Как больно, милая, как странно...

6

      Утро первого дня июля было дождливым и жарким. Укрывшись под козырьком у входа в больницу, Керри сжимала в руках бумажный стаканчик с кофе и сосредоточенно наблюдала за пузырящимися в лужах дождевыми струями.       Я не продумывал заранее, о чем именно я предложу ей поговорить, но стоило Керри с наслаждением отпить из своего стаканчика дымящийся напиток, как в моей голове, словно частички мозаики, сложилась яркая и четкая картинка-воспоминание.       – Помнишь, как мы в июле 80-го поехали в Майами на моей машине? – торопливо заговорил я, едва приблизившись, чтобы не дать Керри времени послать меня к черту или сбежать. – Стояла адова жара. Вот как сейчас. Мне казалось, что я расплавлюсь в этой раскаленной и душной жестянке, а ты на каждой стоянке и заправке покупала себе горячий кофе. И выглядела такой счастливой, когда пила, что у меня возникали сомнения, уж не выдумал ли я это пекло. Но я смотрел на других людей, обливающихся пóтом… потóм на тебя… и думал о том, что либо это я – распоследний слабак на планете, либо с тобой и твоим организмом что-то не так.       Керри опустила глаза на стаканчик в своей руке, чуть смущенно улыбнулась мне и кивнула. Дождь усилился, и чтобы не вымокнуть, ей пришлось отступить от отскакивающих от асфальта капель, а когда волосы Керри коснулись моего плеча, потому что я не двинулся с места, чтобы освободить для ее маневра пространство, я улыбнулся в ответ на ее улыбку и сказал:       – А помнишь…       Яростно орудуя расческой, Керри оборачивается на звук захлопнувшейся двери, вместо приветствия раздраженно хмыкает и возвращается к своему занятию, а именно – продолжает нещадно терзать влажные после душа волосы.       – Ничего не хочешь спросить? – первым заговариваю я, с наслаждением стягивая насквозь промокшую от пота футболку. Плечики Керри приподнимаются, и она не удостаивает меня ни ответом, ни взглядом. – Небольшая проблема с карбюратором. Уже к обеду…       Керри не дает мне договорить.       – Обеду?! – Ее буквально подбрасывает в воздух от гнева, и соскочив с кровати, она с расческой наперевес угрожающе двигается в мою сторону. – У нас были деньги на самолет…       – Правильно, – примиряющим голосом начинаю я и на всякий случай захожу за обшарпанное кресло – единственный предмет из убогого арсенала меблировки гостиничного номера, где я мог укрыться от гнева Керри. Я знаю, что в таком состоянии она вполне способна швырнуть расческой мне в голову, поэтому стараюсь не делать резких движений и тщательно подбираю слова. – Я не хотел, чтобы мы тратили на перелет те деньги, что подарил тебе твой отец…       – Ну да! Потому что хотел, чтобы мы потратили их на ремонт твоей колымаги и хорошенько поддержали деньгами владельцев придорожных мотелей!       – Нет, потому что я хотел, чтобы мы могли задержаться в Майами подольше…       Лицо Керри перекашивается от моих слов. Отбросив за спину волосы, она делает еще шаг по направлению к моему укрытию и надрывно смеется.       – Я не верю, что мы доберемся туда до сентября! – высоким и громким голосом произносит она, и я вижу, как белеют костяшки ее пальцев, сжимающих расческу, словно смертоносное оружие.       – Мы в пути только три дня… – говорю я, и, еще не закончив фразу, понимаю, какой ужасной ошибкой было собственноручно «подсадить» Керри на ее излюбленного конька в нашей буквально сотканной из нанизанных друг на друга неудач и остановок поездке.       – Ты сказал, что дорога займет «полтора дня, не больше»! Ты сказал, что ехать на машине будет «куда интереснее», чем лететь на самолете, – продолжая говорить, Керри, так и не выпустив свое «грозное оружие», делает пальцами характерный жест, обозначающий кавычки, и медленно продвигается в мою сторону. – Ты сказал, что мы «будем общаться, наслаждаться обществом друг друга и много повидаем». И ты знаешь, я «повидала» уже три мотеля, один кошмарнее другого! Кстати, если бы я боялась тараканов, я бы тебя убила. Но! Так как их боишься… прости, – еще один характерный взмах пальцами для обозначения кавычек, – «не любишь» ты, а не я, желаю тебе приятного посещения душа! Я насчитала их там пять, потом сбилась и решила, что ты справишься с этой задачей куда как лучше. Только не ори и не зови меня, чтобы я их убила. Тараканы, в отличие от тебя, ни в чем передо мной не провинились.       Я не выдерживаю первым, но уже в следующую секунду Керри присоединяется к моему хохоту. Перебравшись через кресло, я подхватываю ее на руки и, когда мы падаем на кровать, ее волосы расплавленным золотом разливаются по подушкам.       – Как человек может быть таким красивым? – шепотом выдыхаю я и, осторожно приспустив лямку ее бюстгальтера, прикасаюсь губами к ключице Керри. Она восхитительно пахнет свежестью и апельсиновым гелем для душа, и мне кажется, что в удушающем пекле этого бесконечного дня мне удалось испить бодрящей, прохладной влаги из живительного источника. Наверняка подобные чувства испытывает при виде оазиса заплутавший в пустыне путник. Мой «личный любимый оазис», по счастью, не является миражом, и я, истосковавшийся за день по поцелуям Керри, припадаю к ее губам, а она, мгновенно забывая о недавней ссоре и о ее причинах, раскрывает мне навстречу объятия и губы. Я заставляю себя оторваться от сладкой, желанной плоти, только чтобы избавиться от лишней одежды; и, отстранившись от ее губ, я встречаюсь взглядом с сияющими глазами Керри и, испытывая легкое головокружение, мучительно-медленно погружаюсь в затягивающие глубины двух бездонных зеленых омутов.       Ее пальчики первыми дотягиваются до молнии моих джинсов, и она улыбается мне той особой улыбкой, завораживающая магия которой заставляет мое сердце учащенно забиться. За одну такую улыбку можно продать душу и без сожалений расстаться с жизнью, можно совершить героический поступок и смело шагнуть на эшафот, можно полететь в космос, можно сдвинуть горы, голыми руками сразиться с диким зверем… Подобная улыбка бесценна, ибо ее невозможно купить за деньги, а единственная достойная этого сокровища цена – любовь. Непослушными пальцами я тяну вниз хлопковую ткань ее трусиков, и не впервые мне приходит в голову мысль, что именно от такого счастья умирают. Умереть в объятиях Керри совсем не страшно, только немного жаль. Жаль – никогда больше не провести ладонью по теплой и нежной глади ее животика. Жаль – лишиться возможности целовать эти податливые сладкие губы. Жаль – не тонуть снова и снова в бездонной зелени ее глаз. Жаль – не видеть, как ослепительно-ярким пламенем вспыхивают в солнечном свете ее волосы. Жаль – не зарываться пальцами в их шелковистую мягкость. Жаль – не говорить с ней. Жаль – не увидеть совершенство ее улыбки. Жаль – не услышать ее смеха. Жаль – расстаться с ней хотя бы на одно мгновение! И я вновь припадаю к ее губам, словно к источнику с живой водой; я знаю, что не умру, что ее поцелуи воскресят меня, возродят, вдохнут в меня жизнь. Я провожу ладонью по теплой и нежной глади ее животика. Я зарываюсь пальцами в шелковистую мягкость ее волос. Я шепчу ей на ушко слова любви, умираю и возрождаюсь к жизни, слыша ее тихий счастливый смех и видя ту самую, особенную, улыбку на ее губах.       И только утром, одеваясь, чтобы отправиться в автомастерскую, я обнаруживаю в кармане джинсов припрятанный прошлым вечером гостинец для Керри. Улыбнувшись, я окликаю ее по имени…       – Да-да, ты буквально закармливал меня сладостями! – Керри рассмеялась, и допив наконец свой кофе, метнула стаканчик в урну. – И, наверное, это единственное, что примиряло меня с ужасами той поездки.       – Все, действительно, было так ужасно? – тихо спросил я, ощущая на губах нестерпимый жар поцелуев шестнадцатилетней давности, как если бы мне на самом деле удалось вновь пережить томительную сладость той ночи, детали которой я только что заставил нас столь подробно вспомнить.       Керри обернулась ко мне и, закусив губу, медленно покачала головой.       – Нет. На самом деле это было самое счастливое лето в моей жизни. Его лучшая часть, – сказала она. – Если не считать жуткую жару, но и то она расстраивала меня только потому, что тебе было из-за нее плохо. Я-то с детства привыкла к куда более высоким температурам, да и тогда я легко переносила жару. И меня всегда забавляло, с каким ужасом ты реагировал на то, что я отказывалась пить чай со льдом и предпочитала спасаться от жары исключительно горячими напитками.       – Подобное лечат подобным? – Я улыбнулся, вспомнив не слышанную много лет излюбленную фразочку Керри. С важной серьезностью она кивнула, но уже в следующее мгновение заразительно рассмеялась.       – Ты никогда не ценил моей мудрости, – просмеявшись, посетовала она и вдруг забеспокоилась, когда я ответил.       – Ценил. И еще как! И не только мудрость… – произнес я и встал на ее пути, когда Керри попыталась меня обойти. Она нервно огляделась по сторонам и заговорила подчеркнуто жизнерадостным голосом.       – Ну да, та еще получилась поездочка! Твоя машина ломалась через каждые десять километров… Все эти странные люди, которые нам встречались! Особенно тот парень, консьерж из второго мотеля, с улыбкой как у Нормана Бейтса*! Помнишь его? Я, правда, думала, что мы не выйдем оттуда живыми! И без тебя даже боялась приближаться к душевой кабине**!       Если Керри рассчитывала увести разговор подальше от нежеланной и опасной для нее темы нашей оставшейся в прошлом близости, то напомнить мне о совместных походах в ванную – явно было не лучшей ее идеей.       – Я помню, как ты его боялась, – быстро проговорил я и, сделав шаг вперед, наклонился к ее лицу. – Но я помню и многое другое. Например, я помню, какой красивой ты была в голубом сарафане и с волосами, заплетенными в косу. Мы остановились на берегу океана. Ты подошла к воде, и в лучах заходящего солнца твои волосы…       – Даг! – мягко, но решительно оборвала меня Керри. – Мой перерыв закончился пять минут назад.       Не говоря ни слова, я отошел в сторону, освободив для нее дорогу. Так же молча Керри прошла мимо меня и скрылась за дверями больницы. Проводив ее взглядом, я встал на то место, где меньше минуты назад стояла она, и прислонился спиной к стене.       Еще долго я простоял под козырьком у больничного входа, наблюдая, как пузырятся в лужах обрушивающиеся на асфальт капли, и вдыхая витающий в воздухе, уже едва-едва ощутимый цитрусовый аромат «лимонных духов» Керри.       Дождь то стихал, то усиливался, а в моей голове, подобно причудливым узорам в калейдоскопе, кружились и расцветали яркими сочными красками поблекшие за шестнадцать лет воспоминания. Я думал о нашей поездке в Майами; об искрящихся в закатном свете длинных волосах Керри, заплетенных в косу; о консьерже с улыбкой маньяка из «Психо»; о пакетиках с карамельками и ирисками, что я покупал для Керри на каждой стоянке; о наших дальних заплывах в Атлантическом океане; о полчищах тараканов в номерах дешевых мотелей, с которыми Керри нещадно боролась и которых до дрожи боялся я сам; о наших планах на совместное будущее и о моей дозревшей, наконец, идее – выбрать для Керри хорошенькое обручальное колечко, но не с традиционным бриллиантом, а обязательно с изумрудом под цвет ее отливающих нежной весенней зеленью глаз; о прогулках по берегу океана теплыми звездными ночами; о взаимных признаниях в любви; о бесконечно-сладостных поцелуях со вкусом ванильных ирисок; о бесконечно-сладостных поцелуях со вкусом лимонных карамелек; о бесконечно-сладостных поцелуях в гостиничных номерах; о бесконечно-сладостных поцелуях в моей машине; о бесконечно-сладостных поцелуях на берегу океана; о бесконечно-сладостных поцелуях на автозаправках; о бесконечно-сладостных поцелуях в придорожных кафешках и ресторанчиках; о бесконечно-сладостных поцелуях без свидетелей; о бесконечно-сладостных поцелуях на публике; о чувстве пьянящего безграничного восторга, которое захватывало меня и с головой накрывало осознанием абсолютного блаженства и счастья, стоило только нашим губам соприкоснуться.       Я потерял счет времени, а собственное ощущение реальности, увязывающее понятия «здесь» и «сейчас» с «было» и «там» прочными и четкими пространственно-временными связями, истончилось настолько, что я не сразу включился в происходящее, когда из подъехавшего автомобиля скорой помощи выкатили каталку с истекающей кровью девочкой.       До вечера вернуться к разговору с Керри не получилось. Из-за крупной дорожной аварии поток пациентов не иссякал, а если моя интуиция меня не обманывала, то и сама Керри приложила немало усилий, чтобы избежать даже намека на возможность остаться со мной наедине.       Марк, отправившийся навестить дочку, задерживался, и Керри, по всей видимости, уставшая от добровольного заточения в стенах их тесноватой даже для одного человека спальни, вышла на кухню, где я заканчивал готовить свой нехитрый ужин.       – Тяжелый был день… – нерешительно сказала она, и только тогда я отвернулся от плиты, чтобы встретиться с ней взглядом.       – Который закончился совершенно волшебным образом, – галантно отодвинув для Керри стул, воскликнул я. – Ты со мной заговорила! Мне кажется, это событие стóит занести в анналы! Как ты считаешь?       – Я считаю, ты слишком много болтаешь, – беззлобно ответила она и, присев за стол, кивнула в сторону скворчащей на плите сковородки. – Что у тебя там? Пахнет очень даже съедобно.       Потянувшись к шкафчику, я достал две тарелки. Чтó бы я ни ответил, я знал, что Керри не откажется от моей стряпни; будучи голодной, она была на редкость неприхотлива в еде, что я отлично запомнил еще с тех времен, когда мы вели наше, пусть скромное, но общее на двоих хозяйство.       – Тушеная курица с овощами. Карри, кажется. Прости, схватил в магазине первый попавшийся пакет с полуфабрикатом. Ни на что другое просто не было сил…       Керри закатила глаза и рассмеялась, принимая из моих рук наполненную тарелку.       – Сколько же лишних слов в минуту ты говоришь… – посетовала она и, когда я протянул ей приборы, быстро пробормотала нечто среднее между «спасибо» и «приятного аппетита» и буквально набросилась на еду.       – Тоже не успела пообедать? – присаживаясь рядом, задал я риторический вопрос, и Керри кивнула, не переставая жевать и явно не собираясь утруждать себя «излишней болтовней». – Что ж, надеюсь, тебе нравится, Керри? Да-да, конечно, спасибо, Даг, что приготовил для меня ужин. Не стóит, Керри, мне это только в радость, – не дождавшись ее ответа, на два голоса заговорил я. – Приятного аппетита, Керри. О, спасибо, Даг, ты так любезен. И тебе тоже приятного аппетита!       Керри беззвучно засмеялась и, так и не оторвавшись от своей тарелки, сокрушенно качнула головой.       – Как же я раньше тебя выносила? – воззвала она то ли к потолку, то ли к небу, то ли к тушеной курице на своей тарелке. Усмехнувшись, я решил оставить Керри в покое, и, обстоятельно приступив к трапезе, я уже знал, о каком событии напомню ей после ужина.       – А что это тебя сегодня потянуло на воспоминания? – Керри заговорила первой, когда мы загрузили грязную посуду в посудомоечную машину и с двумя стаканами чая со льдом вернулись к столу. Ее подчеркнуто небрежный тон не мог меня обмануть, о чем ей самой было прекрасно известно. Однако я знал верный способ согнать с ее лица разом все признаки проявления негодования и раздражения.       – Не думал, что нам представится возможность поужинать вместе, но знал, что, заглянув в холодильник, ты точно обрадуешься, – сказал я и поставил перед Керри коробочку с ее любимым десертом. – Надеюсь, глобальных перемен не произошло? Земля не сошла с орбиты? Животные не заговорили, а марсиане не высадились перед Белым домом? – Я на автомате проговорил нашу давнюю шутку и улыбнулся, когда Керри раскрыла коробку и отрицательно качнула головой.       – Успокойся, мир не сдвинулся. Я все так же обожаю морковные пироги, вот только… – Она не договорила, но я вполне ясно представлял себе ход ее мыслей.       – Во-первых, ты ешь не так много сладостей, – положив перед ней ложку, произнес я и уселся на свое место. – Ну, уж по сравнению с тем, что я запомнил, ты точно ешь их гораздо меньше, чем раньше! – Я улыбнулся и пододвинул ложку к ладони Керри. – А, во-вторых, твоя фигура не менялась тогда и ни капли не изменилась сейчас. Это дар божий. Поэтому хватит ломаться, бери ложку и дай мне увидеть выражение блаженства на твоем лице. Пусть хотя бы так: без моего участия, но при помощи ложки и морковного пирога.       Очаровательно покраснев, Керри оперлась локтями о стол и положила подбородок на сомкнутые ладони.       – Почему ты говоришь мне такие… – она задумчиво нахмурила брови, подбирая нужное слово, – непристойности?       – Ты так это называешь? – переспросил я и, протянув через стол руку, дотронулся до ее щеки. – Ешь уже, пока не вернулся твой мужчина и не разрушил наш славный тет-а-тет.       – Тогда прекрати на меня так смотреть… – тихим голосом попросила она и смущенно опустила глаза на коробочку с пирогом. – Чего ты от меня добиваешься?       – Вчера я уже все сказал, – коротко ответил я, и мои слова заставили Керри вздрогнуть.       – Но это же невозможно… – Она посмотрела на меня расширившимися глазами, но я только пожал плечами.       – Как знать? Может быть, уже через пару месяцев мы точно так же будем вдвоем сидеть на совсем другой кухне? А еще месяцев через девять уже не вдвоем. И я не говорю сейчас о родственниках, друзьях или о твоем теперешнем парне.       – Ты в своем уме? – шепотом спросила она, и на мгновение я испытал к ней нечто похожее на жалость. Керри выглядела такой потрясенной и напуганной, что я с трудом подавил в себе внезапно возникшую настоятельную потребность ее обнять. – Как ты вообще можешь говорить со мной на… на эти темы… предлагать мне… ведь… – Она сбилась, глубоко вдохнула и, опустив на стол крепко стиснутые ладони, посмотрела на меня долгим испытующим взглядом. – Даг, Марк твой друг. Если он узнает… узнает о… Черт! Если он хоть что-то узнает, ты понимаешь, что ваша дружба закончится?!       – Пожалуйста, ешь свой пирог, – сказал я. Тяжело вздохнув, я пододвинул к себе стакан и уставился на тающие в нем кубики льда. – Да. Я знаю, что никакой дружбы уже не будет.       – Даг, я… – Керри откашлялась и, вытянув руку, коснулась моей ладони, но стоило мне вскинуть на нее взгляд, ее ладошка отдернулась от меня, словно обжегшись. – Я не хотела влезать между вами… Я понятия не имела…       Я взял со стола ложку и вложил ее в пальцы Керри.       – Я знаю. Ешь, пожалуйста. Я не хочу портить сегодняшний вечер.       – Но как же…       – Керри, я ничего от тебя не требую, – сказал я, и у меня получилось вполне искренне ей улыбнуться. – Просто позволь мне дать нам шанс… – Она попыталась заговорить, но я жестом попросил ее замолчать. – Это не измена. Я не предлагаю тебе ничего криминального или постыдного. Если ты захочешь, я могу поклясться, что не прикоснусь к тебе. Я просто хочу, чтобы мы вместе вспомнили то, что между нами было. Ты и я. Вот так, как сегодня утром. Чтобы мы оба помнили и понимали, от чего мы отказываемся. А потом… месяц или пару недель спустя… мы решим, что нам делать дальше.       Сосредоточенно выслушав мои слова, Керри посмотрела на меня, вопросительно приподняв брови.       – То есть если я решу, что понимаю, от чего отказываюсь, ты съедешь и оставишь меня в покое?       – Если ты захочешь именно этого.       К моему удивлению, больше вопросов не последовало.       – Хорошо. Тогда клянись, – сказала она, и, мысленно приготовившись к длительным спорам и уговорам, я не сразу понял, о чем она просит.       – Хорошо, – в тон ей сказал я и поднял вверх правую руку. – Торжественно клянусь, что не попытаюсь обнять тебя, поцеловать или затащить в койку… до окончания…       – Марафона воспоминаний, – закончила за меня Керри, попробовала, наконец, кусочек пирога, и в ответ на мой вопросительный взгляд с довольным выражением лица взмахнула в воздухе ложкой. – Тебе не нравится? По-моему, удачное название. Как благотворительная акция бегунов. И, кстати, мог не паясничать. Или ты полагаешь, что ни одна женщина не устоит перед словом «койка» из твоих уст?       – Как тебе пирог? – спросил я, решив не усугублять и без того переполненную абсурдом и странностями беседу рассуждениями о семантических значениях слова «койка» и спорами о моей привлекательности для противоположного пола. – Кстати, пока мы ужинали, я кое-что вспомнил.       – Пирог просто шикарный, – ответила Керри и, слизнув с нижней губы капельку крема, вопросительно вскинула брови. Немедленно пожалев о своем опрометчивом обещании, я на мгновение зажмурился и с наигранным энтузиазмом заговорил.       – Помнишь, на мой День рождения, когда ты пригласила меня в ресторан… – внимательно следя за реакцией Керри, я облегченно вздохнул, увидев улыбку узнавания на ее лице, – и мы еще назанимали денег, а все равно хватило только на два куска пирога, два дешевых салата…       – И какую-то дрянь, одну на двоих, в качестве основного блюда, – подхватила она и слегка нахмурилась, вспоминая.       – Что-то итальянское, под таким… странным соусом…       – Розовым…       – Да… что-то… оканчивалось на «…телли», «…чини» или «…линни»…       – Да у них вся еда так заканчивается! – засмеялась Керри, и я кивнул, соглашаясь с ее словами.       – Так вот, когда принесли десерт…       – Погоди, – слегка покраснев, перебила меня Керри. – Все твои воспоминания будут связаны с сексом?       – Вообще-то я хотел поговорить о том, что было до… – Я улыбнулся, мысленно отмечая, какой трогательной и хорошенькой она выглядела с румянцем смущения на щеках. – Но, если честно, мне нравится ход твоих мыслей.       – Нет, а что еще можно вспомнить о том походе в ресторан, кроме… – Запнувшись, она увлеченно принялась отделять от куска пирога глазурь и орехи. А так как я отлично помнил, что ни одному из ингредиентов своего любимого десерта Керри не отдавала особого предпочтения и ничего не оставляла на тарелке, я пришел к выводу, что она просто не хотела заканчивать фразу. Или боялась ее закончить.       – Вот уж не думал, что ты еще способна краснеть как девочка, когда говоришь о сексе, – не сводя глаз с ее лица, медленно проговорил я. Керри вздрогнула, аккуратно пристроила ложку на крышке коробочки из-под пирога и, наконец, встретилась со мной взглядом.       – А я, правда, покраснела? – спросила она и, дождавшись моего утвердительного кивка, тихонько рассмеялась. – Я тоже уже не думала, что способна на такое.       – Это я на тебя так действую? – не надеясь услышать ответ, произнес я и честно растянул губы в улыбке, когда Керри заговорила.       – Так что же еще ты запомнил о том Дне рождения? – Неестественно жизнерадостным голосом она словно поспешила напомнить мне, что согласилась говорить со мной о прошлом и ни о чем другом, кроме прошлого. – Кроме того, что нас едва не застукали в женском туалете итальянского ресторана? – добавила она и посмотрела на меня полным неприкрытого укора взглядом.        «Ты сам придумал эту игру и вынудил меня в ней участвовать, так имей совесть играть по правилам!» – недвусмысленно приказали мне глаза Керри, а мне было нечем ей возразить. «О прошлом, значит, о прошлом…» – подумал я, вспоминая слегка подрагивающие пальчики девушки, которую я любил больше всего на свете, когда она вкладывала в мою ладонь маленькую перевязанную лентой коробочку.       – В роскошном и начисто вылизанном туалете, где помимо кабинок и раковин были орхидеи в горшочках, мраморные статуи и вышитые гобелены с картинами Рафаэля, – пытаясь подстроиться под заданный Керри шутливый лад, сказал я и неожиданно для самого себя рассмеялся. – Только сейчас дошло! Этот туалет был самым шикарным местом из всех, где нам доводилось заниматься любовью!       Лишь на мгновение нахмурившись, Керри расхохоталась.       – Точно! Не помню, где бы еще нас окружали гобелены, орхидеи и мраморные статуи?! – просмеявшись, воскликнула она. – Мы ведь тогда даже вместе не жили…       – Нет, – согласился я, – кроме этого туалета, податься нам было некуда.       – Зато есть, что вспомнить, – тихим голосом резюмировала Керри и улыбнулась своим мыслям. – Это был первый и единственный раз в моей жизни, когда я согласилась на секс в туалете.       – Деточка, ты не согласилась. Ты была его инициатором! – мягко «подколол» ее я, но, к моему удивлению, Керри не спешила мне возражать. Пожав плечами, она посмотрела на меня задумчивым, слегка растерянным взглядом.       – Я помню, как ждала тот день… – едва слышно прошептала она. – И очень боялась, что что-то пойдет не так…       Наплевав на данное минуты назад обещание, я протянул руку и с нежностью сжал ее пальчики в своей ладони.       – Это был идеальный вечер. Самый лучший. И я говорю не про секс в туалете, – так же шепотом произнес я. А когда Керри вместо того, чтобы выдернуть из моей руки свою ладошку, ответила на мое пожатие, я…       …улыбаюсь и, еще раз погладив ее так похожие на детские пальчики, забираю себе коробочку.       – Ты же сказала, что твой подарок – это ужин в ресторане, – говорю я, а Керри очаровательно улыбается мне и нервным движением расправляет оборки на шелковой блузке нежного салатового оттенка, расшитой яркими голубыми розами. В какой уже раз я думаю о том, что еще ни разу не видел свою девушку такой нарядной… и настолько смущенной. – Зачем нужно было так тратиться?       – Я не тратилась, – тихим голосом отвечает она и, усмехнувшись, кивает на степенно проплывающего мимо нашего столика официанта – как все и вся в этом заведении, торжественного и высокомерного. – Пока нам не принесли счет. Если денег не хватит, придется расплачиваться натурой. А я не думаю, что наш «Меня зовут Джеффри, я буду вашим официантом» предпочитает девочек.       – Вряд ли у нас выйдет что-то серьезное. Джеффри совершенно точно не в моем вкусе! – смеюсь я и начинаю неторопливо развязывать изящный бант на своем подарке. Мне хочется растянуть во времени момент предвкушения, а еще сильнее – перегнуться через стол и поцеловать Керри. – Ты невероятно красивая сегодня, – невпопад произношу я. – И то, что ты рядом, это уже подарок. Лучший для меня подарок.       – Подожди! – Она буквально подскакивает на месте и, вытянув руку, стискивает мои пальцы, не давая раскрыть коробочку. – Я хочу сказать… Я… – Керри глубоко вдыхает и улыбается мне, смущенно и робко. – Даг, я еще ни разу не говорила тебе этого. Ну, то есть я говорила… но только в ответ на твои слова… твои признания… Я… – Замолчав, она отдергивает свою руку и прижимает ее к груди. – Я хочу, чтобы ты знал… я очень ждала этот день. Я хотела, чтобы все получилось. Чтобы у меня хватило денег на этот чертов ресторан. Потому что тут красиво… То есть… я хотела выбрать подходящее место… и подходящее время… чтобы сказать тебе…       Затаив дыхание, я смотрю, как двигаются ее губы, когда очень медленно, будто через силу, Керри произносит три слова, которые я ждал уже больше месяца… и которые боялся никогда не услышать.       – Я люблю тебя, – говорит она, резко выдыхает, отчаянно краснеет, улыбается мне и торопливо добавляет, – с Днем рождения! Открывай свой подарок.       Мы оба знаем, что свой самый главный подарок я уже получил несколько секунд назад и что он не имеет отношения ни к слишком дорогому для двух студентов ужину, ни к перевязанной золотистой ленточкой коробочке. Но, улыбнувшись Керри, я откладываю в сторону ленту и приоткрываю картонную крышечку.       – Ой! – вырывается у меня, когда из коробочки, сверкнув в свете лампы глазами-бусинами, высовывает длинные белые уши маленькое и удивительно симпатичное создание. – Это заяц?       – Нет! Это ушастая кошка! – срывающимся голосом откликается Керри, но мне достаточно одного взгляда на ее взволнованное личико, чтобы понять: ее наигранное раздражение на самом деле – самозащита. – Да. Это заяц.       – Ты… – я недоверчиво прикасаюсь к мягким шерстяным ушкам, – это сама сделала?!       Она быстро кивает и, чтобы занять руки, подрагивающими пальцами стискивает стакан с апельсиновым соком.       – Мне… – говорит Керри, сбивается, кашляет и начинает сначала, – мне просто хотелось сделать для тебя… что-то милое… трогательное… на память.       – Я не знал, что ты умеешь… – опустив глаза на действительно милую и трогательную зверушку, я безуспешно пытаюсь подобрать нужное слово, – делать это…       Керри выпускает стакан и, дотянувшись до коробочки, забирает ее из моих рук.       – Он связан. Крючком, – говорит она и вынимает зайца из коробки. – Меня мама учила. Еще давно, я маленькая была. Сто лет ничего подобного не делала. У него глазки… шарфик… вот носочки на лапках… и еще хвостик, – с сосредоточенным выражением лица проговаривает Керри, указывая на называемые ею детали игрушки так, как если бы выступала с важным докладом перед серьезной и многочисленной аудиторией. Происходящее не укладывается у меня в голове: употребление уменьшительно-ласкательных суффиксов настолько же несвойственно Керри, насколько связанный ею зайчонок – несовместим со сложившимся у меня образом строгой и в чем-то даже холодной девушки.       – Он очень красивый, Керри… – произношу я и с искренним удивлением понимаю, что вот-вот расплачусь, как маленькая девочка. Ее поступок трогает меня до глубины души, и ни один, самый дорогой на свете подарок, не смог бы сравниться с маленьким длинноухим зайчиком, которого девушка, признавшаяся мне в любви, сделала для меня своими руками. Я представляю, как она в ночи, освещенная неярким светом настольной лампы, вяжет крючком крохотные розовые носочки, и с благоговейным ужасом ощущаю заструившуюся по щеке влагу.       – Я… – начинает говорить Керри, но замечает слезинку на моей щеке и замолкает, приоткрыв рот от изумления и испуга.       – Спасибо, – удается выговорить мне и, не в силах совладать с переполняющими меня эмоциями, я делаю то, о чем мечтаю с самого начала нашего ужина. Перегнувшись через стол, я запускаю руку в красиво-уложенные локонами волосы Керри и целую ее. Мне глубоко наплевать на шокированных моим поступком солидных посетителей ресторана и на чувства их оскорбленных спутниц. Меня не волнует спешащий к нашему столику официант по имени Джеффри. Я могу думать лишь об одном: как сильно я люблю эту девушку. И еще о том, что мое чувство взаимно. А когда наши губы разъединяются, Керри заговорщицки улыбается мне и, усадив зайчонка в центре стола, слышимым только мне шепотом произносит:       – У них просто огромная дамская комната…       Я не сразу улавливаю скрытое в ее словах приглашение, но когда рука Керри скрывается из виду, чтобы отыскать под столом мое колено, я сглатываю и торопливо подзываю официанта, чтобы попросить счет. Пальчики Керри продолжают нежно поглаживать мое колено, и я…       …накрыл свободной рукой наши переплетенные пальцы и, перегнувшись через стол, поцеловал ее в щеку.       – Даг, ты же мне обещал… – беззлобно и почти нежно сказала Керри, и, подчинившись, я отпустил ее руки. – Ты прав, это был идеальный вечер, – продолжила она, когда я откинулся на своем стуле, отодвинувшись от нее на безопасное для нас двоих расстояние. – А секс в туалете был всего лишь приятным его завершением.       – Ты впервые сказала, что любишь меня.       – Ну, я говорила это и раньше… – быстро ответила Керри, но я не позволил ей перевести разговор на другую тему, заговорив прежде, чем она успела собраться с мыслями.       – Ты не говорила этого раньше. Ты говорила: «И я тебя тоже». Это разные вещи.       – Да, я это сказала, – нехотя признала она и пододвинула к себе коробочку с остатками пирога. – У меня был план. Я хотела, чтобы твой День рождения стал особенным днем. Для нас двоих. В последний момент я струсила, но потом все же сумела произнести эти три страшных слова.       – Это было так страшно? – спросил я, наблюдая, как Керри перекатывает ложечкой орехи из одной маленькой кучки в другую. – Сказать мне: «Я люблю тебя».       – Для тебя – нет, – сказала она и, отложив ложку, последовала моему примеру и откинулась на спинку стула. – Удивительно, как ты не сказал: «Я люблю тебя» в первый же вечер. А мне – да, было сложно. Эти слова… они как будто застревают в горле, даже если ты очень хочешь произнести их вслух. Я боялась, что у меня никогда не получится сказать их тебе.       – Но у тебя получилось… – тихим голосом произнес я и изо всех сил сжал зубы, чтобы не задать ей вопрос, на который – я знал это совершенно точно – отвечать мне Керри не стала бы. Мы расстались больше шестнадцати лет назад, и у меня не было никаких прав спрашивать у нее, произносила ли она эти три слова, глядя в глаза другому человеку… кому-то, кто вошел в ее жизнь после меня. Например, моему лучшему другу.       – У меня получилось, – рассеянно кивнула Керри, задумавшись о чем-то своем. Возможно, вспоминая события февральского вечера шестнадцатилетней давности. Возможно, думая о чем-то – или о ком-то – случившемся с нею позже. «А, может, она просто составляет планы на завтра», – глядя на отсутствующее выражение лица Керри, подумал я. Признавать правоту этой неприятной мысли совсем не хотелось, вот только никакого выбора у меня не было. Ведь, действительно, с моей стороны было не просто глупо, но и откровенно смешно выдвигать какие-либо гипотезы о помыслах, стремлениях, чувствах и потаенных желаниях женщины, с которой меня давно уже не связывало ничего, кроме воспоминаний.       – А еще ты связала для меня белого зайца, – сказал я и подался вперед, пытаясь поймать и удержать взгляд Керри. А когда она посмотрела на меня и улыбнулась, я постарался выкинуть из головы все тягостные мысли и сомнения и улыбнулся в ответ. Да, разумеется, я сознавал, что никакие приложенные мной усилия, пусть даже и с помощью «тяжелой артиллерии» в виде воспоминаний о длинноухом вязаном зайце, не сумеют ни воссоздать, ни вернуть ощущение близости, которое, возникнув во время разговора между мной и Керри, успело столкнуться с реальностью и, разбившись на молекулы и атомы, без следа рассеяться по маленькой кухоньке Марка Грина. И, да, я, конечно же, не мог не заметить настороженность, вдруг появившуюся во взгляде Керри, как не мог не разглядеть и напряженность в ее позе. Я понимал, что она ждет Марка; возможно, переживает из-за его задержки, возможно, не хочет, чтобы, вернувшись, он застал нас вдвоем на своей кухне; я должен был попрощаться и уйти в свою комнату, но, заглянув в лицо Керри, я упрямо продолжил. – Ни до, ни после я не получал такого трогательного подарка.       Она тряхнула головой, натянуто улыбнулась, посмотрела на дверь, на часы и только тогда ответила:       – Да, я очень старалась успеть закончить его до восьмого февраля. У меня получилось, и это не может не радовать. – Керри говорила, не вдумываясь в смысл произносимых ею фраз, и, даже улыбаясь мне, продолжала посматривать на часы. В какой уже раз за один только сегодняшний день я испытал острый укол ревности, почти нестерпимое чувство ненависти к своему чертовому везучему другу и сразу же – сожаление, угрызения совести и тоску. Не успев переступить порог дома физически, незримой тенью Марк, казалось, уже проник в его стены, бесцеремонно втиснулся между мной и Керри и удобно устроился за нашим маленьким столиком. Керри поежилась, как если бы на самом деле ощутила его присутствие, и, вновь взглянув на часы, едва слышно пробормотала, – ну, почему же он не звонит?! – И тут же с наигранной веселостью в голосе громко добавила, – рада, что тебе понравился мой подарок! Надеюсь, ты берег его как зеницу ока? И он все еще пушистый и такой же белый, как был?       Встретившись глазами с вопросительным взглядом Керри, я виновато улыбнулся и пожал плечами.       – Когда я видел его в последний раз, он был в полном порядке, – соврал я, вспоминая заметно посеревшую с годами заячью шерстку. Мне не хотелось усугублять факт утери подарка, в который Керри когда-то вложила силы и душу, никому не нужными подробностями о том, как в героическом сражении со временем и без того поистрепавшийся с годами заяц проиграл сначала блестящий глаз-бусину, затем – один за другим маленькие вязаные носочки и уже перед самым своим исчезновением – длинное и вовсе уже не белое ухо. – Я не знаю, куда он делся. Однажды я хватился его… и так и не смог найти.       Керри недоверчиво посмотрела на меня и рассмеялась:       – Ты что, в отместку за то, что я тебя обидела, сжег несчастного и ни в чем неповинного зайца?       Волевым усилием заставив себя не цепляться к слову «обидела», я отрицательно покачал головой и развел руками.       – Нет! Клянусь, я, правда, его берег. Всякий раз, переезжая на новое место, я паковал его первым. И пропал он уже здесь, в Чикаго… – Я вспомнил охватившее меня после утери зайца отчаяние и невольно расхохотался. – Ты бы не издевалась, если бы видела, как я оплакивал эту потерю!       – Ну… – честно пытаясь не смеяться, протянула Керри, – ты пустил слезу, и когда впервые его увидел! И вот этот вечно рыдающий человек, которому оказалось не под силу сберечь в память обо мне даже такую малость, имел наглость упрекнуть меня в том, что я немного попутала дату нашего расставания?!       – Какая же ты маленькая стерва, Керри! – в тон ей откликнулся я и закусил губу, чтобы не заплакать от смеха. – На пять лет ты «немного попутала»! Самая малость, ага?       Ни у меня, ни у Керри больше не оставалось сил, чтобы сдерживать рвущийся из груди хохот; и когда Марк, удивленный и незамеченный нами, вошел в кухню, мы, постанывая и подвывая от смеха, только что не катались по полу кухни.       – Ну, наконец-то! – Так и не прекратив смеяться, Керри вскочила на ноги и, прикрыв рот ладошкой, посмотрела на Марка укоризненным взглядом. – Неужели нельзя было хотя бы мне позвонить?!       – Прости, я опоздал на поезд, – примиряющим тоном заговорил тот и перевел разговор на, по его мнению, безопасную тему. – А вам двоим, оказывается, хорошо удавалось меня обманывать! – сказал Марк и улыбнулся.       Я видел, как Керри, чтобы не упасть, ухватилась за край стола; видел ее побледневшее лицо; видел, как до почти идеально-круглой формы широко раскрылись ее испуганные глаза; но я видел все это как будто со стороны, словно заглядывал через толстое запотевшее стекло внутрь заполненного водой аквариума. «Вот как оно бывает, – отрешенно, будто происходящее не касалось меня даже косвенно, подумал я. – Вот что испытывает человек, когда разоблачают его обман».       – Я не мог и предположить, что вы способны провести наедине дольше минуты, чтобы не затеять потасовку! А вам вон как весело, оказывается, бывает, – как мне показалось, вечность спустя, закончил Марк свою мысль, и мы с Керри синхронно выдохнули.       – Мы вспоминали… – безвольным чужим голосом пролепетала Керри. Я перевел взгляд с ее все еще белого, как мел, лица на Марка, отметил, как удивленно приподнялись его брови, и понял, что, если прямо сейчас не прийти на помощь Керри, она «спалится», словно семилетняя девочка, вздумавшая впервые в жизни обмануть строгую проницательную маму.       – Когда мы учились в «меде», у нас анатомию вел один очень смешной профессор, – громко заговорил я и, переключив на себя внимание Марка, на ходу продолжил сочинять более-менее забавные небылицы про никогда не существовавшего «смешного» профессора и его похождения. А когда, не задумываясь над вылетающей из моего рта чушью, я договорился до того, что пресловутый профессор анатомии был длинноух и косоглаз, словно заяц, Керри рассмеялась и, наконец встретившись со мной взглядом, благодарно улыбнулась.       – Вот поэтому мы с Дагом так смеялись… – резко подвела она черту под моей историей, очевидно, опасаясь, что в своих россказнях я могу дойти до совсем уж неправдоподобных деталей – таких, как наличие у «профессора» слоновьего хобота или рыбьих жабр, заглянула в глаза подошедшему к ней Марку и торопливо продолжила. – Мы же когда-то вместе учились. Нам с ним есть, что вспомнить.       – Я как-то умудрился об этом забыть, – сказал Марк, а я отвернулся, когда его руки по-хозяйски легли на талию Керри. Лишних напоминаний о том, кто из присутствующих в кухне мужчин являлся хозяином дома и ситуации, а кто – незваным гостем и неудачником, мне не потребовалось. Извинившись, я пожелал «любимым соседям» спокойной ночи и сбежал раньше, чем губы Марка и Керри привычно соприкоснулись.       В ту ночь я долго не мог заснуть и, маясь без сна и прислушиваясь к приглушенным голосам за стеной, думал о первом за годы нашем с Керри совместном ужине на двоих. Завоевание вечера в отнюдь не уютном полумраке моей одинокой спаленки уже не казалось мне глобально-важным достижением. Да, Керри согласилась вместе со мной вспомнить прошлое; да, она позволила мне поцеловать ее в щеку и даже ответила на мое рукопожатие, – и только. У меня не было никаких гарантий, что моя странная, если не сказать – дурацкая, затея в конечном итоге приведет к желанному результату. Чуда, которого я так ждал, могло не случиться, а Керри ясно дала мне понять, что не хочет видеть меня рядом с собой ни в качестве «друга семьи», ни тем более в статусе своего бывшего любовника. «Марафон воспоминаний» – емкое и красивое словосочетание, придуманное Керри, – мог завершиться пожатием плеч и ее извиняющейся улыбкой; мне не нужно было напрягать воображение, чтобы представить выражение лица Керри в этот момент. Так же легко и, скорее всего, безошибочно я мог с точностью до интонаций и поворота головы предсказать, как именно она обыграет свой отказ, какими фразами воспользуется; и что решающий разговор не продлится дольше минуты. Почему я решил, что она выберет меня? Если прямо сейчас в соседней комнате, возможно, после занятия любовью, Керри засыпала в объятиях мужчины, с которым согласилась съехаться, едва только начав встречаться. Я вспомнил, как долго шестнадцать лет назад мне пришлось «уламывать» свою девушку прежде, чем она переехала в мою комнату. У Керри находились тысячи причин и отговорок против нашего с ней сожительства; не помогали ни договоренность с комендантом общежития, ни «благословение» ее соседки-подружки, ни мои уговоры. А когда она, наконец, сдалась, то, помогая ей собирать вещи для переезда, я смотрел на обреченное выражение ее бледного и печального личика и ощущал себя распоследним садистом, облекающим несчастную девочку на чудовищные мучения.       Мое главное и, по сути единственное, оружие – наши воспоминания – безусловно могло «выстрелить», и я на самом деле верил в спасительную мощь его заряда, но зыбкая неблагонадежность слова «могло» портила всю картинку и снова и снова заставляла меня, то преисполненного надежд, то свергаемого в самые бездны отчаяния, переворачиваться с боку на бок в тщетных попытках забыться во сне, желательно в глубоком и без сновидений. Вот только благословенное забытье упорно отказывалось принять меня под манящими темными сводами своего храма счастливо-посапывающих счастливчиков, и, сдавшись, я натянул джинсы и выбрался из своей комнаты, ведомый двумя, казалось бы, взаимоисключающими желаниями: попить чего-нибудь холодного и заглянуть в туалет.       Стараясь не шуметь, я удовлетворил более сильное из своих желаний и уже направлялся к кухне, чтобы взять из холодильника бутылку газировки, когда в темноте коридора на мое плечо легла чья-то рука. Это прикосновение – невесомое и едва ощутимое – заставило меня подскочить на месте, и только чудом я не заорал в голос и не перебудил всех соседей.       – Ты тоже не можешь уснуть? Сосед… – удаляясь в сторону кухни, прозвучал из темноты шепот Керри; и, пытаясь усмирить бешеное сердцебиение, я облегченно выдохнул. Призрачное прикосновение не имело ничего общего с проделками потусторонних сил, что, к моему стыду, в красках успело обрисовать мое воображение, и только пройдя вслед за Керри на кухню, включив свет и плотно прикрыв за собой дверь, я сообразил, что эта бессонная душная ночь преподнесла мне нежданный подарок.       – Очень жарко. Мне захотелось воды, – односложно ответил я, не в силах отвести взгляд от более чем откровенного наряда «соседки».       – Я не думала, что встречу здесь… кого-нибудь… – сказала Керри и отвернулась от меня, чтобы раскрыть холодильник. – Лови! – через мгновение донеслось до меня из-за распахнутой дверцы, и я едва успел сориентироваться и подставить руки прежде, чем бутылка кока-колы пробила мне голову.       – Спасибо, – пробормотал я, переведя дыхание, и присел за кухонный стол. – Ты говоришь так, будто на самом деле существует некая вероятность встретить в темном коридоре нашей квартирки… кого-нибудь другого. Кроме меня. Надеюсь, вы с Марком не скрыли от меня ужасную правду? И ваше жилище не является пристанищем и оплотом нечистой силы?       Выглянув из-за дверцы холодильника, Керри смерила меня тяжелым взглядом и медленно покачала головой.       – Глубокая ночь. Завтра рано вставать. В этой квартире настоящая парилка. А ты произносишь фразы, от которых у меня и днем волосы зашевелись бы! – Она захлопнула холодильник и прислонилась к нему спиной. – И отвечая на твой вопрос, если то, что ты сказал, можно назвать «вопросом», – нет. В темном коридоре нашей квартирки никакую другую нечисть я не встречала. Кроме тебя.       Мой взгляд задержался на неприкрытом коротенькой маечкой животе Керри, и, чтобы как-то отвлечься и занять руки, я принялся отвинчивать крышечку на своей бутылке.       – У моей племяшки, когда ей было двенадцать, была точно такая же пижамка. И розовые мишки на ней тоже были. И бантики. И бретельки. И шортики. А потом, ты не поверишь, она из нее выросла, – с удовольствием сделав глоток, произнес я, и впервые с момента нашей неожиданной встречи я увидел на лице Керри улыбку.       – Очень жарко, – отпив из своей бутылочки, сказала она и опустила глаза на едва прикрывающие ее тело отрезки бледно-розовой ткани. – Ну да, это не по-взрослому. И даже не эротично…       Чтобы понять, шутит она или кокетничает, я поднял на Керри удивленный взгляд, но, кажется, она и вправду не сознавала, насколько привлекательно смотрится в своей подростковой пижамке с сердечками, бабочками, медвежатами и игривыми бантиками. «Ты права, дорогая, – так и рвалось у меня с языка, – это не эротика. Это откровенная порнография. И я даже не уверен, что меня не посадят по обвинению в педофилии, если я исполню хотя бы тысячную часть из того, что приходит мне в голову, когда я смотрю на тебя в этом наряде».       Я легко мог бы сказать ей это и еще много всего, чему не далее как прошлым вечером Керри дала весьма точное название: «непристойности», но, по счастью, она не предоставила мне такой возможности.       – Но тут выбирать не приходится, – не дожидаясь ответной реплики, продолжила Керри. – Либо мало одежды… либо совсем без нее. Но я, правда, не думала, что кого-нибудь встречу.       – Я не «кто-нибудь». Я – твой сосед, – сказал я и усмехнулся, хотя изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица. – И если моя память меня не подводит, я видел тебя и с куда меньшим количеством одежды.       – Ну… я бы не сказала, что и ты затруднил себя… эмм… лишними одеваниями. – Слегка сощурившись, она посмотрела мне в глаза, а затем опустила взгляд на мою обнаженную грудь. – Но спасибо, что вспомнил о том, что в одном доме с тобой живет посторонняя женщина и надел на себя хотя бы штаны.       – Ну как я могу забыть о посторонней женщине, которая живет со мной в одном доме? Я частенько о ней вспоминаю.       «Даже чаще, чем мне самому этого хотелось бы», – подумал я. Керри пошевелилась, переместив вес тела на здоровую ногу, а в моей голове, наверное, уже в сотый раз мелькнула мысль: «Какого черта я жду?!»       – Впрочем, в любом случае тебе вряд ли удалось бы меня чем-то шокировать, – сказала она и, наклонив голову, вопросительно приподняла брови. Я знал, что верно истолковал приглашение в ее позе и мимике, но, тем не менее, не двинулся с места. Выждав минуту, Керри передернула плечиками и закончила свою мысль. – Я тоже имела удовольствие видеть на тебе меньшее количество одежды. – Она кашлянула, улыбнулась своим мыслям, сделала глоток из бутылки и без смущения встретилась со мной взглядом. – Без одежды я тебя тоже видела. И я не думаю, что прошедшие годы что-то кардинально в тебе изменили. Нет?       Мне ничего не стоило подняться из-за стола, пересечь кухню и поцеловать Керри. Я этого хотел, и она не скрывала, что хотела того же. Но какое бы сильное желание я ни испытывал, как бы откровенно Керри ни намекала на возможность более чем приятного совместного времяпрепровождения, я знал, что не поднимусь со своего стула. Мне не нужна была случайная близость на кухне моего друга – ночью, пока тот спит. Быстрая, суетливая, желательно беззвучная, она не оставила бы после себя ничего, кроме стыдливых воспоминаний и угрызений совести. Смог ли бы я тогда смотреть в глаза Марку? И самое главное, смогла бы Керри смотреть в глаза мне?       – Может, немного поговорим? – предложил я и указал на свободный стул рядом с собой. – Раз уж мы оба не смогли уснуть этой ночью.       Керри нахмурилась, закусила губу и посмотрела на меня долгим оценивающим взглядом.       – Даг, я… – начала говорить она, но я не дал ей закончить фразу.       – Керри, я очень хочу тебя поцеловать. Ты красивая. Ты очень красивая, а в этой пижаме… – я остановился, вдруг осознав, что, если стану продолжать в том же духе, никакие благие намерения и порывы не остановят ни меня, ни ее. – Я помню о своем обещании. И я не хочу «потрахаться и забыть». С тобой я никогда этого не хотел. Я надеюсь, ты меня понимаешь.       Отделившись от холодильника, почти незаметно прихрамывая, очень медленно Керри приблизилась к столу и, мгновение поколебавшись, присела рядом со мной.       – Я понимаю, – коротко сказала она. Протянув ко мне свою бутылку, Керри улыбнулась и предложила «тост». – За дружбу?       Я «чокнулся» с ее бутылкой своей, но отрицательно качнул головой.       – За будущее. Каким бы оно ни было! – сказал я и сделал глоток. «За возможность и за второй шанс», – вот что хотел я сказать на самом деле, но я побоялся, что Керри может счесть подобные «тосты» давлением на себя, и поэтому промолчал.       – Я и не собиралась с тобой «трахаться», – отставив от себя бутылку, Керри сделала пальцами жест, обозначающий кавычки, – чтó бы ты там себе ни придумал.       – Хорошо, – я примиряюще вскинул вверх руки, – будем считать, что это просто был легкий, ни к чему не обязывающий флирт двух разнополых соседей по квартире.       Керри рассмеялась и, прикрыв рот ладошкой, посмотрела на меня восхищенно-удивленным взглядом.       – Как тебе в голову приходят такие фразы? – спросила она, но я только пожал плечами. Скорее всего, подумалось мне, предложить ей поговорить здесь и сейчас, когда на нас было столь мало одежды, Марк спал, а за окнами кухни царила беспросветная мгла, не было отличной идеей. Я посмотрел на ее лицо – такое молодое без косметики, будто сияющее в свете лампы, и на несколько коротких, но восхитительно-волшебных, секунд я позволил себе поверить, что мы, отгороженные от всего мира стенами нашей маленькой комнаты, все еще находимся в Нью-Йорке нашей молодости, Керри даже не заикалась о своем отъезде, а шестнадцать лет разлуки однажды просто приснились мне в кошмарном сне.       – Ты кого-нибудь любила? – неожиданно для самого себя спросил я. Неготовая к моему вопросу, Керри отшатнулась от меня, как если бы я ее ударил. – Так, как меня, – не обратив внимания на ее реакцию, упрямо и невпопад продолжил я, – ты любила кого-то другого? После?       – Ну… – Керри, надо отдать ей должное, попыталась непринужденно улыбнуться. – Это сложный вопрос.       – Раньше… шестнадцать лет назад в этом вопросе не было сложностей ни для меня, ни для тебя.       – Раньше, – словно эхо, повторила за мной Керри и покачала головой, – раньше мир был другим.       – Мир тот же, – сказал я и уверенно встретил ее исполненный враждебности взгляд. – Мы те же. И я тебя удивлю, но любовь – это то же самое чувство. Ничего не меняется. Чувства либо есть, и тогда мы говорим: «Я люблю тебя», либо их нет, и тогда произносятся пространные, глубокомысленные фразы о сложностях и тяготах этого мира.       – Ты слишком категоричен…       – А ты, как и тогда, слишком сильно боишься показать свои истинные чувства.       – Ты сам сказал, что мы – всего лишь разнополые соседи. С чего бы мне откровенничать и показывать истинные чувства постороннему человеку? – сказала она и посмотрела на меня с победным выражением лица, будто самым важным для нее было отыскать достойный ответ и обыграть меня в нашей странной «игре в слова».       – Я влюбился в тебя с первого взгляда, как бы по-идиотски банально это ни звучало, – игнорируя выпады Керри, произнес я. – И ничего похожего я потом так и не испытал. Просто я увидел тебя и понял, что вот с этой девушкой я хочу провести всю свою жизнь.       Подскочив на своем месте, Керри отшвырнула от себя бутылку с колой – так, что я едва успел перехватить ее перед падением на пол, и уставилась на меня злым взглядом.       – Вот только не надо драмы, пожалуйста! – громко вскричала она, и мы оба испуганно переглянулись и замолчали, прислушиваясь к тишине квартиры. К счастью, Марк так и не подал признаков жизни, и уже тише, но с прежним напором Керри продолжила. – Мы встретились. Ты переехал несчастную кошку на своей машине. Ты спросил: «Ваше?» и даже не извинился. Потом ты представился… и больше не говорил со мной несколько месяцев! Я не знаю, что происходило в твоей голове, но первый шаг сделала я. Поэтому не включай этот пафос про любовь с первого взгляда! И сейчас… я не очень понимаю, чего именно ты от меня хочешь добиться, но факт остается фактом: пока я не начала встречаться с Марком, ты только что не плевал в мою сторону! И не нужно показывать мне, какой ты смелый и как ты не боишься своих «истинных чувств»!       Я покачал головой и усмехнулся. Увы, но Керри не сказала ничего, что могло бы стать для меня новостью, или о чем бы я сам не думал.       – А я уже и забыл, каково это. Спорить с Керри, – тихим голосом сказал я, и, сбавив тон, Керри заметила:       – И опять врешь, – уже безо всякой враждебности проговорила она, – ты и спорил со мной, и хамил… вот только еще сукой прилюдно не обозвал, а все остальное было. Когда я устроилась в вашу больницу.       – Я тебя очень любил, – сказал я. – Пускай и во всем остальном ты права.       Обреченно вздохнув и закатив глаза к потолку, будто смиряясь с моим нежеланием отходить от очевидно малоприятной для нее темы, Керри быстро кивнула и отвернулась.       – Я тебя тоже любила. Ты об этом знаешь. Это было давно. Мы были молодыми, глупыми и все испортили. Так чтó теперь об этом говорить?       – Потому что еще не поздно, – ответил я. Откинувшись на спинку стула, она посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, истолковать значение которого я так и не сумел.       – Ты, правда, веришь, что еще возможно… – наконец, произнесла Керри, но вдруг замолчала и, словно перебив саму себя, быстро заговорила. – Я тоже жила воспоминаниями. Долго. Особенно в плохие дни. Мне потом рассказывал… мой друг, что, когда я болела, в бреду я постоянно тебя звала. Я этого сама не помню. У меня остались какие-то обрывки… того, что я тогда видела. Я ведь, правда, думала, что умираю. И ты знаешь, я была счастлива… счастлива тогда, что в моей жизни случилась такая история. Что, умирая, я могу вспомнить о чем-то настоящем, понимаешь? Не о череде одинаковых дней, в которых была только учеба, учеба, учеба, бесконечная зубрежка, и ничего, кроме учебы и бесконечной зубрежки. И я думала о тебе. О нас. О том, как мы гуляли в парке. О том, как мы вместе жили… как строили планы… Я давала себе обещания, даже тогда понимая, что это просто самоуспокоение… я лежала в госпитале, в удушающем пекле… и думала о том, что, если останусь жива, обязательно вернусь в Америку, найду тебя и… не знаю. Что именно я тогда хотела? Вернуть тебя? Извиниться? Нет… я хорошо понимала, что невозможно вернуть прошлое. Ты можешь вернуться туда, где был счастлив… и к тому, рядом с кем ты был счастлив, но место уже будет совсем другим… и человек тоже… уже не будет прежним. Я бредила чертовой Африкой, наверное, потому, что там я чувствовала себя нужной, значимой… и любимой тоже. Любимой и защищенной. Но я вернулась в совершенно другой мир. Я и не думала, что бывает вот так: что все, во что ты веришь, может оказаться всего лишь твоей фантазией. Мечтой. И что у мечты может не быть ничего общего с реальностью.       – Ты говоришь все это, чтобы… – Я помолчал, подбирая слова и думая о том, что сколько бы раз прежде ни приходилось мне выслушивать рассказ Керри о ее жизни в Африке после нашего расставания, моя реакция на него оставалась неизменной: будто впервые, с той же болью и яростью сжималось сердце, и от ненависти к себе самому – человеку, который не смог уберечь любимого человека от кошмаров, чертовой жары, болезней, всевозможных лишений и несчастий, – казалось, не существовало лекарства. Во всяком случае, время, обладающее, если следовать небезызвестной пословице, талантом искусного врачевателя, не торопилось залечивать наши душевные раны и не приносило желанного облегчения. – Я верю в то, что в наших силах вернуть ту близость, что была между нами. И чтó бы ты ни сказала, это ничего не изменит. Моя вера не станет меньше.       – Вера… – очень тихо повторила за мной Керри и посмотрела на свои руки печальным, отсутствующим взглядом. – Вера – очень сильное чувство. Но, увы, бесполезное, когда наступает время столкнуться с реальностью. Я так хотела от тебя сбежать. И я верила, я по-настоящему верила, что поступаю правильно. Так, как должна была поступить. И я верила, что все мои жертвы – оправданны и не напрасны. Но между реальностью и моими ожиданиями оказалась такая огромная пропасть, что даже школьные годы я начала вспоминать с ностальгией и сожалением. А это был такой ад и такая травля без конца и начала, что ты даже представить себе не сможешь! Поэтому мой тебе совет, Даг. Меньше надежд возлагай на свою веру. Иногда мечты имеют свойство исполняться. И тогда бывает сложно, если не невозможно, отыграть назад.       – Если бы моя мечта исполнилась, я бы вряд ли захотел отыграть назад.       – Ну… – Керри грустно рассмеялась и сокрушенно качнула головой, как если бы мы с ней в один миг перевоплотились из ровесников и в прошлом – любовников в умудренную годами и опытом тетушку и несмышленого малолетнего племянника, – пока ты только мечтаешь. Вот если чудо свершится, мы поженимся, родим сына и дочку, заведем собаку, купим дом и переедем в пригород, тогда, пожалуйста, можешь смотреть на меня с убежденностью во взгляде и рассказывать о своих чувствах. Сейчас же это просто домыслы и фантазии.       