2
Я нахожу ее там, где мне и сказали. Наши взгляды встречаются, и я думаю о том, как сильно я на нее зол. Моя смена закончилась полчаса назад, но я не чувствую себя в силах покинуть клинику, пока не ткну эту женщину носом в ее ошибку. «Какого черта ты сунулась к моему пациенту, Керри?!» – думаю я, замечаю маленький шрамик в основании ее горла, вспоминаю, как прикасался к нему языком, вспоминаю историю его появления, вспоминаю о том, как увидел его впервые, и к моей злости примешивается другое, не поддающееся характеристике чувство. Мое восприятие действительности меняется, как если бы по мановению волшебной палочки стало трехмерным. Я вижу перед собой женщину в белом халате, надетом поверх строгой блузки песочного цвета. Я вижу свою новую коллегу, доктора Керри Уивер, по глупой прихоти которой маленький мальчик уже не получит необходимой ему помощи. Я смотрю на шрамик в основании ее горла и вижу молоденькую полуобнаженную девочку, которая наклоняется ко мне и, отбросив спадающие на лицо волосы, отвечает на мои вопросы… – Откуда у тебя этот шрам, Керри? – Слишком много шрамов для одного человека? – Я просто хочу знать о тебе все. – Я умирала. Когда была ребенком. Мне сделали три трахеотомии. – Мне жаль, Керри… – Не делай такое лицо, Даг! Никакого криминала. Просто взрослые не уследили за ребенком, который без конца тянул в рот всякую дрянь. – Это произошло в Африке? – Да, и мне очень повезло, что в то время у нас был хороший врач. – Жаль, что я не могу сказать ему спасибо. – Подожди еще год-другой, и посмотрим, чтó ты захочешь сказать ему тогда! …я смотрю на этот маленький шрамик, и звонкий смех девушки, забыть которую я заставлял себя долгие и долгие годы, кажется, все еще отдается в моих ушах. Цéлую вечность спустя, я перевожу взгляд на собеседника Керри. Когда я вошел, они были полностью увлечены своим занятием, и в отдаленном участке сознания я отмечаю, что, скорее всего, они проводили ревизию лекарственных препаратов. «Керри ненавидела таблетки. Я помню, как она боялась их принимать…» – думаю я, отгоняю от себя эту мысль и, наконец, заговариваю с притихшей после моего появления парочкой. – Керри, прости, можно тебя на минутку. Спасибо, доктор Картер. – Я ценю, что ты задержался. – Да. Мальчик, только-только получивший диплом врача, покорно кивает мне и, следуя моей просьбе, исчезает. Я наклоняюсь к лицу Керри и, едва начав говорить, чувствую аромат ее духов… – Кто дал тебе право вызывать психиатра-стажера к моему пациенту? – К мальчику-поджигателю? Это было уместно. – Мы ждали Джека Чендлера. Ты знаешь, что он детский специалист. – Он сегодня не работает. – Он приехал бы. – Чендлер играет в гольф. – Он приехал бы, Керри! Он мне обязан. …мой голос повышается с каждым произнесенным словом, и мне кажется, что всё вокруг, и я сам, пропиталось запахом цитрусов… – Я кое-что купил тебе, Керри. – Если это кольцо, Даг… Мы же уже говорили на эту тему! – На кольцо я еще не скопил денег. Закрой глаза. – Не хочу! Что ты купил? – Не буду намекать, но ты это хотела. – Это те духи из универмага?! Ты с ума сошел! Они же стоят чертову прорву денег! – Почему тебе обязательно нужно портить все мои сюрпризы? – Это они, Даг? Пожалуйста, скажи, что это они! У меня никогда не было духов дороже пятнадцати долларов. – Малыш, закрой глаза, и тогда я скажу тебе, что да, это они. – Даг! Я тебя обожаю!!! – Если бы я мог, я купил бы тебе все, чего ты заслуживаешь… – Они такие красивые! Даг… это мой любимый запах! …этот запах сводит меня с ума. Так, как сводят меня с ума спокойствие и уверенность в своей правоте стоящей передо мной женщины. «Мальчик нуждался в помощи настоящего специалиста, а не чертового самоуверенного недоучки из психиатрии! Вместе с Джеком мы сумели бы убедить его мать в том, что закрывать глаза на проблему – не выход! Если бы ты не сунулась туда, куда тебя не просили, этому ребенку можно было помочь!» – думаю я, слушая все более возрастающую в громкости ответную речь Керри. Я наклоняюсь к ней ближе, и за ароматом лимонного пирога угадывается