Как больно, милая, как странно...

7

      Мужчина смотрит на меня сверху вниз. В его руках нет ничего, кроме ключей от машины, но какое-то мгновение я еще вижу зажатый в его кулаке тапок – ужасающе-гигантских размеров, как и полагается выглядеть смертоносному орудию против посмевшей посягнуть на Неприкосновенность Владений Его Великанского Величества букашки.       – Значит… – произносит женщина, очень худая и очень высокая – подстать мужу. Я зажмуриваюсь, сглатываю и, кажется, пытаюсь заставить себя провалиться сквозь землю, но предсказуемо терплю поражение. А женщина смотрит на меня сверху вниз и, растягивая гласные на тот же манер, что и Керри, повторяет, – значит…       – Эээ… мэм… мне… мэм… приятно познакомиться, мэм, – цéлую вечность спустя удается выговорить мне, когда наша четверка вязнет в оглушающей и отнюдь не дружелюбной тишине по самые шеи, а уж Керри – с ее-то росточком! – давно должно было захлестнуть исполненным враждебностью молчанием с головой! Украдкой я скашиваю на нее глаза, но ничто, кроме несколько скованной позы, не выдает ни ее возможного волнения, ни смущения, ни страха. Заметив мой взгляд, Керри широко улыбается и с демонстративной нежностью берет меня за руку; ее ледяные пальчики крепко, почти до боли, цепляются за мою ладонь, и, получив первое негласное подтверждение, что эта кошмарная сцена знакомства – достойная самых зловещих фильмов ужасов – пугает не одного меня, я облегченно выдыхаю.       – Это Даг, – жизнерадостным голосом подает она свою реплику – первую с тех пор, как мы неожиданно столкнулись с ее родителями перед дверьми кафетерия. Я, по просьбе Керри, поправлял выбившуюся из ее прически прядку волос, но ее отец посмотрел на меня с таким зверским выражением лица, как если бы я прилюдно пытался содрать с его дочурки ее детское платьице. И тот факт, что детским платьицам Керри давно предпочитала джинсы и прочую одежду для взрослых девочек, а через полгода готовилась отметить двадцатилетие, судя по все тому же зверскому выражению лица ее папочки, не менял ровным счетом ничего.       – Даг…? – голосом терпеливой учительницы школы для умственно отсталых детишек откликается мама Керри, а ее отец продолжает смотреть на меня сверху вниз, перебрасывая ключи из одной ладони в другую, и не произносит ни слова. «Керри была права, – думаю я в первый, но, увы, не в последний раз за этот невообразимо-долгий вечер. – Если бы я не уперся и, по совету своей мудрой не по годам девушки, отказался ужинать с ней и ее родителями, от этого мы четверо только выиграли бы!»       – Мой парень, – с обреченным выражением лица произносит Керри. Задумывается, нервно облизывает губы, что в любой другой момент показалось бы мне невероятно сексуальным, и нерешительно добавляет, – друг… мой молодой человек… – и, очевидно, исчерпав варианты, Керри пожимает плечами и выпускает мою руку. – Мы с ним встречаемся. То же самое я сказала вам по телефону. Со вчерашнего вечера ничего не изменилось.       Его Великанское Величество выпускает из ноздрей струи пламени, а его жена смотрит на меня сверху вниз и почти ласковым тоном задает следующий вопрос:       – И как давно вы… встречаетесь?       – Уже четыре недели, – говорит Керри, и теперь уже мои пальцы находят и крепко сжимают ее ладошку. Облегчение на лицах ее родителей читается так легко и явно, что мне не нужно встречаться с Керри глазами, чтобы увидеть в них отражение собственного бессилия.       – Всего только месяц?! – переспрашивает очень высокая и очень худая женщина, снисходительно улыбается и театральным жестом скрещивает на впалой груди длинные, как у богомола, руки. – То есть, я хотела сказать, УЖЕ ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ? – исправляется она и с той же неискренностью добавляет, – поздравляем!       Мне хочется шагнуть вперед и проорать в лицо этой женщины, что, если бы она лучше знала свою дочь, то вряд ли самодовольно ухмылялась бы в ответ на ее признания; пусть мне и пришлось бы высоко подпрыгнуть, чтобы великанское семейство меня услышало. Я встречался с их дочерью «всего только месяц», но, в отличие от людей, знавших ее с самого рождения, хорошо понимал, какого мужества стоил Керри ее поступок и каким большим шагом для нее было не просто вступить в страшащие ее отношения, но и посвятить в них двух самых близких людей… заранее зная об их реакции.       – Что ж… хммм… – громыхает Большое и Грозное Чудовище, к которому во всех телефонных разговорах моя девушка обращалась не иначе, как «папочка»; и мне приходится задрать голову, чтобы увидеть его лицо. – Вы – Даг.       – Эээ… да, – тяну я, перевожу взгляд на очень высокую и очень худую женщину с коротко стрижеными волосами неопределенного цвета, заметно подернутыми сединой, и честно пытаюсь заставить себя не радоваться счастливому для меня обстоятельству, что эти люди не являются родными родителями моей Керри. Очень высокая и очень худая женщина протягивает ко мне руку богомола и, изогнув тонкие губы в некоем подобии улыбки, откровенно лжет, что «счастлива» нашему с ней знакомству.       Мы стоим, переминаясь с ноги на ногу у дверей кафетерия, возле которых столкнулись уже, кажется, годы и годы назад, и только слова Керри о том, что она замерзла, заставляют ее отца пожать мою руку и пригласить всех внутрь.       – Все будет хорошо? – шепотом спрашивает меня Керри, когда я помогаю ей снять куртку. Она оборачивается ко мне, и в ее глазах, таких больших, красивых и зеленых, я прочитываю не столько надежду, сколько мольбу о помощи.       – Ну, конечно, будет, солнышко! – Я лгу и улыбаюсь в ответ на ее улыбку, сначала робкую, но затем все более и более уверенную. – Здесь готовят просто отличные сэндвичи с тунцом! – с воодушевлением говорю я и поворачиваюсь к людям, которых, вопреки всякой логике, все еще хочу в будущем увидеть своими родственниками. Рука богомола тянется к меню, а Большое и Грозное Чудовище, извергнув немного огня и черного дыма, смиренным и тихим голосом обращается к человеку, ради спокойствия которого мы трое готовы не просто терпеть друг друга, но и без устали демонстрировать радость и дружелюбие.       – Деточка, ты хорошо питаешься? Ты такая худенькая… – Укрощенное Чадолюбивое Чудовище гладит свое сокровище по голове и одним ловким движением пальцев заправляет выбившуюся из ее прически ярко-рыжую прядку.       – Джек, девочка вовсе не худенькая. Вот только немного бледненькая, – выглянув из-за меню, замечает белая, как смерть, женщина и лапкой богомола приглаживает волосы дочери. – Вы достаточно времени проводите на свежем воздухе? Учеба учебой, но в вашем возрасте нужно как можно больше времени проводить на свежем воздухе.       Рука Керри находит под столом мою руку, незаметно я поворачиваюсь к ней вполоборота, а она улыбается мне и кивает. Получив это негласное благословение, я глубоко вдыхаю и растягиваю губы в широкой улыбке.       – Поверьте, вам есть, на кого положиться! Я слежу, чтобы девоч… Керри! Чтобы Керри хорошо питалась, и регулярно отбираю у нее учебники и вывожу на прогулки, – практически на одном дыхании проговариваю я и, не дожидаясь реакции родителей своей девушки, повторяю, – вам есть, на кого положиться!       Отец Керри хмыкает, ее мать углубляется в изучение меню, но сама Керри, и это единственное, что имеет для меня значение, тихонько смеется и сжимает под столом мою руку.       – Люблю тебя, – произношу я одними губами.       – Я тоже, – так же беззвучно отвечает она.       – Так что же, молодые люди, – нацепив на нос до смешного миниатюрные очки для чтения, громогласно вопрошает ее отец, – расскажите нам, как вы познакомились?       – Эээ… мы учимся на одном факультете… и мы начали встречаться… – говорит Керри и, растеряв весь энтузиазм к середине фразы, замолкает, очевидно, пытаясь подобрать более-менее изящный синоним для слов «общага», «вечеринка», «попойка» и, может быть, даже «секс на первом свидании».       – В библиотеке! – Я прихожу ей на помощь и повторяю, продолжая нещадно растягивать губы в глупой улыбке. – Мы познакомились в библиотеке… а дело, значит, было так…       – Ты нес такую чушь! – Керри засмеялась и выкинула стаканчик из-под кофе в урну. – Мне кажется, после твоих историй они навоображали себе такую «правду», что секс после первого свидания показался бы им просто верхом благопристойности!       – Наверное, ты права… хотя формально у нас и свидания никакого не было.       – Ну да, одна короткая прогулка по парку – и вот я уже вся твоя! Интересно, а более доступные девушки тебе попадались? – спросила Керри. Я попытался, но так и не смог понять по выражению ее лица и улыбке, какого ответа она от меня ждала, и поэтому неопределенно пожал плечами.       – И все равно мне понравился тот ужин. Несмотря на то, какими грозными они мне показались, я увидел, как они тебя любят, твои родители… – сказал я и, сделав последний глоток, смял свой стаканчик и, по примеру Керри, метнул его в урну.       – А почему они должны были меня не любить? – Керри передернула плечиками и подтянула к себе прислоненный к стене костыль. – И, кстати, моя мама жалела, что мы с тобой расстались. Она сказала мне по секрету, когда я вернулась из Африки в Мэн. Какое-то время мы вместе с ней жили. Они с отцом боялись, что, если меня оставить одну, я наделаю глупостей… ну там, знаешь… решусь снова отправиться на край света… или что-то в этом роде.       – Я не знал, что понравился твоей матери…       – Ты ей и не понравился. Просто она считала, что ты хорошо обо мне заботился. И ее это вполне устраивало.       – А мне вот всегда казалось, что ты в состоянии сама о себе позаботиться.       – Моя мать до сих пор думает, что мне шесть, и в каждом телефонном разговоре спрашивает меня, достаточно ли времени я провожу…       – На свежем воздухе? – не удержался и закончил за Керри я. Наши десять минут подходили к концу, и мне хотелось завершить разговор на какой-нибудь более приятной теме, чем обсуждение взглядов ее матери на воспитание.       – Именно, – кивнула та и выжидающе посмотрела в мою сторону. – Перерыв закончился, Даг. Пойдем работать, или у тебя есть еще что сказать?       – В тот вечер я заново в тебя влюбился, – произнес я. С непроницаемым лицом Керри обернулась ко мне, остановившись на полпути к дверям клиники.       – Вот как? – только и спросила она.       Я шагнул было в ее сторону, но передумал и остался на месте. Я понятия не имел, как Керри могла расценить мою попытку приблизиться к ней, и мне совсем не хотелось спугнуть ее неловким или резким движением.       – До этого я не видел тебя такой… я не знаю, как объяснить… слабой, нуждающейся в моей защите. Плюс – я увидел тебя их глазами, такой трогательной, очаровательной девочкой. Ну и еще, на контрасте с ними ты показалась мне еще более хрупкой и миниатюрной.       – Ну да… ты всегда хотел видеть во мне такую славную деточку. Мне даже было жаль тебя разочаровывать.       – Я тебя удивлю, но ты и была славной, – тихим голосом сказал я и, воодушевившись ответной улыбкой на ее лице, добавил, – ну разве что – не всегда.       Рассмеявшись, Керри закатила глаза и, сокрушенно качнув головой, не прощаясь, вошла в здание клиники. Все еще улыбаясь, я проводил ее взглядом. Даже теперь, почти месяц спустя с начала «марафона воспоминаний», хоть Керри и отказывалась называть наши регулярные беседы как-либо иначе, нежели не несущим в себе эмоциональной окраски словом «разговор», мне было трудно поверить, что они происходят не в моих фантазиях. В реальности. Уж очень хорошо я запомнил утро второго июля, когда Керри, столкнувшись со мной в прихожей, торопливо пробормотала что-то себе под нос и, так ни разу и не взглянув мне в глаза, крикнула Марку, что будет ждать его в машине. Конечно, мне очень хотелось расценивать ее торопливый уход не как паническое бегство, равно как и надеяться, что неразборчиво произнесенная ею фраза была далека от пожелания типа: «гори в аду», но что-то подсказывало мне, что и хорошего утра Керри мне вряд ли желала. Во всяком случае, искренне. Она избегала меня весь день, и только к вечеру, когда едва ли не силой мне удалось затащить ее в ординаторскую, Керри впервые после случившегося между нами ночью встретилась со мной взглядом и произнесла слова, которые должны были перечеркнуть все мои надежды на наше возможное воссоединение. «Я долго думала, – сказала она с той самой категоричностью в голосе, что я возненавидел в ней с первой минуты нашего знакомства на университетской автомобильной стоянке, – и все наши договоренности отменяются. Я встречаюсь с человеком, который мне дорог, и, ты прости меня, но все, что ты мне предлагаешь, по отношению к нему – просто подло. Я не святая, но и быть сволочью тоже не хочу». На одном дыхании выпалив свою тираду, Керри попыталась меня обойти, но и тогда, и в дальнейшем, я отдавал себе отчет и ни на секунду не усомнился в том, что, если бы я дал ей уйти, между нами ничего и никогда больше не было бы. Даже дружбы.       «Как скажешь, – очень тихо, чтобы не пробудить в ней ненужную агрессию, произнес я и преградил ей путь к выходу. – Я просто тут кое о чем вспоминал, и мне, кажется, нужна твоя помощь». Она промолчала, все еще не оставляя попыток меня обойти, а я лихорадочно перебирал в памяти имена и лица, стараясь отыскать среди них одно, с помощью которого я смог бы задержать Керри хотя бы на две минуты. Однако время шло, и мы оба понимали, что, хотелось мне того или нет, но я должен был отойти в сторону. Отпустив Керри не только из ординаторской, но и из своей жизни. И я почти уже сдался, когда в моей голове прозвучал голос человека, имя которого за последние десять лет ни разу не всплыло в моей памяти; тем не менее, давно позабытый голос звучал у меня в голове безо всяких временных помех: отчетливо и с тем же австралийским акцентом. «Прости, приятель, – четко и ясно повторил сказанную шестнадцать лет назад фразу лучший разыгрывающий защитник университетской сборной по баскетболу, с которым после моего ухода из команды я, кажется, так ни разу больше и не поговорил, – но мы с твоей девушкой вроде как угодили в плохую историю».       «Терри Миллс!» – Отыскав нужное имя, я буквально выкрикнул его в спину Керри, когда она выходила из дверей ординаторской. «Мы же договорились никогда не говорить о том, что тогда случилось», – сказала Керри, минуту поколебалась и вернулась. Я знал, что победа моя временная и нерешающая, но с трудом удержал себя от прыжков к потолку с воплями: «Получилось!»       «Нам даже не предъявили никаких обвинений. Мы просто провели одну ночь в полицейском участке. И я тебе говорила, что ничего криминального мы не совершили. И мы не спали вместе, о чем я тебе тоже говорила. Все остальное, это не моя тайна», – заговорила Керри, присев рядом со мной на самый краешек дивана. Я понятия не имел, мне ли она не доверяет, или после вчерашней ночи – себе самой, но так как я не собирался набрасываться на нее с объятиями, поцелуями и непристойными предложениями, заморачиваться на мотивации поступков Керри мне не хотелось. Все, что мне было нужно, заставить ее говорить со мной.       «Что случилось тем вечером, когда вас арестовали?» – спросил я, хотя и представлял ситуацию едва ли не в деталях. Керри помолчала, собираясь с духом, а я не хотел ее торопить; мне нравилось сидеть рядом с ней в пустом помещении, смотреть на ее сосредоточенное лицо, и, конечно же, меня мало волновала история, произошедшая в начале лета 1980 года. В отличие от Керри, которая, судя по ее реакции на одно лишь произнесенное имя, до сих пор тяжело переживала случившееся с ней и моим приятелем по баскетбольной команде, когда после драки в забегаловке неподалеку от универа им двоим пришлось провести целую ночь в камере полицейского участка.       Я узнал обо всем утром, когда Керри позвонила мне и попросила забрать из участка ее и Терри. В то время мы еще не жили вместе и даже не рассматривали такую возможность, и я не сразу уловил в просьбе своей девушки скрытый криминальный (как позже выяснилось, не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова) подтекст. Лишь только увидев ее, хмурую, в измятой одежде и явно невыспавшуюся, на ступеньках здания полицейского участка рядом с нашим общим приятелем-красавчиком, чья – обычно безупречно уложенная – белокурая челка свалялась и потемнела от грязи, я, наконец, сообразил, как и где эта парочка провела ночь.       «Зачем тебе это сейчас?» – спросила меня Керри, и, не задумываясь, я выдал в ответ очередную ложь. «Я думал об этом», – сказал я, а Керри, по счастью, не задала мне логичный вопрос: «Почему?».       «Там была драка», – после паузы сказала она. «Я в курсе. И это-то и не укладывается у меня в голове. Как ты могла в нее ввязаться? А он? Насколько я помню, больше всего Терри боялся повредить свою прическу», – я упрямо продолжал делать вид, что не догадываюсь о причинах того давнего конфликта, и со всей искренностью, на какую я был способен, изумился ответу Керри. И, кажется, немного переиграл. «Он познакомил меня с бойфрендом, – медленно проговорила она, пристально посмотрела на меня и неожиданно рассмеялась. – Ты ведь знаешь об этом? А если не знал, то догадывался. Верно?» «Ладно, сдаюсь! – Я смиренно приподнял вверх руки и улыбнулся. Керри не сбежала и не послала меня к черту, что не столько радовало, сколько обнадеживало. – Я был очень зол на него тогда. Мне вообще не нравилось, что вы так тесно общались. А после того, как он втянул тебя в эту сомнительную историю… В общем, я на него хорошо наорал. И кое-чем он со мной все же поделился». «Не надо было на него орать… – тихим голосом произнесла Керри. – Ты же понимаешь, что он абсолютно ни в чем не был виноват…»       «Ой ли? Абсолютно ни в чем?» – так и вертелось у меня на языке, но я лишь кротко кивнул ей и улыбнулся. Даже теперь, годы спустя, я хорошо помнил выученные однажды уроки: не стóит пытаться засунуть металлические предметы в розетку, нет никакой необходимости срывать веточки ядовитого дуба, не нужно ворошить осиные гнезда и – самый главный из преподанных жизнью уроков! – никогда и ни при каких обстоятельствах не следует затевать спор с Керри, если дело касается очаровательного белокурого юноши со столь похожим на ее именем и приятно ласкающим слух австралийским акцентом.       «Не кричи на Терри», «Не смей ревновать меня к Терри», «Ты же знаешь, что мы с Терри просто друзья», «Мы с Терри идем сегодня в кино», «Терри пригласил меня поужинать», «Почему ты на меня злишься? Мы с Терри не сделали ничего плохого!» – если бы мне платили по доллару каждый раз, когда я слышал из уст своей девушки имя «Терри»! Нет, миллиардером я бы, конечно, не стал, и миллионером, наверное, тоже, но неплохие деньги с легкостью заработал бы. Тогда, весной и в начале июня 80-го Керри буквально помешалась на своем новом дружке, и пусть я никогда всерьез не рассматривал златокудрого австралийского атлета как угрозу нашим с ней отношениям, сказать, что меня радовала их дружба и особенно ее одержимость их дружбой, я тоже не мог. Я не пытался анализировать свои чувства и не идентифицировал как ревность негативный настрой по отношению к ежедневным встречам, так похожим на свидания двух влюбленных голубков, Терри и Керри, – а вот сочетание имен этой парочки меня на самом деле откровенно бесила! – но все чаще и чаще я начинал ощущать себя в их компании третьим лишним. До воцарения Терри во главе списка эмоциональных привязанностей моей девушки по-настоящему близких ей людей можно было сосчитать по пальцам одной руки. Она тяжело сходилась с людьми, почти не имела подруг, и моей единственной соперницей в борьбе за ее сердце и время очень долго оставалась лишь маниакальная увлеченность Керри получением специальности; так долго, что, наверное, я просто расслабился и не был готов к появлению в нашей жизни мистера Терри Миллса. Подвинуться и уступить ему с кровью отвоеванное мной место я не хотел, но, как это часто бывало с Керри, поинтересоваться моими желаниями даже не пришло ей в голову.       «Он был хорошим человеком. И ему приходилось так трудно… Ты только представь, каково это, когда ты даже самым лучшим друзьям не можешь рассказать о своей любви… Сидеть рядом с человеком, одна близость которого заставляет тебя дрожать от желания… и притворяться, что относишься к нему просто как к другу», – сказала Керри, и мне показалось, что от очередного проявления ее «тактичности» и «душевной чуткости» у меня на голове зашевелись волосы. «Алло, милая! – Так и хотелось мне взмахнуть рукой перед ее трогательно-печальным личиком, – мне не нужно представлять, каково это! Я сижу рядом с тобой на расстоянии вытянутой руки и до дрожи в коленях мечтаю к тебе прикоснуться. Но! Я вынужден просчитывать каждое свое слово, чтобы, не дай бог, не выказать свои настоящие чувства и не отпугнуть тебя. А потом, вечером, мы вернемся в одну квартиру, где ты ляжешь в постель к моему лучшему другу, а я все так же останусь один на один со своей несбывшейся и, скорее всего, несбыточной любовью и буду думать о том, как бы не наложить на себя руки и дожить хотя бы до следующего утра». Но вслух я произнес только одно слово: «Продолжай», а Керри грустно кивнула и продолжила свой рассказ о ни на секунду не интересных мне любовных переживаниях человека, которого я когда-то почти ненавидел. И все то время, пока она говорила, я пытался изгнать из своей памяти навязчиво-неприятный образ наливающейся шароподобной слезинки в уголке васильково-синего глаза «закадычной подружки» моей девушки. Но все усилия были тщетны; я все так же помнил выражение ужаса на лице Терри, когда я замахнулся на него кулаком. И его гнев, когда он, по-девчачьи наотмашь, в ответ ударил меня по лицу. И как потом он заплакал, горько, беззвучно и как-то душераздирающе-безнадежно, к своему сожалению, забыть я тоже не мог.       «Он вообще никому не говорил о своих чувствах, – рассказывала Керри, пока я вспоминал о неловком молчании, повисшем в комнате Терри, такой уютной и чистой для пристанища двух холостых спортсменов-студентов, когда он, наконец, перестал плакать. – О том… о том, что он не такой, как его друзья. У него была религиозная мама, взрослая, и тоже набожная, сестра. Почему-то он решил, что в другой стране, как он говорил: “на родине свободы”, ему будет легче быть самим собой. Но очень быстро он понял, что ошибался». «Как ты, когда рванула в свое захолустье с целью – ни много ни мало – спасти весь мир?» – произнес я, но перед моими глазами все так же стояло усталое, осунувшееся, мокрое от слез лицо Терри Миллса. Терри Миллса, который всегда улыбался. Терри Миллса, который ни одну просьбу о помощи не оставлял без ответа. Терри Миллса, который от игры к игре приводил нашу команду к победе. Терри Миллса, который был лучшим другом моей девушки. Ее единственным другом. Если не брать в расчет меня самого.       «Да, – с печальной полуулыбкой кивнула Керри. – Совсем как я. Так же наивно. И так же жестоко раскаявшись в своем заблуждении. Так вот, и когда он почти смирился с тем, что всю оставшуюся жизнь ему придется разыгрывать мачо и дамского угодника, Терри влюбился. Без памяти влюбился в вашего капитана». «В Барри?!» – выдохнул я, даже сейчас, спустя больше шестнадцати лет, придя в ужас от одной только мысли о самой возможности подобного союза двух своих бывших приятелей. Но Керри в ответ пожала плечами. «Я его не помню. И его имя тоже. Прости, – сказала она. – Но эта любовь длилась долго. Достаточно, чтобы вымотать и нервы Терри… и нервы Керри тоже, – посмеявшись над своей несмешной шуткой, она наконец перешла к ответу на мой вопрос. – Он встретил Джошуа за две недели до того случая с дракой и нашим арестом. В гей-баре. Куда мне его все-таки удалось уговорить сходить. Он слишком много времени проводил в вашей насквозь натуральской, пропитанной тестостероном компании. Я думала, что ему станет легче, если он своими глазами увидит, какими разными бывают люди. Он и увидел. А через две недели позвал меня знакомиться со своим первым парнем».       «Я расскажу, что там было, в том кафе. Ты имеешь право это узнать. Пусть и только сейчас. Но сначала я хочу сказать кое-что тебе. Кое-что очень важное. Для меня, – после минутного молчания продолжила Керри и накрыла мою ладонь своей. – Мне это не нравилось, что-то скрывать от тебя. Пусть это была и не моя тайна. И за то, что тебе пришлось забрать нас из участка… мне было очень-очень-очень стыдно, Даг. Я до сих пор не считаю себя виноватой, но… твои глаза, когда ты понял, что мы там делали, на ступеньках… этот твой взгляд, он долго не давал мне спокойно спать. Поэтому я хочу попросить прощения. Пусть поздно, но я хочу это сделать. За то, что была такой грубой с тобой тогда. За то, что ничего тебе не сказала. И… за то, что ты не стал выбивать из меня правду… за это я хочу сказать спасибо».       