Я протянул руку и, едва касаясь, дотронулся до щеки Керри.       – Ты совсем не веришь, что между нами еще что-то будет?       – Господи! Ну не смотри на меня с таким страданием! – воскликнула она и оттолкнула от себя мою руку. – Сейчас между нами – этот стол. И это единственная реальность, в которую я верю. Я не знаю, что будет дальше. Я не экстрасенс и не гадалка, и я не умею заглядывать в будущее.       – Может, в этом есть своя прелесть? – спросил я, попытался улыбнуться, но, судя по недовольно-расстроенному выражению лица Керри, не слишком успешно. – Не знать о том, что нас ждет. Если ты права… я хочу хотя бы еще какое-то время пожить с надеждой. В этом есть своя прелесть… – повторил я, и Керри вздохнула.       – Хорошая компашка! – сказала она и слегка вымученно засмеялась. – Ты, я, Марк и… надежда. Не так, кстати, звали твою королеву красоты в колледже? Не помню… полячку!       – Она была русской. И ее звали Наташа, – ответил я и наклонился к лицу Керри. Я понимал, что за последние десять минут она уже сто раз успела пожалеть о нашей случайной встрече, видел ее попытки перевести разговор на любую другую тему, которая не касалась бы ни нашего общего прошлого, ни возможности совместного будущего. Но я не мог себе позволить остановиться, ведь следующий шанс вот так остаться наедине с Керри, говорить с ней, задать много лет сводящие меня с ума вопросы, мог представиться мне очень и очень нескоро. Свободные вечера обычно она проводила вдвоем с Марком, и я понятия не имел, когда еще – случайно или нарочно – я сумею похитить у нее хотя бы минуту драгоценного времени. – Ты, правда, вспоминала обо мне?       Не сводя взгляда с лица Керри, чтобы не упустить ни малейшего изменения в ее мимике, я не увидел в ее глазах удивления. На секунду зажмурившись, она кивнула и улыбнулась мне нежной улыбкой… так, как не улыбалась уже очень давно…       – Я знала, что ты упрямый. Но я успела забыть, насколько, – сказала она. Улыбка не исчезла с лица Керри в одночасье, а я вспомнил, когда видел ее в последний раз. Восемнадцатого декабря 1980 года. Во время нашей, как я узнал позже, последней прогулки в университетском парке. Это был вечер, промозглый, бесснежный и ветреный; мы бродили по безлюдным аллеям, перебрасывались фразами – привычно, рассеянно и беззлобно, скорее по инерции, нежели действительно пытаясь доказать что-то друг другу. Двадцатое декабря из некой абстрактной надвигающейся на нас угрозы уже через день должно было, обернувшись, по сути своей, безобидной субботой – одной из многих – и календарной датой, стать свершившимся событием. Событием, которое все изменит. Событием…       – …просто невозможно! Я уже обещала родителям и… – Керри обрывает свой монотонный монолог в середине в какой уже раз за один только этот день повторенной фразы, останавливается и стаскивает с рук перчатки.       Я, целиком и полностью сосредоточенный на своих ощущениях – злой беспомощности, тревоги, обреченности и противоречащей им, но ничуть не менее сильной, ничем не оправданной надежды, не сразу замечаю смену ее настроения.       – Посмотри! – восклицает она, а когда я не реагирую на ее призыв, хватает меня за руку, торопливо стягивает с нее перчатку и, развернув мою руку ладонью вверх, мгновение держит ее навесу с выражением серьезной сосредоточенности на лице. Я чувствую, как подрагивают пальчики Керри, сжимающие мое запястье, и – словно через прикосновение ей удается передать мне искорками вспыхивающее в ее восторженных глазах волнение и предвкушение чуда – душевное оцепенение, с приближением даты отъезда Керри безраздельно завладевшее моими мыслями и эмоциями, оставляет меня. Как если бы кто-то тяжелым молотом одним ударом перебил сковавшие мою грудную клетку оковы. Я вдыхаю полной грудью, и вместе с морозным воздухом в мои легкие врывается ощущение иррациональной, неподвластной анализу и логике, упоительной легкости; кажется, каждая клеточка моего существа заходится в ликующей песне-гимне во славу свободы и неомраченной радости. А затем в мою раскрытую ладонь опускается и тает первая снежинка.       – Снег пошел… – произношу я с глупой улыбкой, и Керри, выпустив мою руку, смеется счастливым и безмятежным смехом – а ведь я уже давно утратил надежду однажды и хотя бы единожды услышать этот смех еще раз.       – Я никогда не видела начало снегопада. Снег всегда либо уже был. Либо его не было, – говорит она, и, задумавшись над ее словами, я согласно киваю. Действительно, никогда прежде мне не доводилось, во всяком случае, осознанно, приобщиться к этому зимнему таинству. Как сказала Керри, снег всегда либо уже был, либо его не было.       Одна за одной снежинки медленно планируют на нас с темного беззвездного неба и, заискрившись в свете фонаря всеми цветами радуги, оседают на ветвях деревьев, наших воротниках и шапках или же, подхваченные ветром, навсегда уносятся из наших жизней, исчезая в безмолвной темноте парка.       А уже через мгновение – вдруг и сразу же, сознание привычно не успевает зафиксировать момент начала снегопада, – мы оказываемся в ином мире – выбеленном царстве света и холода, в самом его центре. Я поднимаю глаза вверх, жмурюсь из-за липнущих к ресницам снежинок и зачарованно наблюдаю за хаотичным и в то же время удивительно упорядоченным и слаженным движением падающего с небес снега – сверху вниз и из стороны в сторону. Мир, девственно-белый, невинный, словно новорожденный младенец, резко сужается, огороженный пределами круга – диаметром не более двух метров – образованным светом фонаря, под которым стоим мы с Керри. Это только наш мир: мой и ее. Мы его центр. Одновременно: создатели и совершенное творение. Белое извне чудесным образом проникает вовнутрь, овладевает нашими мыслями; белизна заполняет собой все пустоты и полости, с током крови струится по венам, нежным потоком обволакивает органы, подчиняет сознание, наполняя разум и душу первозданной радостью. Внутри и вокруг нашего юного, только что созданного мира – светло и чисто. Все становится белым. В голове, будто бегущей строкой, проносятся белые мысли. Мои чувства: восторг, радость, торжество, любовь к разделившей со мной авторство нового мира девушке, – они тоже сверкающе-белые, ослепляющие, словно кристаллики льда.       В Белом Мире, чтобы обрести взаимопонимание и гармонию единения, не нужны слова. Я смотрю в глаза Керри, она смотрит в мои глаза, и это все, что необходимо нам для общения. Я поднимаю руку и, едва касаясь, провожу тыльной стороной ладони по щеке Керри. Ощущение тепла и граничащей с помешательством нежности обрушивается на меня, затягивает в бурлящий водоворот безвременья и чувственных переживаний мои мысли, убыстряет пульс и замедляет дыхание; безотрывно я смотрю в ее глаза, а мой мир становится еще ýже, его центр смещается, и теперь всё вокруг: падающий снег, фонарь, скрытые тьмой и расстоянием аллеи парка и здания университета, города, моря, океаны, планеты, звезды – сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее начинают вращаться вокруг своей новой орбиты – бесконечной, как сама Вселенная, зелени глаз девушки, которую я люблю.       Мы стоим, замерев в круге света, а вокруг нас кружатся – оседая на наших ресницах и одежде, тая на губах и разлетаясь во все стороны, – миллиарды снежинок. Я смотрю в глаза Керри – счастливые и восторженные, как у ребенка, а она обнимает меня за шею и улыбается – так, как умеет улыбаться только она; кажется, что ее улыбка соткана из несоединимых составляющих, в ней есть все: вызов и смущение, дерзость и трепет, ликование и легкая грусть…       – Я люблю тебя, – произношу я вслух, хотя глубина и сила испытываемых мною чувств не нуждается в словесном подтверждении. Но мне хочется говорить Керри эти слова, повторять их снова и снова, и, наклонившись к ее лицу, почти соприкоснувшись с ней лбами, я шепотом, будто молитву, произношу и повторяю слова любви.       – Я тоже… – только один раз на выдохе, словно с ее губ срывается тяжелый вздох, произносит она. Я вглядываюсь в ее глаза и замечаю за восторженной нежностью притаившиеся, но легко читаемые, страх и отчаяние. Я понимаю, что означают эти эмоции – предвестники скорого и неизбежного расставания, но я не хочу о них думать, не хочу замечать их, отравляя редкие мгновения счастья предвкушением разочарования и беды. Я обхватываю лицо Керри двумя ладонями и накрываю ее губы своими. Она отвечает на мой поцелуй – страстно и пылко, так, как когда-то давно, в том же парке, но в другом измерении, в наше самое первое свидание.       Мы стоим, прильнув друг к другу, счастливые и несчастные, запертые в своем созданном нашей общей бедой и любовью маленьком мирке, ограниченном снегопадом и отбрасываемым фонарем кругом света.       Мы целуемся, стоя под фонарем в университетском парке; мороз крепчает, и волшебство постепенно сходит на нет. Не желая столь скорого разрушения такого прекрасного и милосердного к нам Белого Мира, я крепче прижимаю Керри к себе, чувствуя, как она дрожит даже сквозь надетую на нее теплую одежду.       – Тебе холодно? Хочешь пойти домой? – Я буквально заставляю себя задать Керри этот вопрос, но по упрямому выражению ее лица понимаю, что она не собирается сдаваться так быстро, и облегченно вздыхаю.       – Нет, – говорит она, улыбается мне – одновременно смущенно и дерзко, так, как умеет улыбаться только она, девушка, которую я люблю, и, приподнявшись на цыпочках, подставляет лицо для поцелуя.       – Ты уверена? – переспрашиваю я, но лишь потому, что мне нестерпимо хочется услышать ее голос.       Керри смеется, быстро кивает и, крепко зажмурившись, произносит всего два слова.       – Поцелуй меня, – просит она; снежинки опускаются на ее запрокинутое к небу лицо, налипают на ресницы и тают на полуоткрытых, слегка припухших от поцелуев губах; и на растянутое во времени мгновение я твердо уверен, что освещающее нас сияние исходит не от фонаря, а от ее лица.       Мы стоим в круге света, я и Керри, так близко друг к другу, что наше дыхание становится единым, общим для нас двоих; наши губы соприкасаются с отчаянной нежностью, как если бы мы целовались в последний раз. Мы стоим, а вокруг нас, в будто созданном нами и только для нас двоих Белом Мире, происходит вечное движение, хаотичное и упорядоченное; снегопад выбеляет наши мысли и чувства; я целýю любимую девушку и знаю, что, пока с небес будут падать снежинки, с нами не случится ничего плохого. Я чувствую себя счастливым и защищенным. Мы с Керри целуемся, снежинки липнут на нас, и я искренне верю, что снегопад никогда не закончится, а Керри не уйдет из моей жизни. В Белом Мире нет места дурным мыслям, предчувствиям и страху.       – Я люблю тебя, – на мгновение оторвавшись от губ Керри, шепчу я, а она молча смотрит на меня и улыбается счастливой и нежной улыбкой. «Ни один человек не умеет так улыбаться», – думаю я – восторженно и восхищенно, наклоняюсь к лицу Керри и вновь целую ее. Снег продолжает падать…       …которое я еще надеялся предотвратить.       – Да, я, правда, о тебе вспоминала, – сказала Керри, и улыбка на ее лице сменилась растерянным выражением; она посмотрела на меня так, словно впервые заметила и очень удивилась моему присутствию на кухне человека, с которым она жила. – Пока я училась, проходила стажировку… ты знаешь, как мало свободного времени тогда оставалось… мне было проще… проще не думать о том, что было. И о том, что я сделала. У меня все еще была моя цель. И моя вера… она тоже еще была жива. И была сильной, как никогда. Как у фанатика, – она криво усмехнулась и опустила взгляд на свои крепко стиснутые ладони, – иначе и не скажешь! Поэтому я просто делала все, что от меня требовалось. Методично шла к своей цели. А потом… когда билеты были куплены, документы оформлены… я вдруг поняла, что не хочу никуда лететь. И это было самым страшным открытием за всю мою жизнь! Даже хуже нашего расставания! В свой последний день перед отъездом я бродила по городу, заходила в магазины, в парки… прощалась… и уже тогда понимала, что прощаюсь с домом. Я все ждала, когда появится это предвкушение… ну, знаешь, как оно бывает… перед возвращением домой, но я испытывала только тоску, грусть… и страх, потому что уезжала в неизвестность… из места, которое полюбила. – Керри закусила нижнюю губу и замолчала. Испытывая одно единственное желание – прижать ее к себе, гладить по волосам, нашептывая слова утешения, я заставил себя откинуться на спинку стула и спрятать руки в карманы джинсов. Керри не позволила бы жалеть себя. Попытка обнять ее со стопроцентной вероятностью раз и навсегда лишила бы меня возможности дослушать историю Керри. Да и я сам не знал, чем могло закончиться это проявление нежности; в конце концов, за окнами было так же темно, Марк по-прежнему спал, а одежды на нас с Керри не прибавилось.       – Ты могла всё переиграть… если тебе хотелось остаться, – чтобы отвлечь себя от опасных желаний и мыслей, сказал я, отлично сознавая, что такой человек, как Керри, не стал бы даже рассматривать варианты отступления. Однажды приняв решение и стольким пожертвовав ради достижения этой цели, «переиграть» тогда, когда до осуществления мечты оставался всего один шаг, она не могла.       – Даг… – произнесла она мое имя, и с грустной улыбкой я покачал головой, давая понять, что понимаю и принимаю ее решение и не собираюсь упорствовать, предлагая «ценные» советы по «разруливанию» много лет назад свершившегося события. – Я сразу же возненавидела место, где мне предстояло жить и работать, – после минутной паузы продолжила Керри. – Хорошо еще, что я была не одна… в том месте. Если бы рядом со мной не было друга… Ну да что теперь об этом говорить? Я… я просто хотела ответить на твой вопрос. Да, я думала о тебе. Каждый день. Ты, наша встреча… все, что у нас тогда было, – было самым хорошим, что случилось со мной за всю мою жизнь. И… я сама виновата, что допустила такое… надо было либо просто смириться с ситуацией, либо валить оттуда к чертовой матери, забыв про дурацкую гордость и собственную блажь о спасении человечества… в общем, так получилось, что я превратила тебя, свои воспоминания о том, что у нас было, в сказку. Я забыла про ссоры. Забыла о том, как тяжело нам бывало понять друг друга. Совсем не думала о плохом. Я закрывала глаза, представляла твое лицо… выражение твоих глаз, когда ты мне улыбался… и плакала, плакала, плакала. Когда я оставалась одна, что, к счастью или к несчастью, бывало редко, я всегда плакала. Ты стал моей мечтой. Идеалом, до которого не смог бы «допрыгнуть» ни один мужчина. И… ты стал моим спасением. Когда становилось ну совсем невмоготу, я думала о тебе… и находила в себе силы жить дальше.       