ее запах, такой родной и волнующий, который я честно пытался, но так и не смог позабыть. «Какого черта ты не изменилась, Керри?! Какого черта ты так же пахнешь?! Какого черта, целую вечность спустя, ты все еще продолжаешь меня волновать?!» – думаю я, и мне приходится сосредоточиться на том, чтó я говорю, чтобы с моих губ не сорвались слова, слышать которые ей вовсе не следовало. – Ты просишь неуравновешенного ребенка и его неуравновешенную мать подождать, отложить лечение, пока не приедет твой дружок?! – А ты вызываешь юного стажера, и он доводит мальчика до того, что он поджигает шторы. Вот к чему это привело! Она отходит от меня, но я иду следом. Я знаю, что я прав. Как знаю и то, что никакого преступления она не совершила. Кроме того, что сунулась не в свое дело. И если бы передо мной был другой человек, скорее всего, я не стал бы тратить время и нервы, чтобы убедить его в своей правоте. Эмоционально отвечая мне, Керри сдвигает брови, и я замечаю небольшую складочку между ними. Раньше этой складочки не было, отмечает мое сознание. И будь я проклят, если эта морщинка – не единственное изменение, наложенное временем на ее лицо. «Она ни капельки не изменилась», – думаю я, рассматривая ее с ног до головы, чего не смог сделать сегодняшним утром. Все перемены, произошедшие с ней, были, скорее, внутренними, нежели внешними. Некоторую подростковую угловатость сменила раскованная пластика уверенной в себе зрелой женщины. Присущее доктору Уивер высокомерие теперь буквально бросалось в глаза, тогда как раньше, чтобы разглядеть его в двадцатилетней Керри, требовалось завести с ней очень и очень близкое знакомство. А вот живая мимика, жестикуляция и привычка кивать в такт произносимым словам остались без изменений; я помню, как после празднования Дня рождения моей матери Керри носилась по комнате, размахивая руками, словно оживший вентилятор, и, кивая после каждого сказанного ею слова, сдвигала брови так, что они превращались в единую линию… – Она делает все, чтобы меня унизить! Да! Я не так хорошо знаю ваш гребаный Нью-Йорк! И что это за преступление?! Я живу здесь только второй год! И у меня не было времени таскаться по музеям… Хотя так и слышу ее слова: «А чтобы трахать моего сыночка, времени у тебя хватает»! – Керри, пожалуйста… – Я и так делаю ей одолжение! Если бы я захотела, ты бы уже сейчас оставил чертову учебу и устроился на третью работу! Если бы мне было плевать на твое будущее, как она говорит, я никогда не решилась бы от тебя уехать! – Мне не нужно такое одолжение, Керри! Я не хочу, чтобы ты уезжала! Можешь ты это уже, наконец, понять?! – Я тоже не хочу от тебя уезжать! Но твоя мать права. Мы не должны губить свои жизни. Тебе нужно получить образование, пройти интернатуру, стажировку, исполнить свою мечту и спасти множество жизней! – Одно с другим никак не связано. – Прекрати себе врать! Связано, и ты это знаешь! Ты не можешь столько работать и нормально учиться! – Хорошо, я оставлю вторую работу… – И что потом? Будешь жить в долг, чтобы покупать мне подарки?! Ты же не сможешь иначе… мы оба это прекрасно знаем! – Можно ограбить банк. – Не смешно! С тем же успехом можно на черном рынке продать свои органы! – Детка, не кричи, пожалуйста, я не хочу, чтобы они нас услышали… – Да плевала я на твоих родителей, Даг! Твоя мамочка даже не понижает голос, когда говорит обо мне в третьем лице и называет «девочкой из джунглей»! Ты думаешь, мне это приятно?! Все, что я сделала, выросла в другой стране! Это преступление, Даг?! Ты скажи мне, это преступление?!! – Если ты хочешь, можем не оставаться здесь ночевать… – Я хочу домой… Слава богу, я в последний раз вижу эту женщину… – Не говори так! Хватит постоянно говорить о своем отъезде! – Да, ты прав. Прости меня. Давай спустимся, поздравим ее еще раз и свалим отсюда ко всем чертям. И… Даг… – Что? – Прости меня, что я говорю все эти вещи о твоей маме… – Она первая начала. Я знаю… – Это неважно. Она ведь твоя мама. И, как бы там ни было, чтó бы она про меня ни говорила и ни думала, я