Очень медленно я опустил взгляд на наши руки. Ее ладошка – такая светлая и нежная, совсем крошечная на фоне моей руки, казалось, была создана, чтобы покоиться на моей ладони. Наши руки идеально дополняли друг друга, и, пережив это откровение и едва не расплакавшись от умиления и восторга, я подумал, что в благодарность за нежданное счастье расцеловал бы Терри Миллса прямо в губы, если бы он из ниоткуда возник в ординаторской в своем нежно-голубом свитере, который легко мог бы стать причиной насмешек над любым другим членом команды. Любым, но только не над Терри, потому что, не облекая в слова сомнения, все мы тогда боялись в ответ на самую невинную шутку услышать фразу: «Вы правы. Я гей».       «Это был такой дурдом, Даг», – начала рассказ Керри и, к моему ужасу и большому несчастью, убрала ладонь с моей руки. Каждой клеточкой оплакивая свою потерю, не имея возможности отыграть назад, я смотрел, как ее ладошка прячется от моего взгляда в карман халата, и, увы, не мог ни о чем попросить. Даже о такой малости, чтобы рука женщины, которую я любил, хотя бы на пару минут вернулась обратно на мою ладонь. Мою смуглую, грубоватую, большую ладонь, с которой так идеально гармонировала ее изящная белоснежная ручка. «Мы не сделали ничего плохого. Только заняли свой столик, – сказала Керри, и мне пришлось совершить над собой усилие, чтобы сосредоточиться на ее словах. – Джош оказался очень милым мальчиком. Только еще более… эммм… еще более “сладкого” вида, чем Терри. Не уверена, что ты его тогда запомнил…» «Нет, я его не помню», – быстро подтвердил я, желая, чтобы история с дракой, арестом и двумя голубыми друзьями моей бывшей девушки поскорее приблизилась к логическому финалу. Терри Миллс уже сослужил свою службу: Керри перестала шарахаться от меня и, кажется, сама того не понимая, подписалась в активные участницы «марафона воспоминаний». Так, словно в доказательство правоты моей мысли, Керри задумчиво нахмурила брови и погрузилась в воспоминания шестнадцатилетней давности: «Джош подозвал официанта. И как-то по-дурацки к нему обратился. Я не придала этому значения, потому что меня интересовало совсем другое. Я хотела знать все подробности их встречи и их романа. Но все, что я услышала было: “Керри, нам с Джошом так отличненько вместе!” Отличненько! Это было даже не его словечко. Не Терри. До Джоша он никогда не использовал в речи… эммм… эти “сладкие-гей-словечки”. И вот к этому “отличненько” и привязался урод, из-за которого вся эта дрянь и завертелась!»       «Я хочу, чтобы ты понял, – говорила Керри, смотря на меня честным и немного взволнованным взглядом. – Мы на самом деле не сделали ничего плохого. Мальчики не вели себя вызывающе. Не прикасались друг к другу. Не жеманничали. Не повышали голоса. Просто в них было… было… это… ты понимаешь, о чем я хочу сказать. Была эта “инакость”, отличающая их от того быдла, что наехали на нас в тот вечер. Тот урод, он был не один, они что-то отмечали с такими же немытыми козлищами, как и он… он подошел к нашему столику… и он сказал ужасные вещи Терри. Понимаешь? Мы ничего не сделали, а эта мразь оскорбила моего лучшего друга! Терри вообще боялся, что о нем кто-то что-то просто подумает. А эта тварь проорала свои оскорбительные слова на все кафе! Я так разозлилась тогда! Даже не подумала, какой он огромный, этот мужик. Я вскочила на ноги и ударила его по лицу. Представляешь?! Я! Которая всю свою жизнь была убежденной пацифисткой! Встала и заехала этому козлу прямо в рожу!»       «Так что формально именно я виновата в том, что тогда случилось, – говорила Керри возбужденным голосом, раскрасневшись и перестав смягчать синонимами рвущиеся с языка ругательства. – Я была в таком шоке от того, что сделала! И ублюдок, которому я врезала… он тоже застыл, вообще не соображая, что произошло. А потом он начал крыть меня на все кафе словами, которых я никогда не слышала и даже не понимала, чтобы обидеться! И он собирался дать мне сдачи… уже замахнулся, когда мои ребята опомнились и бросились мне на помощь. Разумеется, в тот же момент подоспели дружки этого козлищи. Силы вообще были не равны! Терри, при всей его спортивности, мускулатуре и шикарной фигуре, дрался, как девчонка! Про Джошуа я не хочу даже говорить. Кажется, он не справился бы и с пятилетним ребенком. Вот только я… я смогла дать им хоть какой-то отпор. Я вовремя вспомнила о своем оружии. И хорошенько огрела парочку горилл костылем».       «Там еще были полицейские. В кафе. Оказались на наше спасение, – говорила Керри, заливаясь краской смущения и отказываясь посмотреть мне в глаза. – Все это было так унизительно. Полицейских было трое. Они тоже ужинали, и, видимо, кто-то из них видел, что первой ударила я. Драку очень быстро разняли. Я еще пыталась что-то доказать. Но никто не стал меня слушать. Нам просто заломили руки и, как нашкодивших щенков, за шкирки выволокли из кафе. У меня была возможность сделать один звонок… но я не решилась кому-то позвонить. Тогда, еще не проведя ночь в одной камере с обдолбанной проституткой и женщиной, которую рвало каждые десять минут, я была уверена, что вообще не решусь позвонить тебе после случившегося. Мне было так стыдно, Даг… Мне было так стыдно».       «Я всю ночь, что провела в той заблеванной камере, думала о том, что сломала свою жизнь, – говорила Керри, натянуто улыбалась и не встречалась со мной глазами. – Я прокручивала в голове – снова и снова, как мне предъявляют обвинение. Представляла суд. Как будто это уже произошло в реальности, видела, как меня отчисляют из университета. Как ты стыдишься меня… Нет, я, наверное, даже тогда понимала, что за дурацкую драку в кафе кары были слишком суровы, но… понимаешь, я никогда не попадала в такие истории. Неприятности, конечно, случались, но вот так… когда все происходит очень быстро, и ты даже не успеваешь понять, чтó именно ты совершил и в каком месте ты оступился, а наказание – уже вот! Все, свершается. И тебе не дают ни одного шанса хотя бы просто объяснить, что случилось. На тебя просто надевают наручники и выпихивают из кафе, куда ты уже никогда, даже умирая от голода, не сможешь зайти. Потому что это стыдно… настолько стыдно, что даже сейчас я не могу думать о той ситуации и не краснеть».       «Нас отпустили утром. Всех троих вызвали к детективу… или я не знаю, кто он у них там? Может, начальник… может… не знаю. Он тоже был в кафе вечером. И ему не нужны были наши рассказы… или как они там… показания. Он и так всё знал, – говорила Керри, ни разу не повернувшись в мою сторону, как если бы рассказывала свою историю стоявшему перед диваном столику. – Мы с Терри поговорили потом об этом. Всего один раз, потому что ни он, ни я не хотели больше вспоминать этот кошмар. И Терри сказал, что он подумал о том же, о чем и я. Что, возможно, этот полицейский сам пережил нечто подобное? Ну, не знаю… может, он тоже был геем. Или его родственник… или друг… Как бы то ни было, он отпустил нас уже через пять минут беседы… хотя за все время, что мы пробыли в его кабинете, ни один из нас троих даже рта не раскрыл. И я до сих пор помню все, что он тогда сказал… не мне, ребятам, потому что на меня он ни разу не взглянул… он велел им не светиться в том кафе. И чтобы они учились впредь сдерживать эмоции. Подобных ситуаций будет еще очень много, сказал он… таким тоном… как будто добрый и любящий папочка давал наставления двум малолетним проштрафившимся детишкам… и вот таким отеческим тоном он посоветовал им держать под контролем злость и обиды. Подобных ситуаций еще будет много, а вот голова у вас одна. И, как у ящерицы, новая уже не отрастет. Нужно сдерживать себя, и береженного бог бережет. Я хотела, но не стала говорить, что мальчики и не думали провоцировать драку. А еще больше хотела сказать, что, если ящерице оторвать голову, новая у нее тоже не вырастет. Но я просто кивнула и вышла. И, думаю, ты согласишься со мной, это было правильным решением».       «Я просто мечтала смыть с себя этот отвратительный тюремный запах… Кроме того, мы не спали всю ночь. Перенервничали… Вот я и решилась тебе позвонить. Хотя, наверное, дело было даже не в этом… главной причиной, почему я тебе позвонила в то утро, было… я хотела, чтобы ты обо мне позаботился. И в тот момент, когда ты приехал, помог мне подняться и посмотрел этим своим жутким взглядом, – Керри тихонько рассмеялась и, вполоборота повернув ко мне голову, исподлобья глянула на меня и тут же вновь опустила взгляд на свои колени, – в тот момент, наверное, впервые, я по-настоящему осознала, что мы – пара. И что, в какие бы неприятности я ни попала бы в будущем, в моей жизни всегда будет человек, на которого я смогу положиться. Ты еще долго что-то бурчал и пытался выяснять отношения то со мной, то с Терри, но…» «Ты просто меня обняла», – сказал я, и Керри кивнула. «И только тогда ты сказал, чтобы мы шли в машину. И я… обернулась на место, где сидел Джош, но там никого не было. Он ушел, даже не попрощавшись. А я настолько устала, что не заметила его ухода. И мы с Терри… мы с Терри никогда больше о нем не говорили. Вообще никогда».       «Странно, что нас прерывали всего лишь один раз», – окончив рассказ, сказала Керри и, как если бы только что проснулась, с удивлением оглядела все еще пустую ординаторскую. «Да, странно, – кивнул я, даже не стараясь вспомнить тех двоих, что выбрали «самое удачное» время, чтобы сварить кофе и обсудить последние больничные сплетни. Все, что я запомнил о тех мучительно тянущихся минутах, это – молчание Керри и ее суетливые попытки отодвинуться от меня, придать лицу отсутствующее выражение и по возможности сделать вид, что она понятия не имеет ни кто я такой, ни как я оказался на одном с ней диване. – Даже пейджер ни разу не пискнул». «Что ж… я, пожалуй…» – начала было Керри, но я представил, как она уходит, ни разу не оглянувшись, и сумел придумать только один предлог, чтобы задержать ее… пусть всего и на пару минут. «А вы с ним виделись? С Миллсом?» – задал я невинный вопрос и уже очень скоро пожалел о том, что вообще решился о чем-то спросить.       «Да, мы общались, – сказала Керри лишенным интонации голосом. Я пытался, но так и не смог разгадать выражение ее лица, уж слишком много эмоций там было намешено! И доминирующая над прочими грусть, и злость, и абсолютно необъяснимое, на мой взгляд, смущение, и недовольство – то ли собой, то ли мной… – Очень скоро после того случая… драки и ареста, мы с тобой поехали отдыхать. Потом ты ушел из команды. Я переехала к тебе. Мы все много учились. Потом мы с тобой так болезненно расставались… Я переехала в другой штат. Он на время вернулся в Сидней. Я улетела “спасать мир”… Но мы не теряли связь. Переписывались. Иногда звонили друг другу. Потом, когда мы оба уже жили в Америке, мы встречались. Так часто, как получалось. Всякий раз, оказываясь в Нью-Йорке, я останавливалась у Терри. Только… только не спрашивай, как у него дела, хорошо?» – вдруг попросила меня она, я не нашелся с ответом и поэтому просто кивнул.       Поднявшись с дивана, Керри сделала один неуверенный шажок в сторону двери, но передумала и вернулась на место.       «Он так и не решился открыться ни перед семьей, ни перед своими друзьями. Всю жизнь, сколько я его помню, он всегда притворялся кем-то другим. Изображал развязность, много пил, так нелепо клеил женщин… Только когда мы оставались одни, он как будто снимал с лица свою идиотскую маску. И ты знаешь, если бы он этого не делал, я перестала бы с ним общаться еще тогда… когда мы все вместе учились. Он был отвратителен в своем образе! Помню, как впервые после нескольких лет разлуки, встретилась с ним в нью-йоркском ресторане. Этот придурок, видимо, хотел произвести впечатление. Позвал каких-то своих богатых дружков. Сделал заказ на сумму с сумасшедшим количеством нулей. И представил мне свою девушку, – Керри замолчала и посмотрела на меня долгим печальным взглядом, – и это было ужасно. Они производили такое жалкое впечатление вместе… что, глядя на них, больше всего на свете хотелось наложить на себя руки! Уж не знаю, занимались ли они сексом… и вообще что между ними было, я не стала задавать вопросы… но он выглядел среди всех этих людей и нарочитой роскоши таким одиноким… и потом, когда мы, наконец, остались одни, я так и не набралась мужества, чтобы ему об этом сказать. Я просто сделала вид, что все прошло как нельзя лучше. И… я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступила. Или на самом деле он нуждался в друге, который смог бы сказать ему правду? В единственном человеке, который не стал бы закрывать глаза на то, что он делал со своей жизнью?»       