!       – Ладно, отправляйся на свое свидание! – выдержав паузу, которая едва не свела меня с ума, рассмеялся Марк и посмотрел на часы. – Мне нужно бежать, на этот поезд нельзя опаздывать. После него будет почти двухчасовой перерыв.       Он ткнулся губами в щеку Керри и на прощание махнул мне рукой.       – Проводишь меня? – Уже поднявшись, чтобы уйти, Марк повернулся к своей возлюбленной и напоследок вновь заставил мое сердце часто забиться.       Я перевел взгляд на опустившийся до критической черты плед и с ужасом поймал себя на мысли, что вижу грудь Керри. Еще мгновение, и у нас не осталось бы повода сочинять истории, правда сама, в самом что ни на есть буквальном смысле слова, вылезла бы наружу.       – Ты не обидишься, если я останусь? Еще такая слабость… – проговорила Керри, все так же правдоподобно улыбнулась безмятежной, в меру усталой улыбкой и затаила дыхание, чтобы хотя бы на пару секунд отсрочить окончательное падение чертового покрывала, а вместе с ним наше разоблачение. Ее глаза сделались такими огромными и несчастными, что я понял: времени на продумывание слов и действий у меня больше нет. Даже если бы плед каким-то чудом остался на месте, Марк не мог не спросить у нее, что не так. А тогда Керри расплакалась бы. Я знал это так же точно, как знал и то, что непременно последовало бы за ее слезами: Марк обнял бы ее, и ситуация из неловкой превратилась бы в непоправимую. У любой выдержки имелись свои пределы, а, судя по выражению ее лица и дрожащим губам, Керри исчерпала свои внутренние резервы до самого донышка.       – Я тебя провожу! – успел я раньше, чем роковой вопрос успел сформироваться в его голове, хлопнул Марка по плечу и увлек к выходу. – Твоей даме уже лучше, – по пути, дабы отвлечь от возможных тревожных мыслей о здоровье любимой женщины, сказал ему я, – и сиделка ей не нужна. Так что сегодня-завтра я съезжаю. Не поверишь, мне удалось договориться с моей бывшей хозяйкой! Человек, которому она сдала жилье после меня, ей чем-то не угодил, и я могу вернуться в свою прежнюю квартиру. Можешь меня поздравить!       – Ух ты! Поздравляю! – искренне обрадовался Марк и даже обнял меня.       – Спасибо… – я вымучено улыбнулся в ответ, радуясь, что в полумраке прихожей не видно моего покрасневшего от стыда лица, – и… я хотел еще раз сказать, как ты мне помог, и…       – Мне нужно бежать! – засмеявшись, прервал меня человек, который наивно полагал, что только что обнимал своего лучшего друга. – Ты меня уже отблагодарил тем, что половину своего отпуска угробил на мою девушку. Которая тебе, ко всему прочему, совсем не нравится.       – Как и я ей, – словно в бреду, услышал я собственный голос и смех.       – Я все пытался понять, что между вами двумя творится, но давно умыл руки! – сказал Марк и с этими словами, подхватив свой рюкзак, покинул квартиру.       – Лучше тебе не знать… Поверь мне, лучше тебе этого никогда не узнать! – пробормотал я и запер за ним дверь.       – Он ушел? – спросила меня Керри, когда я вернулся в гостиную. Слышать ее дрожащий, непривычно высокий голос оказалось настолько невыносимо, что мне вдруг стало нечем дышать. Сражаясь с нарастающим шумом в ушах, мучительно хватая ртом воздух, я смог преодолеть разделявшее нас расстояние и, рухнув на колени перед диваном, как утопающий за спасительную соломинку, ухватился за лацканы халата Керри.       – Все хорошо, он ничего не видел, – зашептал я, бережно кутая в ткань ее обнаженную грудь. – Ничего не случилось. Ты меня слышишь? Вообще ничего не случилось!       – Чтó бы мы ему сказали? Даг, если бы он настоял, чтобы я встала, или плед совсем сполз, чтó бы мы ему сказали?! – голосом больного человека запричитала Керри, всхлипнула и замолчала, борясь со слезами.       – Я не знаю, – честно ответил я и помог ей сесть. – Я очень виноват, я…       – У тебя синяк на щеке, – сказала она. – И след от моих зубов на запястье. Я не понимаю, как он мог не увидеть. Эта комната просто пропахла сексом!       – Шшш… – Я прижал к себе ее дрожащее как при сильном ознобе тело – такое хрупкое, что, невольно ослабив хватку, я поймал себя на совершенно дурацкой мысли, будто одним неловким движением я могу переломать ей несколько ребер. Безусловно, я понимал, что мысль эта – полный бред, но глупый, безотчетный страх вновь оказался сильнее разума. Обнимая Керри, я осторожно опустил руки ниже, соединив ладони на ее все еще связанных запястьях, и горячо зашептал ей на ухо. – Ничего этого нет! Комната ничем не пахнет! Я мог удариться, где угодно! И он не смотрел на мои руки!       – А если бы он захотел посмотреть на мои руки?! – неразборчиво, уткнувшись лицом в мое плечо, вскричала Керри и истерически рассмеялась. – Я только и думала: «Не бери меня за руку! Что угодно, только не пытайся взять меня за руку!» А он все не уходил. И не уходил. И не уходил…       – Шшш… успокойся… ничего не случилось, – повторил я, едва ли не дословно зная, чтó она мне ответит. Что-то типа: «Мы ужасные люди, и гореть нам за это в аду!»       – Я ужасный человек! – услышал я ее голос и только в самый последний момент сумел сдержать готовое сорваться с губ идиотское хихиканье. А вместе с желанием засмеяться, пусть запоздало, но пришло и осознание того, что на самом деле ничего непоправимого не случилось. И даже наоборот, произошло кое-что очень хорошее.       – Малыш, это не так, – терпеливо сказал я, подозревая, что Керри не готова меня услышать.       – Его дочь в больнице… а я… я… – откровенно балансируя на грани истерики, заговорила она, но прежде чем Керри разрыдалась, я взял ее за плечи, слегка отодвинул от себя и крепко поцеловал в губы.       – Если ты обещаешь мне не плакать, я развяжу твои руки. Ну что? Будешь хорошей девочкой? – спросил я. Потрясенная то ли моим поступком, то ли всей ситуацией в целом, она заворожено посмотрела мне в глаза и послушно кивнула.       Керри выглядела, словно заплутавшая в лесной чаще девочка, но в выражении ее растерянного личика легко прочитывались не страх, отчаяние или беззащитное смирение и обреченность, а безоговорочная доверчивость. Так на своих родителей смотрят маленькие дети. Она вверяла мне всю себя, и вовсе не физическая беспомощность являлась тому причиной. Если бы руки Керри были свободны, она безо всяких сомнений вложила бы влажную от волнения ладошку в мою ладонь, уверенная, что именно я выведу ее к единственно-верной дороге к дому. Она верила мне, верила в меня, а я понятия не имел, как и чем оправдать возложенное на меня доверие. Все, что я мог для нее сделать: развязать стягивающий ее руки пояс; указать правильный путь, вытащить ее из пасти голодного волка, спасти от чудовищ, обитающих в непроходимых чащах ее подсознания, – ни на один из этих подвигов я не был способен. Хотел – да, безусловно, хотел горячо и всем сердцем; вот только защитить ее, уберечь от опасностей и несправедливостей этого мира было не в моей власти. Желания крайне редко совпадают с возможностями – еще одна прописная истина, о которую разбились не одна мечта и надежда. Я мог любить Керри и быть с ней рядом, но, как и годы назад, этого вряд ли было бы достаточно. Да и положа руку на сердце, я не был уверен, что, когда Керри придет в себя, она будет так же во мне нуждаться. Очень быстро, и на этот раз практически без усилий, я распутал узелок на ее запястьях, но устремленный на меня взгляд Керри не изменился. Не отводя глаз, она смотрела на меня с готовностью ученицы-отличницы, ожидавшей новых распоряжений любимого учителя. Мы попали в беду по моей вине; по сути, я ничего не сделал, чтобы защитить ее, но во взгляде Керри, по-детски доверчивом и открытом, я видел только неприкрытое обожание. Как если бы я был строгим, но справедливым и любящим отцом, а она – моей любимицей-дочерью.       Я знал, что всему виной был пережитый ею шок, но вопреки логике испытал по отношению к Керри малознакомую мне по понятным причинам, отеческую нежность.       – Моя малышка… – прошептал я и, взяв ее за руки, прикоснулся губами к багровым полосам, оставшимся на ее запястьях. – Ты же обещала мне не плакать…       – Да, – едва слышно согласилась она, глядя на меня затуманенными от слез глазами. Аккуратно, словно боясь обидеть меня, Керри высвободила руки. – Ты… – ее пальчики почти на ощупь пробежались по моему лицу и зарылись в мои волосы, – правда… – она наклонилась ко мне, согревая кожу своим дыханием, – все еще… – Керри вряд ли могла что-то видеть из-за струящихся по лицу слез, но продолжала вглядываться в мои глаза, – меня…       – Я люблю тебя, – не выдержал я, не дождавшись окончания вопроса. – Правда. Все еще. – Я не знал, поверила ли она моим словам, но уже в следующее мгновение ее губы, горячие и солоноватые от слез, отыскали мои губы, и мне стало глубоко безразлично, кто из нас во что верил, чего хотел, и какого ответа ждала от меня Керри. Лично я хотел одного – чтобы эти секунды обернулись вечностью, стали моим земным раем, длились и длились, бесконечные, упоительно-сладкие секунды моего блаженства и торжества моей выстраданной любви.       Керри целовала меня лихорадочно и торопливо, как будто страшась, что нас вновь прервут; ее пальцы, казалось, были повсюду: я ощущал их прикосновения на своем лице, в волосах, на плечах, на шее; они пробирались под мою футболку, поднимались вверх, опускались ниже, путались в моих волосах, поддразнивали, царапали, ласкали, сжимали, поглаживали.       – Ммм… остановись! – в момент, когда я окончательно потерял счет времени, неразборчиво вскричала она, а ее ладошка несокрушимой преградой, уверенно и твердо легла между нашими губами.       – Почему? – плохо соображая, что происходит, вне себя от отчаяния и вдруг обрушившегося на меня горя, смог произнести я.       – Потому что я хочу сделать это, – сказала Керри и, выскользнув из моих рук, одним движением скинула с плеч халат, чуть привстала и через голову стянула ночную сорочку. – Твоя очередь, – склонившись ко мне, прошептала она, ухватилась за края моей футболки и потянула ее вверх. – Что ты так на меня смотришь? – Керри прильнула ко мне обнаженным телом, скользнула рукой по моему животу, ловко расправилась с пряжкой джинсов и, прижавшись губами к моему уху, рассмеялась низким, грудным смехом. – Мне уже есть двадцать один. Тебе ничего не будет.       – Обещаешь? – приподняв ее лицо за подбородок, спросил я.       Керри загадочно улыбнулась и, не ответив, потянулась ко мне губами.