благодарна ей за то, что ты есть. – А я благодарен этому миру за то, что в нем есть ты. И я никуда тебя не отпущу. – Даг… – Я просто не смогу отпустить тебя, Керри. – Даг… пойдем вниз. – Керри… – Пошли. – Но… – Пойдем вниз, Даг! И улыбнись, пожалуйста. Я не хочу, чтобы твоя мать обвинила меня в том, что я плохо обращаюсь с ее мальчиком. Чего доброго она решит, что я тебя избиваю! – Керри… – Пойдем вниз, Даг… …я помню, как прежде чем спуститься к оставшимся гостям, прямо на лестнице Керри обняла меня за шею руками, прижалась всем телом и поцеловала в губы таким поцелуем, что единственное, о чем я мог думать, когда наши губы разъединились, – о том, как поскорее вернуться домой, чтобы без лишних свидетелей избавиться от одежды и опрокинуть ее на кровать. А когда с нижней ступеньки раздался сначала кашель, а потом голос моей матери… – Простите, если я вам помешала. – Черт… мама… – Черт… – Это совсем не то… – Милый, мне еще не сто лет. И я в своем уме. Ваши обжимания по углам вряд ли могут меня шокировать… – Мама! – Милый, тетя Франсин хочет с тобой попрощаться. Если, конечно, твоя дама тебе позволит. – Черт… мама… – Дама позволит. Даг, милый, бери в руки свою симпатичную задницу и беги прощаться с тетушкой. Заодно не забудь и про всех дядюшек. Через пять минут я жду тебя в машине. И, да! Чуть не забыла! С Днем рождения вас, миссис Марш! Всех благ! – Какая же нахалка… – Мама!!! …я пытался, но так и не смог предотвратить очередную ссору. К счастью, или к несчастью, но та перепалка на лестнице действительно оказалась последней ссорой моих мамы и девушки, потому что ровно через одиннадцать дней Керри захлопнула перед моим носом дверь такси и, как мне казалось тогда, навсегда исчезла из моей жизни. Я смотрю, как двигаются губы Керри, произносящей очередную самоуверенную тираду, и думаю о том, какими нежными и податливыми они были, когда я прикасался к ним своими губами. Я помню их вкус; и мне достаточно закрыть глаза, чтобы мысленно – с точностью до миллиметра – прорисовать каждую черточку ее тела, скрытого от меня одеждой и белым халатом. «И все-таки она изменилась…», – думаю я. Мне кажется, я имею в виду ее наряд и прическу, но я не уверен, что дело действительно в них. Я помню Керри в дешевых джинсах и тоненьких топиках на бретельках. Помню два ее сарафана – короткий и длинный, которые она носила в нашу единственную совместную поездку к океану. Помню теплые свитера, кофточки ярких расцветок с маленькими соблазнительными пуговками, которые так и взывали, чтобы их поскорей расстегнули… Я помню ее волосы; яркие, отливающие на свету всеми оттенками красного, они, словно плащ, окутывали спину Керри и, когда она их распускала, волнами опускались ниже ее поясницы. Тот цвет был натуральным; я знаю точно, потому что ни разу на моей памяти Керри не покупала красок для волос, не подкрашивала отрастающие корни, и оттенок ее волос никогда не менялся. Я помню хвостики и косички, которые она заплетала, когда мы были вместе. Помню, как вечерами, когда мы оставались одни, я запускал в ее волосы пальцы, и мне казалось, что я погружаюсь в шелковый водопад. Помню, как не один раз она порывалась отстричь сводящую меня с ума красоту, а я грудью вставал на ее защиту. Волосы стоящей передо мной взрослой Керри были аккуратно подстрижены и уложены, стали на полтона светлее и длиной доходили ровно до ее плеч. В отличие от крупных, чаще всего пластмассовых, разноцветных сережек, которые так любила моя бывшая девушка, в уши этой женщины были вдеты изящные и неброские взрослые серьги. Ее блузка так же была строга и изящна. Но не прическа и сдержанный стиль в одежде превращали Керри из «девочки, которую я любил» во взрослую «доктора Уивер»; белый халат и фонендоскоп на ее шее также были здесь не причем, словно нелепый антураж в ролевых играх. Она могла появиться передо мной в костюме сантехника, порочной медсестры или стюардессы, и ее появление произвело бы на меня точно такой же эффект. Тогда, четырнадцать лет назад, я знал Керри. Я понимал ее, с легкостью мог предугадывать