Я очень хотел отыскать те самые, нужные Керри слова, слова поддержки и одобрения, слова, в которых в тот момент она так отчаянно нуждалась. Вот только никаких «нужных» слов у меня не было и, наверное, не могло быть. Уж слишком много времени прошло с тех пор, как я в последний раз вспоминал о Терри Миллсе, да он никогда и не был для меня другом или сколько-нибудь значимым человеком. Просто приятель по баскетбольной команде. Лучший разыгрывающий защитник университетской сборной. Смазливый мальчик из Сиднея, который носил одежду девчачьих оттенков, излишне много шутил, всегда громко и часто не к месту смеялся и не нравился никому из парней в команде. А то, что он завел близкую дружбу с моей девушкой, вовсе не прибавило ему очков, наоборот, превратило его из приятеля, который не вызывал у меня особой симпатии, в крайне неприятного мне типа, от одного присутствия которого меня начинало подташнивать. Ну и, конечно, я не забыл и о некрасивой сцене, когда я наорал на него, он ударил меня по лицу, а я произнес слово, за которое мне было стыдно. Даже сейчас.       «У него так и не было… кого-то постоянного… близкого человека… мужчины, – несколько невпопад заговорила Керри, не дождавшись моей реакции на уже сказанные ею слова. – О том, что он гей, знали только я и его случайные партнеры, которых он снимал… я даже боюсь представить себе эти “заведения”! Ведь Терри так боялся, что его узнает кто-то из знакомых. И шел в самые злачные места, самых бедных и опасных районов. Все эти годы я боялась, что однажды утром мне позвонят и скажут, что нашли его тело с многочисленными пулевыми ранениями… на какой-нибудь грязной свалке… А остальные, все его богатенькие дружки и коллеги… они все тоже, наверное, о чем-то таком догадывались. Хотя кто знает? Может, он на самом деле производил то впечатление, которое хотел? Этакого крутого мачо-мэна, у которого все схвачено? Куча бабок и куча девок…»       «Кажется, даже мы догадывались. Тогда. Парни из команды», – произнес я, когда молчание затянулось, а лицо Керри стало таким несчастным, что мне стало страшно вновь увидеть ее слезы. Более того, если бы кто-то из наших коллег зашел в ординаторскую, пока «железная» для всех доктор Уивер плакала, а один из ее «заклятых врагов» бережно прижимал ее к себе, утешая, вряд ли подобная «очаровательная» сцена пошла бы на пользу как ее, так и моей репутации. И слухи наверняка дошли бы и до доктора Грина, ее мужчины. Невольно я содрогнулся, только подумав о новой порции вранья, которой мне пришлось бы потчевать друга, и, повернувшись к Керри, я попытался поймать и удержать ее взгляд. «Он ведь выглядел таким… ну, ты знаешь, – сказал я и улыбнулся. – Таким…» «Геем? – переспросила Керри и, усмехнувшись, кивнула. – Ну, да, именно таким он и выглядел. Только не знал об этом. И он боялся, что у него будут проблемы. Если вы, “парни из команды”, – вытащив руки из карманов халата, она сделала в воздухе жест, обозначающий кавычки, – обо всем узнаете». Решаясь, я помолчал, но Керри продолжала смотреть на меня в упор, и я сдался, понимая, что в конечном итоге она всегда знала правду. «Что ж, – сказал я, – скорее всего, Миллс был прав. Проблемы были бы, если бы мы обо всем знали, а не догадывались. Возможно, поэтому мы никогда у него ничего не спрашивали. Тупо боялись услышать ответ». «Ты прав, это действительно тупо», – беззлобно заметила Керри, а мне было нечем ей возразить. «Что ты хочешь от меня услышать? Среди нас тогда не было ни одного совершеннолетнего», – сказал я и пожал плечами. «Почему-то я не думаю, что если бы в тот момент вам было за тридцать, в вашем к нему отношении что-то существенно изменилось», – очень тихо произнесла Керри. Я встретился с ней взглядом, минуту подумал, решил, что она не заслуживает моей лжи, и промолчал.       «Вот так, – наконец заговорила Керри, как будто встряхнувшись после очередного надолго зависшего между нами молчания. – В отличие от нас с тобой, с Терри мы так и не потеряли связь. Мы звонили друг другу, писали письма, изредка даже встречались, уже, правда, без спецэффектов в виде тюрем и полицейских облав. И все эти годы я упрямо продолжала молчать о том, что он делал со своей жизнью. Не думаю, что он выбрал себе правильного друга. Я так боялась ранить его чувства. И позволяла ему скатываться все ниже и ниже… пока он не достиг дна и не стало слишком поздно». «Но, может быть…» – начал я, но Керри не дала мне договорить. «Никаких «может быть», Даг, – сказала она, глубоко вдохнула и уже знакомым мне неинтонированным голосом произнесла, – Терри умер пять месяцев назад. Никаких сюрпризов – от СПИДа. Сгорел меньше чем за год. Знали только я и его сестра. Потому что последние месяцы она за ним ухаживала. Он никому не сказал на работе. Очень боялся, что его уволят. Так в страхе и прожил свой последний год. Как до этого прожил всю жизнь».       Обдумывая сказанное Керри, я хотел – на самом деле хотел! – удивиться трагической концовке истории жизни и смерти человека, с которым много лет назад вынужденно делил привязанность и время девушки, пусть и по-разному, но трепетно любимой нами обоими, и которому однажды я сделал очень и очень больно, но я не мог. Мне было жаль, что парень так и не нашел в себе сил, даже сознавая скорый конец, изменить свою жизнь. Впрочем, куда больше мне было жаль Керри, потому что ее чувства имели для меня значение, а я сомневался, что когда-нибудь она сумеет простить себе смерть своего лучшего друга. Я вгляделся в ее лицо, где, словно черным по белому, было написано: «Не сумела спасти мир. Не спасла Терри. Неуд».       «Милая, ты ни в чем не виновата…» – буквально убитый своим открытием, ведь больше всего на свете я хотел видеть ее счастливой, прошептал я и попытался взять Керри за руку. «Не называй меня “милой”. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что человек, которого я любила, разрушал свою жизнь без моего участия, – выдернув ладонь из моих пальцев, сказала Керри и встала. – Вот только легче мне от этого не становится. Я любила его, а он умер. И нет никакой разницы, кто, в чем и когда был виноват. Его просто больше нет». Я поднял на нее глаза и молча кивнул; не было никакой необходимости сообщать ей, что я не поверил ни одному ее слову… быть может, кроме того, что ей действительно не нравилось слышать слово «милая» из моих уст.       «Его надломила та история в кафе, – глядя на меня сверху вниз, произнесла Керри. – Больше всего он боялся, что его тайну раскроют другие люди. А тот мудак буквально проорал на все кафе слова: “гомосятина” и “пидарасина”. И никто не заставил его заткнуться. Все глазели на наш столик и только смеялись». Она замолчала, а я не нашел, что сказать, и впервые за разговор первым отвел взгляд.       И когда Керри уже ушла, и когда меня вызвали к пациенту, и даже ночью, когда я вернулся домой и пытался хоть ненадолго забыться и уснуть, в моей голове продолжали звучать мой собственный истошный крик: «Даже не думай приближаться к моей девушке!!!» и непостижимым образом сорвавшееся с губ слово: «пидор». Я понимал, что ни ревность, ни мое огорчение из-за случившегося с Керри, ни попытки ее защитить не оправдывали и не могли оправдать произнесение этого чертового слова, ведь на самом деле парень не был виноват в том, что девушки пробуждали в нем отнюдь не плотские инстинкты. Уверен, если бы Терри предоставили возможность самостоятельно и осознанно выбрать человека, с которым в любви и согласии он мог бы прожить жизнь и умереть в один день, а Керри бы согласилась, отношения в их паре базировались бы на взаимоуважении и взаимопонимании и были исполнены нежностью и гармонией. Да и я сам, существуй пресловутая возможность выбора в реальности, скорее всего, пошел бы по пути наименьшего сопротивления и вместе с рукой и сердцем «моей славянской принцессы», как когда-то называла Наташу Керри, в качестве приданого получил бы и щедрый кусок их семейного состояния.       Но как бы я ни сожалел о сгоряча произнесенном мной слове, заставить себя относиться к Терри иначе я не мог. После разговора с Керри история того злополучного вечера лишилась последних белых пятен, и стоило мне представить, что в кафе, где случилась драка, в нужный момент не оказывалось полицейских, как от ненависти, ужаса и почти невыносимого ощущения собственной беспомощности у меня темнело в глазах. Этот здоровенный, накаченный тип, казалось, сплошь состоящий из мускулов, не сумел бы защитить мою девушку, и Керри могла не рассказывать мне, как дрался ее дружок. «Как девчонка» – более чем лестная характеристика бойцовских качеств нашего атлетичного мальчика! И пусть по логике вещей, узнав о смерти Миллса, мне следовало остыть, простить давние обиды и отпустить воспоминания о нем с миром, моя к нему ненависть, словно живое существо, воспрянувшее после долгого сна, зевнула, потянулась, стряхнув с затекшей плоти пыль прошедших лет, и злобно оскалила все еще остро-заточенные зубы.       Однако, и я не мог этого не признать, мне было и за что благодарить Терри. Даже сейчас, отметив свой тридцать шестой День рождения, Керри не отличалась излишними гибкостью и терпимостью, а уж в двадцатилетнем возрасте о ее жестком и непримиримом характере впору было слагать легенды! Если бы Терри проболтался ей о некрасивой сцене, что произошла между ним и мной в его комнате, и только заикнулся о слове, которое я бросил ему в лицо, Керри перестала бы со мной разговаривать. Недрогнувшей рукой одним ударом она безжалостно перерубила бы все связи между нами; и я не испытывал ложных надежд на то, что годы, проведенные в разлуке, смогли бы сколько-нибудь смягчить ее сердце. Скорее всего, начав работать со мной в одной клинике, Керри не удостоила бы меня даже взглядом, и уже с ее, а не моей подачи коллеги и знакомые свято уверовали бы, что нас с ней не связывало ничего, кроме пары лет учебы на одном курсе в незапамятные времена. Так что в конечном итоге я должен быть благодарен Миллсу за то, что он унес мою тайну с собой в могилу.       Был у меня и иной, помимо замечательной во всех отношениях неболтливости Терри Миллса, повод испытывать благодарность к лучшему другу моей «бывшей». Именно он, спустя пять месяцев после смерти, сотворил настоящее маленькое чудо и сблизил нас с Керри. Пусть и вынужденно, но я отдавал себе отчет, что без «помощи» Терри ни о каком «марафоне воспоминаний» не могло быть и речи. Керри ясно дала мне понять, что дорожит отношениями с Марком и не хочет ставить их под удар. Не зря в ночь «кухонных откровений» я боялся, что собственное тело может меня подвести: слишком долго я ждал одной только возможности прикоснуться к Керри, столь ничтожно мало одежды на нас было, так близко и так пленительно красива она была. Мы почти заступили за черту, и если бы имя Терри в нужный момент не всплыло в моей памяти, о разговорах не о работе с Керри можно было забыть. Тоска по другу сделала свое дело. Я оказался единственной связующей ниточкой между Керри и ее прошлым, и когда третьего июля в обеденный перерыв она сама подошла ко мне и заговорила первой, от изумления я потерял дар речи.       «Я тут вспомнила пару забавных историй… о Терри, – сказала Керри и протянула мне стаканчик с кофе. – Американо, два пакетика сахара. Как ты пьешь. Если у тебя есть немного времени, мы могли бы… ну, ты знаешь… немного поболтать?»       Вот так все и началось. Пара забавных историй от Керри. Несколько смешных случаев, рассказанных мной. А на другой день она вновь принесла мне кофе. В этот раз она не застала меня врасплох, и прежде чем Керри начала говорить, я улыбнулся и вытащил из кармана пакетик с ванильными ирисками. «Ты помнишь», – только и сказала она в ответ.