Как больно, милая, как странно...

4

      Впервые я заговорил с Керри о своих чувствах вечером тридцатого июня 1996 года. Она стояла у окна в вечернем платье, открывавшем спину, – уже полностью готовая к выходу; и мне пришлось дважды окликнуть ее по имени, прежде чем ее плечи дрогнули и она обернулась.       – С Днем рождения, Керри, – сказал я. Так и не встретившись со мной взглядом, она быстро кивнула.       – Ты уже поздравил меня утром. Но спасибо – еще раз. – Керри отвернулась обратно к окну и, увлеченно рассматривая присевшую на подоконник птицу, тихим голосом добавила. – Марк сейчас за мной заедет.       – Красивое платье, – проигнорировал «предостережение» я. Приблизившись к ней еще на шаг, я не смог побороть искушения и коснулся пальцами обнаженной спины Керри. – Ты вообще очень красивая. – Моя рука поднялась выше, и она вздрогнула, когда тыльной стороной ладони я нежно провел по ее шее и пропустил между пальцами выпавший из высокой прически завиток. – Не только сегодня. – Шагнув вперед, я наклонился и, едва касаясь губами ее кожи, поцеловал маленькую, знакомую мне со времен девичества Керри родинку, чуть повыше ее правой лопатки.       Керри резко развернулась ко мне, и в лучах заходящего солнца зеленые камушки на ее шее ярко сверкнули.       – Какого черта? – злым голосом спросила она. Я пожал плечами и дотронулся до ее ожерелья.       – Я так вчера и сказал Марку, что тебе очень пойдут эти камни…       – Перестань… – Керри оттолкнула от себя мою руку.       – И тогда он спросил, удобно ли будет дарить драгоценности женщине в самом начале романа… – Я вновь прикоснулся к искрящемуся зеленью камушку и прежде, чем она сбросила с себя мою руку, успел провести пальцами по ее ключице.       – Прекрати до меня дотрагиваться! – вскрикнула она, и, невесело усмехнувшись, в знак капитуляции я вскинул руки вверх.       – А я был готов придушить его за то, что он купил это тебе.       – Я согласна, что для таких дорогих подарков еще слишком рано, – чеканя слова, сказала Керри. Ее рука взметнулась вверх, и она нервно вцепилась пальцами в ожерелье. – Но вот тебя это никаким образом не касается! Ты живешь здесь как его друг. Не мой! И я вообще не хочу, чтобы ты заговаривал со мной, пока его нет дома. Ты меня слышишь?!       – Я тебя слышу, – кивнул я и аккуратно, стараясь не испортить ее прическу, обхватил ее за шею свободной рукой, притянул к себе и поцеловал в губы.       Это был очень быстрый поцелуй; смазанный, потому что уже через мгновение Керри подалась назад, а я, не собираясь удерживать ее силой, опустил руку и замер в ожидании пощечины.       – Ты хочешь испортить мои отношения с Марком? – спросила Керри, демонстративно вытерла губы тыльной стороной ладони и, обойдя меня, присела в кресло.       Все еще ощущая на губах вкус ее поцелуя, я прикрыл глаза и покачал головой.       – Я не хочу портить ваши отношения, – сказал я, и это было правдой. Я не хотел влезать между ними, я не собирался на правах лучшего друга убеждать Марка оставить Керри или портить их сегодняшнее свидание… все, чего я хотел, чтобы она вернулась ко мне. Сама. – Я хочу, чтобы ты призналась себе, что на самом деле ты не хочешь быть с ним.       – И что на самом деле я хочу быть с тобой? – Керри рассмеялась высоким, неестественным смехом. – Марк сейчас вернется домой, – тихим голосом продолжила она, – и я не хочу, чтобы он видел нас вместе.       – Мы же враждуем с незапамятных времен, – вкрадчиво произнес я и заметил, как напряглись плечи Керри, стоило мне сделать шаг по направлению к ее креслу. – Мы просто коллеги. И нас ничего никогда не связывало.       – Мне надо было сказать Марку правду… – сказала она, и я не мог с ней не согласиться.       – Надо было. Но сейчас уже слишком поздно.       – Да, ты прав. Он не сможет не спросить, почему я не сказала ему сразу…       – А ты не сможешь ему ответить. Так же, как не смогу ответить ему и я сам. И знаешь, почему? – Я опустился на корточки перед креслом, в котором она сидела, и, заглянув ей в глаза, понял, что Керри знала ответ на мой вопрос. – Пока мы вслух и в присутствии других людей не признали, что наш роман имел место быть и закончился много лет назад, оставался мизерный, но шанс на возобновление отношений. И ты можешь ударить меня. Можешь сказать, что ничего подобного ты не чувствовала. Но то, что ты до сих пор ему не сказала… даже сейчас… особенно сейчас, когда мы оба живем в его квартире, доказывает, что я прав.       – Он сейчас вернется… пожалуйста… – очень тихо попросила Керри, даже не попытавшись мне возразить. В ее умоляющем взгляде в равных долях присутствовали страх и обреченность, и, вздохнув, я поднялся на ноги.       – Я уже сказал, что не собираюсь портить ваши отношения. Но… – я помолчал и протянул ей перевязанную лентой коробочку, которую все это время сжимал в руке и о которой за время разговора с Керри умудрился забыть, – я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Прости, что говорю это так поздно. С Днем рождения.       – Что это? – с опаской спросила она, не торопясь забрать у меня подарок. Чтобы ответить, мне пришлось перевести дыхание и зажмуриться. Платье обтягивало ее фигурку, словно вторая кожа, и живописный вид на соблазнительно-глубокое декольте, во всей красе открывавшийся с места, где я стоял, также отнюдь не способствовал продуктивной работе мыслительного процесса.       – Я не злопамятный, – сумев улыбнуться, произнес я и пристроил коробочку на коленях Керри. – Если ты забыла про мой День рождения, это вовсе не означает, что у меня отшибет желание купить подарок тебе.       – Отшибет? – переспросила она и решительно потянула за кончик ленточки. – Восьмое февраля. Я не забыла. Я думала, тебе не нужны мои поздравления.       С усилием отогнав малоприятные воспоминания о совсем не похожем на праздник прошедшем Дне рождения, я посмотрел в глаза Керри и едва не закричал: «Победа!», когда она не отвела взгляд.       – А ты меньше думай. Я весь день ждал, что ты ко мне подойдешь.       – Даг! Ты месяц со мной не разговаривал! А потом прилюдно послал меня к черту! О чем ты… – Она замолчала, оборвав свою эмоциональную тираду на полуслове, и потрясенно уставилась на появившееся из-под упаковочной бумаги изображение апельсина и орхидеи. – Их перестали выпускать три года назад. Как ты…?       – Это был долгий путь, – сказал я, пытаясь запомнить мельчайшие нюансы проявления ее искреннего восторга. Конечно же, я рассчитывал на такую реакцию Керри, но в глубине души был почему-то уверен, что коробочка с духами полетит мне в лицо, а Керри даже не станет ее распаковывать. – Пришлось сделать много звонков. Пообщаться с разными людьми, а кое-кого даже накормить ужином за свой счет. И, в конце концов, я узнал, что была выпущена еще одна небольшая партия… скажем так, для особых ценителей. И я бы еще поспорил с Марком, чтó дороже: его изумруды или твои лимонные духи.       – Даг, ну сколько можно?! На коробочке же нарисован апельсин! Откуда ты взял эти дурацкие лимоны… – машинально поправила меня Керри, и мы удивленно переглянулись. Человеческая память – чудесная штука; невозможно было сосчитать, сколько раз когда-то я подшучивал над духами Керри, называя их «бабушкиным лимонным пирогом», а она, смеясь, снова и снова подносила коробочку с нарисованным на ней апельсином к моему лицу и повторяла одну и ту же фразу… ту, что произнесла и пару секунд назад. Дословно.       – Различаются по цвету и форме… – тихим голосом начал я.       И почти шепотом Керри закончила:       – … но не по запаху.       Будто не было пятнадцати лет разлуки, не было десяти месяцев ссор и натянутого молчания, я смотрел на растерянную, но счастливую улыбку Керри и отказывался поверить, что столько времени мог не замечать и отрицать очевидное…       – Я тебя люблю, – прошептал я; и в наступившей после этих слов оглушительной тишине донесшийся до нас из прихожей звук закрывающейся двери прозвучал пронзительно громко.       Оставив коробочку с духами на кресле, Керри прикрыла ее подушкой и поднялась навстречу вошедшему в гостиную Марку. Неестественность ее улыбки, крепко сжатые кулачки и застывший стеклянный взгляд, равно как и мое угрюмое молчание и опущенные плечи, просто не могли остаться незамеченными, но Марк лишь радостно поцеловал Керри в щеку и извинился за опоздание. И в тот момент, и позднее я пытался понять, каким образом мой в остальном проницательный и неглупый друг умудрялся закрывать глаза на странности в нашем с Керри поведении и не видеть то, что происходило буквально перед самым его носом. Поистине любовь слепа, и прожив в квартире Марка меньше двух недель, я готов был подписаться под этой народной мудростью.       Из ресторана они вернулись поздно ночью; я не прислушивался, но слышал, как хлопнула входная дверь. Словно против воли, я посмотрел на часы, и, убедившись, что время действительно перевалило далеко за полночь, с головой накрылся одеялом, чтобы не слышать их голосов и ее смеха. Ближе к утру мне удалось заснуть, и весточку от Керри я обнаружил, уже выбегая на работу.       