ее желания, знал, о чем она думает. Ее жесты, привычки, переходящая все границы любовь к сладкому, страхи, тревоги, сомнения, любимые фильмы и книги, мечты и фантазии – казалось, я знал о ней всё. Общие словечки и фразы, словно невидимые ниточки, связывавшие нас; забавные ситуации, в которые попадали мы с Керри, равно как и печальные события, пережитые нами, – из всего этого складывалась история наших отношений; но я и представить не мог тогда, с какой легкостью раз и навсегда обрываются связи между людьми… как быстро и безвозвратно истончаются связующие их ниточки. И вот, годы спустя, я увидел перед собой незнакомку. Женщину, о которой я не знал ничего: что заставляло ее смеяться, что вызывало слезы, кто был с ней рядом, кого она любила, кого ненавидела… Жизненный опыт, появившийся в ее глазах, был только ее опытом. Тогда как нас двоих более ничего не связывало… только воспоминания… и я понятия не имел, чтó именно Керри запомнила о том небольшом по сравнению со всей ее жизнью временном отрезке, когда мы знали и любили друг друга. Быть может, для нее наш роман был всего лишь незначительным эпизодом. Чем-то, о чем она давно забыла. Ведь и я сам все эти годы старался не вспоминать о Керри и нашем прошлом. Это были болезненные воспоминания. Воспоминания, от которых хотелось избавиться. И воспоминания, избавиться от которых мне так и не удалось. Когда несколько дней назад Марк впервые заговорил со мной о Керри, я не сразу нашелся с ответом. И я не могу сказать, что я испугался. На самом деле испугался я гораздо позже. А тогда я лишь вяло попытался его отговорить, и я хорошо знал людей, на которых можно было сослаться. За последние годы не один и не двое из знакомых мне медиков, так или иначе имевших дело с доктором Керри Уивер, при встречах жаловались на невыносимый характер моей бывшей возлюбленной; и хотя мы так ни разу и не пересеклись с ней за прошедшие с нашего расставания годы, я не мог сказать, что рассказы приятелей меня удивляли. Крутой нрав Керри не был для меня секретом, и пусть я понятия не имел, откуда Марк мог узнать о том, что мы с ней когда-то вместе учились, тяжелый характер бывшей сокурсницы вполне мог сыграть мне на руку. Я видел, как с каждой добавленной мною деталью жизнеописания «подвигов» доктора Уивер, заинтересованность Марка в Керри сходила на нет; и если бы не вмешательство заведующего отделением, вряд ли мы встретились бы с нею в ближайшее время. Марк спасовал – то ли под влиянием Моргенштерна, то ли после личной встречи с Керри (а мне можно было не рассказывать о ее способностях к убеждению)… и только тогда, когда я, наконец, осознал неизбежность появления доктора Уивер в моем отделении, мне впервые стало по-настоящему страшно. Дать точное определение своим страхам я так и не смог. Испугался ли я, что, увидев ее, пусть даже и годы спустя, испытаю к ней те же чувства, что и при первой встрече? Или, напротив, боялся, что ничего не почувствую? Моя любовь к Керри, наша близость и расставание, несомненно, являлись самыми яркими переживаниями за всю мою жизнь, и перечеркнуть некогда сильное чувство безразличием в настоящем я не хотел. Не видя ее, лишь изредка слыша упоминания о ней в разговорах со знакомыми и друзьями, было так просто уговорить самого себя, что женщины по имени Керри Уивер не существует в природе. Что где-то далеко, – в Африке ли, куда она так стремилась, в оставленном ли мною много лет назад Нью-Йорке, или в Льюистоне, штат Мэн, где когда-то жили ее родители, – по-прежнему живет девочка по имени Керри. Так же учится, отбрасывает от лица пряди огненно-красных волос, улыбается той же улыбкой, ходит в библиотеки, читает романы Джерома Сэлинджера и Стивена Кинга, любит ужастики, после которых ей снятся кошмары, душещипательные мелодрамы, рассовывает по тумбочкам упаковки ванильных ирисок и мечтает изменить мир. Я не был готов к встрече с повзрослевшей Керри. Не был готов признать очевидное: все эти годы она не была вечно юной пленницей моих воспоминаний; недосягаемая для меня, Керри жила своей