Оглушенный словами Керри, я безуспешно пытался осмыслить услышанное. Если бы я только знал! Если бы я знал, что она не забыла меня! Если бы я знал, что она нуждается в моей помощи…       – Если бы я знал… – смог произнести я вслух, но, перегнувшись через стол, Керри на мгновение приложила руку к моим губам, призывая к молчанию.       – Не нужно ничего говорить, – сказала она, вновь откинувшись на спинку стула. – Если бы ты знал, ты бы поехал за мной и за волосы притащил бы обратно. Я это знаю. А даже если бы ты этого не сделал, мне нравится та, первая, версия. Эти мысли о тебе… о том, что, если мне станет совсем плохо… невыносимо, я напишу тебе или позвоню… и тогда ты меня спасешь… эти мысли помогали мне выжить. – Керри засмеялась больным, невеселым смехом и пожала плечами. – Эта часть моих бредовых фантазий была особенно нелепа. У нас были неполадки со связью. И я не знала ни твоего адреса, ни телефона. Я даже не имела понятия, вспомнишь ли ты мое имя. Но в моих мечтах с памятью у тебя был полный порядок, а благородства и всепрощения было не занимать!       – Я бы приехал, – сказал я, но против собственной воли мне пришлось добавить, – мне тоже хотелось бы так думать.       Откровенность Керри заслуживала ответной честности с моей стороны, а на самом деле я понятия не имел, как бы я поступил, если бы годы спустя после нашего расставания получил сообщение от девушки, которая однажды заставила меня страдать, с просьбой отправиться за ней на край света. Скорее всего, я отправился бы за ней, и мне действительно хотелось в это поверить.       – Ну да, – Керри снова рассмеялась, и на этот раз ее смех напугал меня еще больше, поскольку я совершенно явственно уловил в нем надрывные нотки зарождающейся истерики, – ты оставил бы свою работу, свою упорядоченную, налаженную жизнь. Женщину, с которой ты встречался… Или ты хочешь сказать, что все эти пятнадцать лет у тебя никого не было, потому что ты ждал и надеялся, что когда-нибудь мы обязательно будем вместе?       – Наверное, это прозвучит по-идиотски, но мне очень хотелось бы так сказать, – тихим голосом сказал я, посмотрел на Керри и невольно вздрогнул, увидев на ее лице выражение неприкрытой враждебности.       – Ага, а я вот такая дура, что непременно бы тебе поверила! – сказала она.       Я удивленно потер переносицу, не зная, как реагировать на ее реплику.       – Мы расстались по твоей инициативе, – наконец произнес я. – А если не украшать правду красивыми и «взрослыми» словами, ты меня тупо бросила. И в твоем понимании, я должен был провозгласить обет безбрачия?       – Не неси чушь, – сказала Керри и устало вздохнула. – Никто и никому ничего не должен.       – Однажды я чуть не женился, – сказал я, удивив самого себя этой фразой. Керри посмотрела на меня без интереса и удивления и ни о чем не спросила. Но, начав говорить, я уже не мог остановиться. – Я сделал предложение девушке. Мы почти год вместе жили. Она была… такая замечательная! Нежная, понимающая, заботливая… очень красивая…       – Ну так где же тогда твое обручальное кольцо? – лишенным интонации голосом спросила Керри; но каким бы ни был соблазн истолковать ее тон и каменное выражение лица как нечто хотя бы отдаленно приближенное к ревности, раздражению или сожалению, я вынужден был признать, что, скорее всего, она просто устала.       – Я не успел его купить, – сказал я. – Как раз в тот момент я получил предложение из чикагской больницы. А она не захотела уезжать из Нью-Йорка.       – А чем тебе было намазано здесь, в Чикаго? Остался бы со своей девушкой, раз она была такой замечательной.       – Ну… это долго объяснять, – начал было я, хотя был готов именно к такому вопросу Керри. – Видишь ли… я думал о том, что мне делать. Она просила меня остаться. Говорила, какими счастливыми мы будем… если я останусь, и мы поженимся. И, чтобы принять решение, я поехал домой к родителям…       – Да! О родителях! – перебила меня Керри. – Я все забываю спросить тебя, как здоровье твоей матушки?       Я попытался придать лицу серьезное, грозно-обиженное выражение, но встретился взглядом с Керри и рассмеялся.       – Спасибо за беспокойство. Моя матушка в добром здравии, светлом уме и твердой памяти.       – Ты не говорил ей, что мы теперь вместе работаем? Я почему-то уверена, что воспоминания обо мне не могли за такой ничтожный срок стереться из ее твердой памяти. Всего-то пятнадцать лет прошло!       – Ну да, всего-то. Думаю, что не стерлись, – кивнул я, представляя реакцию матери на эту, без сомнений, малоприятную для нее новость. – Поэтому я предпочитаю о тебе с ней не говорить. Дабы не подрывать ее доброе здравие.       – Даг, дорогой, – Керри ухватилась руками за край стола и подалась вперед, – ты предлагаешь мне снова быть вместе. Если я соглашусь, ты отдаешь себе отчет, что тебе придется ее расстроить этим печальным известием?       На автомате «отзеркалив» движение Керри, я наклонился над столом и замер в нескольких миллиметрах от ее лица.       – Керри, дорогая, если ты согласишься, я отдаю себе отчет в том, что с радостью «огорчу этим известием» все население нашей планеты.       Я опустил взгляд на губы Керри, находившиеся так близко от моих, что я ощущал на своем лице ее теплое дыхание. Сглотнув, я закрыл глаза, заставляя себя думать о Марке и о том, каким ударом стал бы для него наш поцелуй с его девушкой, вздумай он этой ночью, в самый неподходящий момент, попить водички.       – Я… я, правда, тебе все еще нравлюсь? – услышал я шепот Керри и, позабыв о Марке, я распахнул глаза, чтобы встретиться с ней взглядом, но уже в следующее мгновение она шумно выдохнула и отодвинулась от меня на безопасное расстояние. – Ну так… – сложив ладони лодочкой, она приложила их к губам, явно пытаясь сосредоточиться, – почему ты не женился? Она не понравилась твоей маме?       – Напротив, – сказал я, с удивлением отметив, с какой легкостью мне удалось улыбнуться и включиться в разговор, хотя все, о чем я мог думать, это – о ее губах и о своем желании их целовать, – мама была от нее в восторге. На самом деле ты была единственной моей девушкой, которая так откровенно ей не нравилась. Правда, была еще одна девушка, я встречался с ней до тебя, еще в старших классах. Мама застала ее в своей спальне, когда та отправилась в туалет, и, по ее словам, заблудившись, влезла в мамину шкатулку для драгоценностей. Так вот, к той моей подружке она тоже не испытывала теплых чувств. Но, думаю, ты бесила маму куда больше. Хотя и не проявляла интереса к ее сережкам, брошкам и прочим побрякушкам.       Керри помолчала, обдумывая мои слова, а затем пожала плечами и чуть натянуто улыбнулась.       – Уже очень поздно. Заканчивай свою историю, – сказала она, и я понял ее желание закрыть неприятную и ей, и мне тему.       – Почему я не женился? Я приехал к родителям, закрылся в своей комнате. И я всю ночь думал о том, как же мне поступить. А потом, уже ближе к утру, до меня вдруг дошло, о ком я думаю на самом деле. Я вспоминал о том, как я делал предложение тебе. О кольце, которое так же не успел купить. И о тех чувствах, которые я испытывал тогда. Я понял, как легко было бы мне принять решение, если бы на ее месте была ты. Мне не нужно было бы время. Не нужно было бы уезжать от тебя к родителям, чтобы «все обдумать». Вот так я и сообразил, что не хочу никакой свадьбы.       – Что ж, – сказала Керри и широко развела руками, – мне очень жаль, что так вышло. Быть может, она сделала бы тебя счастливым?       – Я не знаю… – медленно проговорил я и пожал плечами. – И разве ты виновата, что тебя я любил, а ее нет?       – Может быть, ты любил свои воспоминания обо мне? – спросила Керри и заговорила раньше, чем я нашелся с ответом. – Когда я узнала, что нам предстоит вместе работать, я хотела отказаться. Я боялась нашей встречи. Даже не из-за нашего прошлого… из-за того, что у меня было столько связано… связано с моими воспоминаниями о тебе. Тогда, в Африке, мне нужно было за что-то цепляться, чтобы не сойти с ума. И я придумала себе сказку о благородном рыцаре, который однажды непременно прискачет на своем белоснежном коне и увезет меня в закат к свету, любви и всепрощению. Кто бы мог подумать, что я на такое способна? Я всю жизнь презирала этих пассивных, безропотных дурочек, мнящих себя принцессами, обряжающихся во все розовое и мечтающих о волшебном принце. И вот, когда годы спустя мне предстояло вот так лицом к лицу столкнуться с моим собственным, – Керри рассмеялась и, вскинув вверх руки, сделала свой излюбленный жест, обозначающий кавычки, – «волшебным принцем», я струсила. Однако новая должность оказалась такой заманчивой, что я не смогла от нее отказаться. О чем в первый же день пожалела. Куда ты меня послал? К черту? Или еще подальше?       – Керри, послушай… – Я протянул к ней руки, но она отшатнулась от меня так резко, что едва не упала назад, вместе со своим стулом.       – Даг, мне не нужны твои извинения и оправдания. Я очень хорошо понимаю, что ты не хотел меня видеть. И причины, по которым ты этого не хотел, – сказала она и властно взмахнула рукой, призывая меня к молчанию, когда я попытался ей возразить. – Было ли мне обидно? Да. Была ли я удивлена? Нет. Нет, потому что я и не рассчитывала встретиться с тем самым мальчиком, который меня когда-то любил. И одно существование которого не позволило мне сдохнуть в… – Керри замолчала, отбивая пальцами дробь по краю стола, как я понял, стараясь подобрать более-менее пристойный синоним названию африканской деревни, в которой она жила и работала, – там, – наконец, сдалась она, очевидно, так и не отыскав в своем лексиконе приличных слов, чтобы говорить об Африке-не-ее-детства. – Нельзя вернуться в прошлое. Это невозможно. А когда ты веселил народ в ординаторской…       Керри не закончила фразу, однако, чтобы понять, о чем она хотела сказать, мне и не требовалось дослушивать ее мысль до конца. Как бы я ни старался, забыть о том постыдном для меня случае в ординаторской, когда, желая поддержать Сьюзан, я вызывал у присутствующих взрывы нездорового хохота, изображая Керри и копируя ее хромоту, у меня так и не получилось.       – Если бы ты знала, как я сожалею… – горячо заговорил я, но Керри вновь не позволила мне договорить.       – Не сегодня! – Она резко оборвала мою речь и, лишь слегка понизив голос, добавила слово «пожалуйста».       – Керри… – без особой надежды произнес я вслух ее имя, но она покачала головой, и я сдался и замолчал.       – Ты спросил меня, вспоминала ли я о тебе, – сказала она. – Я тебе ответила.       – Тебе было там очень плохо? – зачем-то спросил я, скорее всего, чтобы хотя бы на несколько минут отсрочить момент нашего с ней прощания.       – Мне кажется, я уже достаточно об этом рассказала, – ответила Керри и посмотрела на меня испытующим взглядом. – Ты просто не хочешь, чтобы я уходила. Верно? – «в лоб» спросила она. Невольно я рассмеялся и в знак того, что сдаюсь, вскинул руки вверх.       – Забыл о твоей «милой» манере говорить людям правду, – сказал я. Керри встретилась со мной взглядом и засмеялась.       – Ну да, – пытаясь согнать с лица улыбку, сказала она, – как я могла забыть, насколько для тебя ложь симпатичнее правды. Ладно, давай еще немного поговорим. Раз уж тебе так нравится наша… беседа.       – Расскажи мне еще… что-нибудь… про Африку, – попросил я, так и не решившись произнести вслух то, о чем я действительно хотел у нее спросить. Я хотел знать, как и когда ей удалось оставить в прошлом свои воспоминания обо мне, похоронить их, оплакать и продолжить жить дальше так, будто меня никогда и не было. И… вообще возможно ли такое? Ведь только однажды Керри сказала, что у нее получилось меня забыть.       – Что еще я могу рассказать? – переспросила Керри и задумчиво обвела пальчиком узор на скатерти. – Когда я заболела, я подумала, что это наказание… наказание за мою гордыню. За то, что я, сознавая свою неспособность изменить мир к лучшему, ты уж прости меня за глупый пафос, продолжала делать вид, что все идет так, как я и хотела. Я делала вид… ну, старалась, во всяком случае, что у меня все схвачено. Что я сильная. Что мне ни черта не бывает страшно. А вот болезнь меня подкосила. По-настоящему. Там и так было очень жарко, а тут еще у меня была эта температура… Я закрывала глаза, и мне казалось, что я проваливаюсь прямо в адское пекло. У меня не было сил поднять руки, и тогда я на полном серьезе думала, что меня привязали к кровати и подожгли. Я… я мечтала о снеге. Я бредила им. Вспоминала – снова и снова! – каждую нашу прогулку, каждую зиму, что мне посчастливилось провести в Штатах. Всякий раз, когда я приходила в себя, я думала о тебе, представляла, как ты берешь меня за руку, как мы вместе выходим на улицу… на нас теплые куртки… на моих руках варежки… и вот с неба на наши головы опускаются первые снежинки. Большие, как гигантские бабочки. – Усмехнувшись, Керри тряхнула головой и посмотрела на меня извиняющимся взглядом. – Я знаю, что такого снега не бывает. Но именно таким я представляла его в детстве. Когда мне больше всего на свете хотелось увидеть его… не на картинке.       Я прикрыл глаза, вспоминая неизменный восторг юной Керри при каждой ее встрече с ничем не примечательным для меня явлением природы, поначалу вводивший меня в недоумение. Стоило этой девочке столкнуться со снегом, даже с грязно-серым сугробом на обочине, как практичная часть ее натуры, обычно доминирующая и позволяющая ей твердо стоять на земле, исчезала, уступая место ее «нецивилизованной» части; и в эти редкие моменты, когда Керри позволяла эмоциям брать над собой верх, и которые она сама наверняка идентифицировала как проявление слабости, я готов был подписаться под прозвищем, придуманным для нее моей матерью. «Девочка из джунглей» – слова, которые так обижали Керри и злили меня, как нельзя более точно передавали ее душевное состояние при виде снега.       Не сразу, но очень скоро, волнение любимой девушки передалось и мне. И если раньше снег был для меня просто снегом, то после общения с Керри, наблюдая за парящими в воздухе снежинками, я начал испытывать радость и душевный трепет. Я был искренне благодарен моей самой любимой на свете «девочке из джунглей» за то, что она позволила мне разделить с ней это волшебство, как если бы я приобщился к некоему таинству, сродни крещению. Снег, каким бы искрящимся на солнце или девственно-белым он ни был, до встречи с Керри вызывал во мне скорее негативные эмоции. Трудно проехать – минус. Необходимость расчищать двор – минус. Холод – минус. Задумавшись, я мог отыскать в выпавшем снеге только два плюса, это – зимние виды спорта и отмена занятий из-за снегопада. Я признавал совершенную и уникальную красоту каждой отдельно взятой снежинки, собранной из симметрично-сложенных кристалликов льда, но вот снег в общей своей массе не рождал отклика в моей душе. Мне было все равно, выпал он или нет, настолько я был привычен к этому пусть и не частому в наших краях, но регулярно случавшемуся погодному явлению.       