Это был белый конверт – стандартных размеров, без знаков, надписей, наклеек или марок, но у меня не возникло и тени сомнения, кто мог подсунуть его мне под дверь. Смутно осознавая, что в этот день мне придется искать оправдание опозданию на работу, я вернулся обратно к кровати и, покрутив конверт в руках и только что не попробовав его на зуб, с филигранной точностью и осторожностью хирурга-виртуоза, проводящего операцию на открытом сердце, извлек на свет небольшой картонный прямоугольник. На мужчину, одетого в форму «Янкиз», мне не нужно было смотреть дважды; и мои губы сами собой расползлись в улыбке, когда на обороте бейсбольной карточки я прочитал написанные аккуратным почерком Керри три слова: «Даг для Дага». Это была наша старая шутка, и, вспоминая сезон 1980 года, мысленным взором я видел скучающе-растерянное лицо сидящей со мной на трибуне девушки, которая честно, но с неизменным нулевым результатом, пыталась уловить суть происходящего на поле, и ее счастливую улыбку, когда она приподнималась с места и, тыча пальчиком вниз, одними губами произносила: «Даг Птица*». Конечно, мне льстило и не могло не польстить, что из всех игроков Керри, не любившая и не понимавшая спортивные игры и бейсбол в частности, но, тем не менее, не пропустившая ни одной важной для меня игры, выделила и запомнила именно этого человека. Он был моим тезкой, и Керри не требовалось от него никаких иных подвигов или свершений.       В правом нижнем углу на обороте карточки совсем мелко и почти неразборчиво Керри, храня верность извечному своему немногословию, приписала еще три фразы: «Я тоже кое-что помню. Не думала, что отдам ее тебе. С прошедшим». И прочитав эти не изобилующие эмоциями строки, я вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Как если бы рукой Керри на обороте бейсбольной карточки был написан ответ на мое вчерашнее признание: «И я тебя тоже»; этим подарком она словно давала мне знак двигаться дальше и не сдаваться. «Даг Птица», как и моя шутка о «бабушкином лимонном пироге», являлись теми самыми связующими нас ниточками, что, истончившись с течением времени почти до полной прозрачности, все же оставались целыми; и теперь только от меня зависело, укрепятся ли они, нарастив свежую плоть и кровь наших будущих общих воспоминаний, или оборвутся окончательно и безвозвратно.       Вот так, вольно или невольно, но именно Керри своим поступком оказалась зачинщицей «марафона воспоминаний», который, начавшись первого июля 1996 года, продлился чуть больше месяца и завершился четвертого августа, в день, когда дочка Марка упала с дерева; и только потом, пытаясь уложить нашу с Керри историю в хронологически выдержанную цепочку событий, с изумлением и испугом я высчитал, что ровно столько же дней пятнадцать лет назад длился и наш с ней «непрекращающийся диалог». Это совпадение длиною в тридцать пять дней явилось для меня негласным подтверждением ведущей роли Проведения в наших жизнях, ибо только волею судьбы, проводя параллели между нашим прошлым и настоящим, я мог объяснить бросающееся в глаза сходство случившегося с нами в декабре 1980 года с тем, что происходило летом 1996. И даже если совпадения были просто и только совпадениями, это никак не меняло главного. И тогда, и сейчас мною двигало всего одно желание: я хотел быть с Керри. Мне было плевать на препятствия и жертвы, мне не было дела до чувств других людей и даже до желаний и чувств самой Керри. Я готов был пройти по головам, потому что быть счастливо влюбленным подонком в конечном итоге оказывалось куда как привлекательнее, нежели благородным рыцарем-неудачником, готовым уступить даму сердца своему лучшему другу.       Мы с Керри проработали в одном отделении больше десяти месяцев и за исключением одного разговора о прошлом, едва не закончившегося сексом на рабочем месте, ни я, ни она не сделали ни одного шага навстречу друг другу и не предприняли ни единой попытки воскресить былую близость; однако стоило моему другу в одном предложении соединить слова «любимая женщина» с именем Керри, как в моей голове яркой лампочкой, словно у героя детского мультфильма, зажглась и отчаянно замигала мысль: «Я тебе ее не отдам!» И чтó бы ни происходило в дальнейшем, как бы ни сопротивлялась моему натиску Керри, и каким бы мощным препятствием не вставали на моем пути собственная совесть и уважение к чувствам Марка, я ни на шаг не отошел от избранной цели.        «Она будет со мной», – говорил я себе и, уже придумав план с переездом, с легкостью подавлял любые угрызения совести. Потому что видеть их вместе – женщину, которую я любил, и моего лучшего друга – и ничего не предпринимать я не мог.        «Я тебя люблю», – признался я Керри тридцатого июня, в День ее рождения, но прошли месяцы, прежде чем я услышал от нее: «Я тоже». .................................... * Doug Bird (Даг Берд) – в 1980 г. выступал питчером за бейсбольную команду New York Yankees («Янкиз», Нью-Йорк); в переводе с англ. слово «bird» означает «птица».