неизвестной жизнью. С каждым годом становясь старше, она отказывалась от каких-то своих привычек и обретала новые, встречала людей, влюблялась, ссорилась с ними, расставалась, смеялась, плакала, занималась любовью… Эта прожитая ею вдали от меня жизнь как будто разрывала последние связи между нами прошлыми и настоящими. И я хорошо понимал, что должен буду либо отпустить заключенную в моих воспоминаниях девочку-образ, которую я так сильно и долго любил, либо капитулировать перед неподвластными воле разума чувствами. И то, и другое было бы для меня мучительно, трудно и обязательно потребовало бы жертв. Я зажмуриваюсь и пытаюсь сосредоточиться на словах Керри. Мне трудно удержать злость, и я не могу не думать обо всех тех людях, которые целовали ее надменно сжатые губы. – Ты оставил его одного. Если твой Чендлер и приедет, он не станет расписываться в истории болезни. Он ни за что не отвечает. Что это даст мальчику? Закончив говорить, Керри в ожидании ответа изгибает брови, а я заставляю себя думать о мальчике-поджигателе, о его вынужденной много работать матери; я из последних сил стараюсь воскресить ярость, которая буквально внесла меня минуты назад в эту комнату… – Ты с кем-то встречалась? До меня у тебя кто-то был? – Ты же знаешь, что нет… – Я не говорю про секс. Ты… тебе кто-то нравился? – Когда я была маленькая, я была влюблена во врача из нашей миссии. Он был высок, бородат, и у него была курительная трубка. Я считала, что все это нереально круто! – А после? Когда ты стала старше? – Ну… у меня был приятель в школе. В старших классах. – Ты его любила? – Нет. – А он? – Говорил, что влюблен. Мы встречались около года. Я думала, что мы просто друзья, а ближе к выпускному он вывалил на меня свои признания. Почему-то я не решилась сказать ему «нет», ведь он был моим другом, и он очень помогал мне все годы учебы… Ну… знаешь… я не была самой популярной девочкой в школе. Этот костыль, волосы, жуткий акцент, от которого я так и не смогла избавиться… Только ленивый не придумал для меня обидного прозвища. А Дейв меня защищал. Он был таким большим и сильным… его боялись и уважали. А когда я была рядом, со мной тоже вынуждены были считаться. Я не говорила тебе раньше, но меня выбрали королевой бала на выпускном. Дейв был капитаном футбольной команды, у него были очень крутые родители… кроме того, он был красавчиком, и все его обожали. На балу я пошла как приложение к кумиру школы… И дома у родителей до сих пор пылится эта дурацкая картонная корона. Думаю, что они ее не выкидывают, потому что с ее помощью утешают себя, что были правы, привезя меня в Штаты. Их девочка популярна! У нее было много друзей! Им нравится так думать, хотя нет ничего более далекого от реальности. Пока Дейв не обратил на меня внимания, в меня только что не кидались камнями… – Похоже на фильм «Кэрри». – На какой фильм? – «Кэрри». Так звали девушку, над которой все издевались, а потом она выяснила, что обладает сверхъестественными способностями, и всех поубивала. – Я что-то слышала… Странно, что у нее такое же имя. И жаль, что я не обладаю такими способностями… – Вы целовались? – Что? – Я спрашиваю, он целовал тебя? – Да, но… мне это не нравилось. Я как будто продавала себя за то, чтобы меня оставили в покое. Словно он вынуждал меня платить дань за защиту от насмешек и популярность. – А почему вы расстались? – Ну, во-первых, я не считала его своим парнем. А во-вторых… как ты думаешь, почему я выбрала столь далекий от Мэна колледж? – Я задавался этим вопросом. – Я сказала, что буду учиться в Нью-Йорке. Он сделал мне предложение. Я сказала, что не хочу. А он назвал меня сукой и ударил по лицу. На том и расстались. – Ты поэтому так боялась наших отношений? Я никогда тебя не ударю, чтó бы ни случилось! – Не только поэтому… Это обязательства… вся жизнь идет кувырком… и… – Дурочка! Это – поцелуи, удовольствие, свидания, секс… столько всего хорошего! – Да… ты, конечно, прав. – Не хочу думать, что ты целовала кого-то другого… – Ты невозможный собственник! Почему? – Наверное, потому