Керри же своим свежим взглядом восторженного, познающего жизнь ребенка позволила мне увидеть зимнюю красоту ее глазами. Глазами девочки, которая много читала о снеге, видела его на картинках, фотографиях и в кино; девочки, с замиранием сердца слушающей рассказы своего крестного, которому однажды довелось вместе с ее отцом побывать на ее первой родине, о виденном им настоящем чуде, «белом, холодном, как в холодильнике, только с неба и много». Очарованность Керри снегом оказалась настолько заразительной, что даже годы спустя после нашего с ней расставания с началом снегопада неизменно у меня перехватывало дыхание от восторга и тоски по утраченному счастью.       – И хочешь услышать кое-что забавное? – спросила Керри, прервав мои воспоминания. Я посмотрел на нее с интересом и кивнул. – Когда я вернулась в Америку и дождалась своего первого после четырех лет «разлуки» снега, он вызвал у меня только одно чувство. Раздражение.       – Почему? – с искренним удивлением спросил я. Керри высоко приподняла брови и с вызовом встретилась со мной взглядом.       – Я тоже бываю сентиментальной, – сказала она последнее, что я ожидал от нее услышать. – Мы расстались в снегопад. Теперь он навевает на меня тоску.       Я молчал, осмысливая последние фразы Керри, и, не дождавшись моей реакции на свои слова, она заговорила первой.       – Когда я улетала… в декабре 80-го, из-за снегопада задержали мой рейс. Я села возле окна и долго смотрела на падающие снежинки. Мне не хотелось признаваться в этом самой себе, но я ждала тебя. Знала, что не придешь, но продолжала смотреть в окно. Снег падал и падал… Потом объявили посадку. А ты так и не появился.       – А я до сих пор люблю снег, – сказал я, сознавая, что не смогу избавиться от навязчивого образа смотрящей на падающий снег Керри… которая до последнего не оставляла надежду, что я не позволю ей сесть в самолет. Трудно было поверить, какими глупыми мы тогда были, и даже молодость и неопытность не оправдывали меня в собственных глазах. Совершив над собой усилие, я смог отвлечься от ошибок прошлого, чтобы поддержать разговор с той, чьи ожидания пятнадцать лет назад я не оправдал. – Даже не так. Ты научила меня его любить.       – Да, забавно… – без улыбки повторила Керри и задумчиво приложила палец к губам. – Тебя научила. А сама разучилась.       – Хочешь, поменяемся местами? – Наклонившись вперед, я дотронулся до плеча Керри и улыбнулся. – И теперь я буду твоим учителем?       – Даг, сейчас только начало июля, – сказала она, а я, обрадованный тем, что на мое, странное даже для меня самого, предложение Керри не ответила категорическим отказом, пожал плечами и рассмеялся.       – Ну, кто нам мешает начать с теоретической части?       Мгновение Керри смотрела на меня, удивленно нахмурившись, а потом засмеялась и, прикусив губу, покачала головой, словно не веря, что я произнес вслух именно то, что она услышала.       – Какая же ты балаболка, – прошептала она, наконец.       – Ну вот так еще меня точно никто не называл! – в притворном возмущении воскликнул я.       – И вот это-то как раз и странно! – немедленно откликнулась Керри, и на этот раз мы расхохотались одновременно.       – Керри… – еще не просмеявшись, позвал я и задал вопрос, даже меня удививший своей откровенной смелостью. Утвердительный ответ Керри запросто мог развеять в прах все мои надежды. – Ты счастлива с ним?       – Даг… я… – она помолчала, явно не зная, что мне ответить, но, когда я уже собирался облегченно выдохнуть, произнесла, – да. Нам… нам интересно вместе… мы… у нас общие интересы и…       – Я не спрашиваю, есть ли у вас общие темы для разговора…       – Ты о сексе? У нас всё в порядке. Спасибо за беспокойство, – не дослушав меня, сказала Керри и поднялась на ноги. – Думаю, мы сказали друг другу все, что хотели.       – Вообще-то я говорил о любви, – заметил я, не удостоив вниманием ее последнюю реплику.       – А вот это тебя не касается, – отрезала Керри и посмотрела на меня сверху вниз злым взглядом. – Нам хорошо вместе. Пусть все и произошло слишком быстро…       – Вот об этом я и хотел спросить, – позволив эмоциям взять над собой верх, одним движением я выскочил из-за стола и, преградив Керри путь к выходу, наклонился к ее лицу. – Почему так быстро? Вы едва-едва начали встречаться! Почему ты согласилась переехать к нему вот так запросто?! А когда я предлагал тебе жить вместе…       – Опомнись! – Все еще стараясь не повышать голоса, она с возмущением посмотрела на меня. – Что и когда ты мне предлагал?!       – Черт возьми… – сквозь зубы проговорил я, так же, как и она, пытаясь не шуметь, чтобы не разбудить Марка. – Не сейчас! Я говорю о том времени, когда мы встречались. Ты столько времени мне отказывала…       – Черт, ну убей меня за это! – прошептала она и, шагнув вперед, приподнялась на цыпочках, чтобы наши глаза по возможности находились на одном уровне. – Мне только-только исполнилось двадцать! Это были мои первые отношения! Я боялась перемен! Боялась, что все изменится к худшему! Я понятия не имела, что это такое, жить с мужчиной!       – Ну да, а сейчас опыта у тебя достаточно. Настолько, чтобы после первого же свидания собрать вещи и переехать в дом к своему любовнику.       – Мне хочется тебя ударить, – сказала Керри и отступила от меня обратно к столу. – Ты ничего обо мне не знаешь.       – Ну так расскажи мне. – Непроизвольно я последовал за ней и, когда она попыталась обойти меня, удержал ее за руку. – Пожалуйста. Я просто пытаюсь понять, чем он лучше меня.       – Господи, Даг! – воскликнула Керри, обреченно закатила глаза к потолку, но не сделала ни одной попытки освободиться. – Никто никого не хуже. Я не собиралась сюда переезжать. Мне нужно было съехать из моей квартиры. Ни я, ни Марк даже не думали вместе жить. Нам просто нравилось проводить вместе время. С ним было весело и легко… Мы еще с ним даже не спали! Только целовались…       – Ты можешь избавить меня от подробностей? – попросил я и выпустил ее руку. Я понимал, что сам спровоцировал Керри на откровенность, но слышать из ее уст детальный рассказ о начале их отношений с другим мужчиной – тогда, когда я еще мог изменить ход событий, но упрямо отказывался заглянуть правде в лицо, – оказалось по-настоящему невыносимым. Она вскинула на меня затравленный взгляд, резко выдохнула и провела по лицу ладонью.       – Даг, ты хочешь свести меня с ума? – голосом тяжелобольного человека спросила она и, не дожидаясь ответной реплики, тут же продолжила. – Я впервые была у него дома. Здесь… Мы разговорились, и я рассказала ему о своей проблеме. Затем между нами случился секс, и он предложил мне остаться у него. Сначала я не поняла, шутит он или нет. Да и он сам, кажется, этого не понял. Но вот так вышло, что я осталась. У меня была еще неделя, чтобы подумать. Нам все еще было хорошо вместе, и я перевезла сюда свои вещи. И всё.       – А потом вам на голову свалился я, – очень тихо пробормотал я, но Керри услышала.       – Подожди… – прошептала она и шагнула ко мне, буквально впечатав в стол мою пятую точку, – у тебя не было никаких проблем с квартирой?! – Высоко вскинув голову, чтобы видеть мое лицо, она двумя руками толкнула меня в грудь – легонько и едва-едва ощутимо. Я не успел отвернуться, принять оскорбленный вид или что-то соврать, потому что Керри и не требовался мой ответ. – Да что же ты за человек такой?! – вскрикнула она и вновь ударила меня в грудь обеими руками, на этот раз с силой – так, что мне чудом удалось не рухнуть спиной на стол. – Ты понимаешь, как это подло?! Ты понимаешь, что у тебя нет никакого права лезть в мою жизнь?!       Голос Керри с каждой произнесенной фразой набирал силу, и я уже не сомневался, что Марк, который просто не мог не проснуться, прибежит на эти крики, а вот чтó и какими словами мы будем ему объяснять, я не мог себе даже представить.       – Перестань кричать… – мягко и очень тихо заговорил я, но стоило мне дотронуться до плеча Керри, как ее ладонь, взметнувшись в воздух, со звонким хлопком ударила меня по щеке – не столько больно, сколько обидно.       – Пошел бы ты к черту! – с явным удовольствием и, очевидно не терзая себя переживаниями и угрызениями совести из-за влепленной мне пощечины, сказала она. Громко. И именно это стало для меня последней каплей.       – Ты весь дом перебудишь! – выдохнул я, и, не пытаясь взять ее за руки, понимая, что этим лишь распалю гнев Керри, я обнял ее за талию и, не дав опомниться, резко развернул и усадил на стол. На секунду она застыла, а затем, тяжело дыша, но, хвала небесам, не произнося ни звука, принялась выкручиваться из моих рук.       Я был готов к сопротивлению Керри и, успев продумать свою контратаку до того, как она начала дергаться, практически без усилий удерживал ее на месте, чему немало способствовала неудобная поза, в которой она находилась, и стол, откуда ей, несмотря на отчаянную борьбу, никак не удавалось спуститься.       – Отпусти меня…       – Прекрати дергаться…       Мы заговорили одновременно и так же одновременно замолчали, как если бы смогли увидеть себя со стороны. Мои пальцы все еще сжимали запястья Керри, ее ноги обвивали мои бедра, словно в дешевом порнофильме, и, судя по изменившемуся выражению ее лица, даже до нее, наконец, дошло, что, если Марк зайдет в кухню именно в этот момент, что-либо объяснять ему не потребуется. Наша поза и достаточное количество обнаженки при любом раскладе оказались бы красноречивее любых слов; тот же стол, на котором сидела Керри, казалось, мог поведать о происходящем куда достовернее и убедительнее, нежели жалкие оправдания из наших уст.       – Господи… – прошептала она, опустила глаза вниз и тихо застонала. – Как же так получилось?..       Проследив за ее взглядом, я замер, даже не пытаясь заставить себя проявить деликатность и отвернуться. Слишком долго я мечтал хотя бы увидеть надежно сокрытое тканью от моих глаз, недоступное и тщательно оберегаемое; даже то, что произошло между мной и Керри в декабре прошлого года в ординаторской, случилось слишком быстро, неожиданно и столь же скоро закончилось, чтобы я успел насладиться нашей близостью и, пусть и временной, но доступностью ее красоты.       – Прекрати пялиться на мою грудь, – сквозь зубы процедила Керри, но я не нашел в себе сил ни отвести взгляд от безупречно-белоснежного полукружия, увенчанного нежно-розовым ореолом, ни хотя бы кивнуть. Пошевелившись, она извернулась, стараясь высвободить руки, но добилась обратного результата, тесно прижавшись ко мне практически обнаженным телом. К моему удивлению, Керри даже не разозлилась. – Просто бретелька соскользнула, – жалобно сказала она. Я посмотрел в ее растерянное личико и, разжав пальцы, позволил Керри привести одежду в условно-приличный вид, поскольку, чтó бы она ни сделала, до тех пор, пока на ней была надета эта пижамка а-ля «привет всем педофилам планеты Земля», выглядеть по-настоящему пристойно у нее просто не получилось бы.       – Ты так хорошо пахнешь… – прошептал я и, понимая, что другого шанса мне может не представиться, слегка подался вперед и зарылся лицом в волосы Керри. – Не хочу, чтобы этот момент заканчивался…       – Это же просто случайность, – сказала она; и я так и не понял, кого она хотела убедить – меня или себя? Хотя то, что Керри забросила все попытки освободиться из моих объятий, не требовала оставить ее в покое и даже не возмутилась дерзости моего поступка, убедительно говорило в пользу второго варианта.       – Пожалуйста… – ослепленный своей догадкой, попросил я и умоляюще заглянул в глаза женщины, которую я хотел так отчаянно, как не хотел ничего и никого в своей жизни. – Можно я поцелую тебя? Только один раз… и я клянусь, больше я до тебя не дотронусь…       – Это же… – начала говорить она, но замолчала, так и не закончив фразу. Я видел на ее лице выражение беспомощности и испуга, но волновало меня только одно: Керри не послала меня к черту и не бравировала данным мною прошлым вечером обещанием не приближаться к ней с непристойными предложениями.       Медленно, будто во сне, я поднял вверх руку и осторожно погладил ее по щеке; ее кожа была горячей и даже более нежной и бархатистой, чем я запомнил.       – Пожалуйста, – прошептал я, все еще ни на что не надеясь, но Керри судорожно выдохнула, зажмурилась и неловко ткнулась в мои губы своими. И если еще секунду назад я мог отыграть назад, извиниться, помочь ей спуститься со стола, перевести случившееся в шутку, пожелать Керри спокойной ночи и возблагодарить Небеса за крепкий сон, дарованный ими Марку Грину, то этот неуклюжий, целомудренный поцелуй в одночасье перекрыл нам все пути к отступлению.       Целуя меня, Керри продолжала плотно сжимать губы, словно маленькая девочка, прощающаяся на ночь с любимым папочкой, но стоило мне запустить пальцы в ее волосы, как ее губы слегка приоткрылись навстречу моим губам; а уже через мгновение мы целовались как сумасшедшие. Мои руки лихорадочно блуждали по ее телу, зарываясь в волосы Керри, пробираясь под тонкую ткань ее маечки, а она обвивала мои бедра ногами, прижимаясь теснее и теснее, и целовала меня так горячо и жадно, что я окончательно потерял связь с реальностью. Казалось, мир вокруг нас остановился. Опьяненный ее поцелуями и своей любовью, я не знал и не хотел знать, как меня зовут и где я нахожусь. Все мои чувства и помыслы были сосредоточены на одном человеческом существе, восхитительной маленькой женщине, один запах которой заставлял меня забыть собственное имя; я целовал ее и не мог насытиться; прикасался, проникая в самые сокровенные места ее тела, и лишь распалял собственное желание – быть с ней, стать одним целым, никогда не размыкать рук и не выпускать ее из объятий.       – Я люблю тебя, – осыпая поцелуями шею Керри, прошептал я; застонав, она крепче прижала к себе мою голову, а я, ощущая ирреальную легкость во всем теле, повторял и повторял ей слова любви. Это было невыразимо-волшебное мгновение, словно с моих плеч сняли тяжкий груз, который долгие годы клонил меня к земле и не давал вздохнуть полной грудью. Цéлую вечность я вынужден был скрывать свои чувства – от себя, от Керри, от Марка; день за днем безо всякой анестезии по кусочкам кромсать свою душу, пытаясь, но так и не сумев раз и навсегда выкорчевать из нее однажды прочно и глубоко пустившую корни любовь к когда-то оставившей меня возлюбленной, которая, начав встречаться с моим лучшим другом, должна была, но так и не стала для меня запретной женщиной. Мне не хватило пятнадцати лет, чтобы забыть ее, и сейчас, получив возможность на весь мир прокричать о своем чувстве, я упивался каждой секундой нашей близости и вскружившей мне голову, нежданно свалившейся на меня свободы.       