что я тебя люблю. – Ты… еще ни разу не говорил этого. – А то ты не догадывалась? – Я догадывалась! И я… Я тоже! – Что тоже? – Тоже… Ты знаешь! – Я никому тебя не отдам… – А я ни к кому и не собираюсь! – Ты моя, слышишь? Ты только моя… …но воспоминания, неуемные стонущие на разные голоса призраки, вытесняют из моей головы все мысли, не связанные с нашим прошлым. Я думаю о том мальчике из города Льюистон в штате Мэн, что был влюблен в Керри, и которому она подарила свой первый поцелуй. Представляю некрасивую сцену их расставания. Думаю о человеке, с которым она могла быть после меня; понимаю, насколько безумны эти мысли, но не нахожу в себе сил остановить их сокрушительный поток. «Какого же черта?! – думаю я. – Америка такая большая! Почему мой город?! Почему Иллинойс?! Почему эта клиника?!» Я знаю, что Керри не искала со мной встреч. Знаю, что все совпадения на самом деле – просто и только совпадения, в которых доли моей и ее «вины» абсолютно равноценны. Если бы из двух полученных восемь лет назад предложений я выбрал Медицинский центр Святого Винсента в Бриджпорте, штат мускатного ореха*, мы с Керри не стояли бы сейчас друг против друга, и я не видел бы в ее глазах все возрастающие смятение и тревогу из-за моего затянувшегося молчания. Я честно пытаюсь ответить. Открываю рот и набираю в грудь воздуха… – У тебя в роду были ведьмы? – Я жила в Африке. Моим крестным был шаман. – Я боюсь тебя, Даг… Знаю, что поступаю неправильно, но ничего не могу с собой поделать… – Керри… – Ты погубишь меня. …но голоса памяти, звучащие в моей голове, такие реальные, молодые и полные жизни, не дают мне сосредоточиться. Словно в замедленной съемке я вижу, как рука Керри поднимается к моему плечу. Я слышу тревогу в ее голосе, когда она… – Даг, с тобой все в порядке? …обращается ко мне, и я шарахаюсь от ее прикосновения, сознавая, что, если она до меня дотронется, я перестану себя контролировать, и тогда с одинаковой долей вероятности, не рассчитывая силы, я могу оттолкнуть ее от себя, или – что гораздо, гораздо хуже! – поцеловать. – Даг, я посчитала, что это уместно… потому что мальчик нуждался в помощи и… Керри сбавляет тон, ловит мой взгляд, и за тревогой и показной отстраненностью я замечаю в ее глазах едва ли поддающееся описанию выражение; будто локатор, настроенный на нужную частоту, я улавливаю посылаемые ее телом зашифрованные сигналы, которые отголосками былой нежности, связывавшей нас когда-то, буквально кричат мне, чтобы я обратил на них внимание: наклон головы, легкое, слегка учащенное дыхание, полуоткрытые губы, дрожание ресниц, протянутая ко мне ладонь… «Я не чужой тебе человек. Не твой враг. Я ничего не делала специально, чтобы обидеть тебя или подставить», – прочитываю я в ее позе, и мне нет никакого спасения от желания притянуть Керри к себе, зарыться лицом в ее волосы, ощутить их неповторимый запах так близко, коснуться ее губ своими… «Это ненормально. Это неправильно. Она просто моя коллега. Женщина, которая в первый же свой рабочий день, умудрилась подложить мне большую свинью», – не отводя взгляд от полуоткрытых губ Керри, думаю я. Заставляю себя вспомнить горящие шторы и забившегося в угол мальчишку, который поджег их, потому что мать вновь оставила его одного, а вызванный стоящей напротив меня самоуверенной выскочкой психиатр-стажер вместо того, чтобы оказать помощь ребенку, своим вмешательством лишь усугубил ситуацию. Эти мысли приводят меня в чувство. Уверенно, как человек, сбросивший с себя злые чары, я шагаю к Керри и с удовольствием отмечаю испуг в ее глазах, когда от неожиданности она резко подается назад. Я начинаю говорить; словно камни, швыряя в нее каждое произнесенное слово. Она отступает, но лишь на мгновение. Момент, когда можно было отыграть назад, извиниться за утреннюю грубость, попытаться наладить отношения или просто поговорить, безвозвратно утерян. Я отчетливо понимаю это, слушая ответную реплику Керри… – И где сейчас этот мальчик?! После твоей «якобы помощи» мать забрала его без разрешения! – А кто в этом виноват? Этим делом занимался не психиатр-стажер, Даг. А ты. …и я чувствую себя проигравшим. Я не могу больше спорить, у меня не осталось доводов; я знаю, что я прав, но взгляд Керри слишком убедительный. Ее слова неизменно бьют в цель. А хуже всего даже не это: я проиграл по всем пунктам; после такого начала я уже не смогу спросить у нее, как она жила эти годы; у меня больше нет шанса завоевать ее доверие и дружбу. Чтó бы ни произошло между нами, это была моя Керри, которой я клялся в любви и которую хотел защитить от всех горестей и проблем этого мира. И вот теперь, во многом благодаря моей собственной несдержанности, мы оказывались по разные стороны баррикад. Я не хотел быть ее врагом. «Никогда-никогда я не хотел быть врагом Керри…» – думаю я и, услышав презрительные интонации в голосе обратившейся ко мне Керри… – Даг? Тебе больше нечего сказать? …я капитулирую. Как и утром, я отворачиваюсь от ее протянутой руки и сбегаю. Дверь хлопает за моей спиной, я слышу голос почти бегущего за мной Марка, но я не могу отыскать в себе сил, чтобы остановиться. На ходу я срываю с себя халат, комкаю его и швыряю в стену. Мне нужно на воздух. Я не могу оставаться в клинике. Это место больше не будет для меня безопасным. Я боялся встречи с Керри. Я боялся ее первого рабочего дня. Всю прошедшую ночь я представлял себе, как это будет. Каково это – вновь увидеть Керри, заговорить с Керри? Я был уверен, что моей первой фразой станут слова: «Рад снова видеть тебя. Я скучал». Я думал, что обниму ее, и мы вместе вспомним прошлое. Я надеялся, что мы станем друзьями. И я и мысли не мог допустить, что одного дня хватит, чтобы камня на камне не оставить от основы основ моей жизни – самого светлого и чистого чувства, что я когда-либо испытывал. Керри больше не была девочкой, которую я любил. Я своими руками превратил ее в доктора Уивер – своего заклятого врага. «Я не должен был отворачиваться… Не должен был убегать…» – думаю я и, не сбавляя шага, направляюсь к своей машине. «Уже ничего не исправишь…» – думаю я; вспоминаю протянутую ко мне ладонью вперед руку Керри и чувствую, как к глазам подступают горячие слезы разочарования и обиды. Усевшись на водительское сиденье, я опускаю лицо на руль и позволяю себе заплакать. Мне стыдно за собственную слабость. И я сам не могу объяснить, чтó или кого я оплакиваю. Свои несбывшиеся надежды? Безрадостное будущее мальчика-поджигателя? Девочку, которую вновь потерял? Любовь, которой не суждено повториться? И только пару минут спустя мне удается взять себя в руки и непослушными пальцами завести мотор. «Это только наш первый день… – думаю я, чувствуя, как в душé просыпается уже похороненная мною надежда. – Быть может, все наладится уже завтра». Эта мысль придает мне сил и, трогаясь с места, я представляю улыбку Керри, когда я попрошу у нее прощенья. – Все наладится, – говорю я; произнесенные вслух слова наливаются силой, словно волшебное заклинание, – и я верю в эти слова, верю, что завтра все будет иначе. Я представляю улыбку Керри и думаю о том, что скажу ей, когда увижу ее снова. – Завтра, – произношу я вслух. – Я увижу ее. И все наладится. Завтра.***
Но, конечно, ни завтра, ни послезавтра и ни неделю спустя ничего не наладилось. С каждым днем наши отношения с Керри лишь ухудшались, но я и представить себе не мог, до какого дна мы дойдем, пока в нашу историю не вмешалось третье действующее лицо. И вот тогда все стало по-настоящему плохо. – Мы с Керри встречаемся, – однажды сказал мне Марк. – Поэтому будь добр, подбирай выражения, говоря о женщине, которую я люблю. Я посмотрел на него, понял, что он не шутит, и вдруг с пугающей ясностью осознал, что благородное и благоразумное «поздравить и отойти в сторону» – это не про меня. Собственно, вот так я и превратился в подонка, который всеми способами пытался отбить у лучшего друга любимую женщину; и которому за это ни черта не было стыдно. ........................................... * "Штат мускатного ореха" - неофициальное прозвище штата Коннектикут на северо-востоке США.