Она выгнулась в моих руках, предоставляя моим губам больше простора для ласк и поцелуев, одновременно пытаясь расстегнуть молнию на моих джинсах, и именно в тот момент, когда ее старания увенчались успехом и чертова пуговица, наконец, сдалась в плен пальчикам Керри, мир содрогнулся.       Я резко обернулся на закрытую дверь и несколько растянутых во времени секунд, едва ли не самых страшных за всю мою жизнь, видел потрясенное лицо хозяина дома, полуобнаженную подругу которого все еще сжимали в объятиях мои руки. Затем я моргнул, и лицо Марка исчезло.       – Это стул… – дрожащим голосом прошептала Керри, прижавшись губами к моему уху. – Он не мог не услышать…       – Не мог… – эхом откликнулся я и, вопреки всякой логике, крепче прижал к себе ее дрожащее, как при сильном ознобе, тело. В ожидании развязки, как по команде, наши лица повернулись к двери, и на какое-то время я перестал дышать. Собственное сердцебиение гулко отдавалось в ушах, но я не мог поверить, что это были единственные звуки, которые я слышал. Мы совершили ужасный поступок, были виновны по всем статьям, и мне не нужно было видеть глаза соучастницы моего преступления, чтобы знать, что и она ждет немедленного наказания, в неотвратимость которого, как и я сам, верит всем сердцем, а возможно на каком-то уровне сознания даже желает его.       Чтобы осознать, поверить и принять простой и очевидный уже после первых минут напрасного ожидания факт того, что Марк все еще спит, никто не придет, а правосудие не свершится, нам потребовалось время. Напрасно мы напрягали слух, дом был по-прежнему тих, и только наше сдерживаемое дыхание нарушало воцарившуюся на кухне после падения стула тишину.       – Давай оденемся? – первой сдалась Керри и пошевелилась, чтобы высвободиться из моих объятий. – Ты свалил этот ублюдочный стул – так, что стены вздрогнули! А он даже не проснулся… ему надо проверить слух… потому что… так не бывает!       – Да, не бывает, – стараясь не встречаться с ней взглядом, пробормотал я и, наклонившись, подобрал с пола верхнюю часть от ее пижамы.       – Помоги мне спуститься, – неожиданно робким и тихим голосом попросила Керри.       – Послушай, ничего страшного не случилось! – тут же заговорил я, напуганный сменой ее настроения, и протянул к ней руки. – Это я виноват. Ты ничего этого не хотела. Не нужно себя винить…       – А кого еще мне винить, Даг?! – с горечью сказала она. С тревогой я заглянул ей в лицо, но, к счастью, ее глаза были сухими. – Я виновата не меньше тебя. Не нужно было искушать судьбу…       Бережно и, по возможности держа Керри на расстоянии вытянутых рук – так, чтобы обнаженные части наших тел лишний раз не соприкасались, я снял ее со стола и протянул майку. Конечно же, я был согласен с каждым ее словом. Нам вовсе не следовало искушать судьбу, и виноваты в случившемся были мы оба, но в глубине души, несмотря на разом навалившиеся усталость, болезненное чувство утраты, неудовлетворенности и вины как перед другом, так и перед самой Керри, впервые за долгое время я был по-настоящему счастлив. До этой ночи я мог только предполагать и догадываться, что женщина, которая в последний месяц занимала все мои мысли, испытывает ко мне влечение, сейчас же своими собственными губами и ногтями в доказательство моей правоты Керри оставила на моей коже недвусмысленные следы – отметины-символы уязвимости ее лишь только кажущейся незыблемо-прочной брони.       – Ничего непоправимого не произошло, – мягко, но твердо сказал я и прикусил губу, чтобы слово «пока», которое я просто не мог не добавить, не сорвалось с языка. – Одевайся, я не смотрю, – добавил я и отвернулся, предоставив Керри возможность привести в порядок себя и одежду. Быстро застегнув ширинку, я пригладил рукой влажные от пота волосы, поднял все еще валяющийся на полу стул, словно уничтожив единственную улику едва не совершенного нами преступления, и облегченно выдохнул. Даже если Марк все же проснется и в праведном гневе ворвется на кухню вершить правосудие, ему будет нечего нам предъявить. Скосив глаза на Керри, полностью одетую, которая в этот момент поправляла растрепавшиеся волосы, я улыбнулся. Ничего непоправимого не произошло. Пока.       – Ничего этого не было, хорошо? – с некоторой тревогой в голосе попросила Керри, когда, пожелав друг другу спокойной ночи, мы остановились перед дверью, ведущей в коридор.       Уже ухватившись за дверную ручку, я повернулся к ней и медленно покачал головой.       – Ничего не было, – произнес я и был вознагражден чуть смущенной, но исполненной облегчения улыбкой Керри – первой с момента, как я опрометчиво задал ей вопрос, который, и мы оба это понимали, задавать мне вовсе не следовало: «Ты счастлива с ним?»       – Спасибо… – прошептала она и прикоснулась пальцами к моей руке. – И прости… прости, что так все вышло…       – Это ты меня прости, – сказал я, но Керри отрицательно качнула головой и, вытянув руку, дотронулась до моей щеки.       – Я тебя ударила, – со столь знакомой мне категоричностью произнесла она, и невольно я рассмеялся.       – Дурочка, я бы на твоем месте и сам себя ударил!       Вздрогнув, Керри опустила руку и посмотрела на меня недоверчивым взглядом.       – Я была права? – спросила она, и ей не нужно было уточнять формулировку своего вопроса. «Виноват по всем пунктам», – хотелось сказать мне, но я ограничился лаконичным:       – Да.       – Черт, – на выдохе произнесла Керри и провела по лицу ладонью. – Зачем тебе это понадобилось?       – Ты знаешь. Чтобы быть ближе к тебе.       – Я знаю? – Она посмотрела на меня долгим взглядом и покачала головой. – Я не знаю. Но мне кажется, все дело в банальной ревности. В том, что я начала встречаться с ним. Твоим лучшим другом.       – Это не так, – сказал я, сознавая, что даже под пытками не согласился бы признать, что крупица истины в ее словах все же была. – Просто я слишком поздно понял, что я на самом деле к тебе испытываю, – закончил я свою мысль, и вот это было абсолютной правдой. – И я все еще прошу тебя дать нам шанс.       – Ты обманом вселился в его квартиру, – начав говорить на повышенных тонах, Керри понизила голос до едва различимого шепота и шагнула ко мне, чтобы я мог расслышать ее слова, – ты домогаешься его женщины, ты, используя твои же собственные слова, едва не трахнул ее, пока он спал, и после всего этого у тебя хватает наглости еще о чем-то просить?!       – Так я же не у него прошу. У тебя, – не успев задуматься над ответом, ляпнул я первое, что пришло мне в голову. В полной мере сознавая низость только что мною же произнесенных слов, но не испытывая и намека на угрызения совести, я усмехнулся – то ли потому что падать ниже уже было некуда, то ли потому что наш диалог, и правда, показался мне забавным.       – Ты отвратителен! – воскликнула Керри, не в состоянии спрятать от меня улыбку, хотя наверняка приложила к этому все свои силы. «Это, и в правду, смешно», – подумал я, а Керри, словно в доказательство моим мыслям, прикусила нижнюю губу и беззвучно рассмеялась. – Отвратительны мы оба…       – Наш договор в силе? – Я наклонился к ее лицу, уверенный, что на этот раз она точно пошлет меня к черту, но Керри лишь закатила глаза и пожала плечами.       – Наглость – второе счастье? – сказала она, и на этот раз мы засмеялись одновременно – несколько нервно, но зато от души. – Ладно. Только тогда в силе и твое обещание. Еще один раз, и я…       – Еще одного раза не будет! – не желая выслушивать угрозы, горячо заверил ее я. Керри посмотрела на меня, и по скептическому выражению ее лица было очевидно, что она ни на секунду не поверила как в искренность моего раскаяния, так и моим обещаниям. Я и сам себе не верил, посему ее откровенное недоверие меня не задело.       – Что ж… тогда в силе, – медленно проговорила она и уже отвернулась от меня к двери, когда я тронул ее за плечо.       – Керри, я так и не поблагодарил тебя за подарок, – тихонько прошептал я ей на ушко и, разогнувшись, с удовольствием увидел улыбку на ее лице.       – Значит, нашел? – только и сказала она. – Я рада.       – Даг Птица. Сезон 1980 года.       – Питчер, – старательно проговаривая когда-то так и не поддавшееся ей слово, сказала Керри. Совершенно искренне восхитившись ее успехом, я кивнул головой и улыбнулся.       – Верно. Ты все-таки запомнила.       – Согласись, у меня было для этого достаточно времени, – ответила Керри, а я так и не смог истолковать ее взгляд: смущена она, взволнована или просто довольна моей реакцией на ее подарок.       – Для меня так много значит, что ты… – торопливо заговорил я, но Керри приложила пальчик к моим губам, и мне не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться ее желанию.       – Я знаю, – кивнула она, улыбнулась, распахнула дверь, но в последний момент передумала и, обернувшись, порывисто обняла меня, на мгновение прижалась ко мне всем телом и коснулась губами моей щеки, как раз того места, что еще горело после ее удара. – Прости за пощечину, – шепнула она и, не прощаясь, скрылась в темноте коридора.       Очень медленно я поднял вверх руку и, словно не веря самому себе, дотронулся до буквально пылающей после поцелуя Керри кожи.       – Это ты меня прости, – одними губами произнес я, не до конца понимая, за что именно я прошу у нее прощения. За ночной разговор, который едва не окончился катастрофой для всех троих жильцов этой квартиры? За обман с переездом? За упрямые неуместные попытки вернуть наше с ней прошлое тогда, когда она едва только начала выстраивать свое настоящее с человеком, с которым, по ее словам, ей было по-настоящему хорошо? За вспышки ревности, на которые я не имел никакого права? За желание, которое она же сама во мне вызывала? Или, и это, скорее всего, было ближе к истине, нежели все перечисленные ранее варианты, я хотел попросить прощения у той девочки, что заснеженным зимним утром так и не дождалась человека, которого любила и который не однажды горячо клялся, что никогда ее не отпустит. «Мы были молодыми, глупыми и все испортили», – менее получаса назад заметила Керри, и пусть формально я и согласился с ее словами, я понимал, что, сколько бы ни прошло лет с момента нашего расставания, какие бы искренние и верные фразы в защиту сделанного нами тогда выбора ни были бы произнесены, как бы страстно я сам того ни желал, оправдать себя и свое бездействие у меня не получится. Особенно теперь, когда я узнал, что она не просто ждала меня пятнадцать лет назад в аэропорту имени Джона Кеннеди, но и годы спустя, загнав саму себя в безвыходную ситуацию, искала утешение в воспоминаниях о том хорошем, что было между нами, а, находясь между жизнью и смертью, продолжала нуждаться во мне и моей помощи.       Я оглянулся на кухонный стол, невольного нашего поверенного и соучастника, и улыбнулся. Все еще возможно, подумал я. Как бы того ни хотелось Керри, в нашей истории не была поставлена точка, и случившееся между нами являлось лучшим тому доказательством. Нас все так же влекло друг к другу. Мы все так же боялись сделать друг другу больно. Пусть однажды, сам того не зная, я не оправдал надежд любимой девушки, без полугода шестнадцать лет назад наши отношения не разрушились окончательно и бесповоротно. Как выяснилось, не только я, но и Керри бережно хранила каждое воспоминание о, казалось бы, давно позабытой любовной истории нашей юности. Даже если бы этой ночью мы с Керри разминулись в темноте коридора квартиры Марка Грина и я не услышал бы ее уст подтверждение своим догадкам, та легкость, с которой она согласилась участвовать в ею же провозглашенном «марафоне воспоминаний», говорила убедительнее любых слов.       Погасив свет, я плотно прикрыл за собой дверь кухни, как если бы надежно запечатал внутри откровения и события вчерашнего вечера и этой ночи; все они касались только нас двоих, меня и Керри, и не нуждались в еще одном посвященном. «Это только начало. Уже очень скоро никто и ничто не будет стоять между мной и Керри», – пообещал я себе и вернулся в постель, как никогда исполненный надежды и окрыленный предвкушением скорой и обязательно счастливой для меня развязки.       Той душной июльской ночью, засыпая на неудобном и узком диване, я, конечно, еще не знал, что пройдут месяцы, и до наступления обеих наших декабрьских годовщин – и расставания, и встречи – не решится ровным счетом ничего. Наш «l'alliance des trois» или скорее – ménage à trois***, с моим переездом из квартиры Марка и Керри не распавшийся, как можно было бы предположить, но переродившийся в некую сложносочиненную конструкцию с тремя углами, по-прежнему не мог похвастаться определенностью во взаимоотношениях между своими сторонами-участниками. Я спал и не знал, на свое спокойствие и счастье, что наш любовный треугольник закончит свое существование только в начале нового, 1997, года; как не знал я и о причинах этой скоропостижной «кончины». Вряд ли я смог бы заснуть в ту ночь – и во все последующие ночи тоже, – если бы мог хотя бы предположить, что в Канун Рождества 1996 года мой лучший друг сделает предложение женщине, которую мы оба любили. И что она позволит ему надеть ей на палец обручальное колечко.       Как когда-то мечтал я сам, Марк выберет кольцо не с банальным бриллиантом. А мне придется приложить немало усилий, чтобы примириться с мыслью о том, что тот самый, сверкающий гранями изумруд Керри подарит другой мужчина. ............................................................. * Норман Бейтс (англ. Norman Bates) – главный герой триллера Альфреда Хичкока «Психо» (1960), маньяк-психопат, страдающий раздвоением личности. Роль Бейтса исполнил американский актер Энтони Перкинс (1932-1992 гг.). Норман Бейтс занимает второе по значимости место в списке злодеев Американского института киноискусства из числа 100 лучших героев и злодеев по версии AFI, после Ганнибала Лектера (по материалам Википедии). ** Знаменитая сцена убийства в ванной главной героини фильма «Психо», сопровождаемая пронзительными звуками, является одной из самых известных и цитируемых сцен в мировом кинематографе. *** Менаж а труа (ménage à trois – франц.) – «хозяйство (семья) втроем». Буржуазная семья «втроем»: муж, жена и богатый содержатель; (шутливое) сожительство женщины с двумя мужчинами (Краткий словарь иноязычных фразеологизмов. – М., 1995).