Второй шанс

      — Почему десять? — Америка нахмурила свой носик, она говорила, что он у нее слишком большой, мне же он казался идеальным. Мы сидели на пляже у озера. Прекрасное и кристально чистое озеро было замечательным фоном для нашего с Америкой пикника. Я слишком мало времени уделял ей во время прошлого Отбора и не собирался делать это в этот раз.       Вчера была объявлена Элита и все девушки, которым не так повезло, уехали домой. Многие из них были недовольны, и мне весь вечер пришлось отвечать на их вопросы и попытки надавить на жалость или что-то еще… Некоторые даже решились на кардинальные методы — соблазнение. Они считали, что ничего не теряли, но терять им было что… Если бы отец только узнал о их действиях, они бы не только пожалели о содеянном, а неплохо бы расплатились за свои жалкие попытки.       И все же что-то хорошее в их отъезде было — стало тише. Тишина не стала давить, как это было до Отбора, наоборот, теперь она воспринималась как благодать. Я был рад избавиться от постоянного гула голосов, даже думалось так легче.       Вернемся к пикнику…       Америка сидела на пледе и вопросительно смотрела на меня из-под густых темно-рыжих ресниц. Странно, что сегодня на ней был минимум косметики, что позволило мне любоваться ее природной красотой, и ее вид часто помогал моим мыслям исчезнуть в только им известном направлении.       — Прости, можешь повторить? — попросил я, испытывая неловкость от того, что уже в который раз терял нить разговора.       — Я спрашивала, почему нас осталось десять? — Америка внимательнее посмотрела на меня и слегка нахмурилась. Чтобы не испортить пикник, мне стоит быть куда внимательнее, чем сейчас.       — Потому, что десять девушек — Элита, полуфинал Отбора, так сказать.       — Значит, скоро все закончится? — нахмурилась Америка. Сначала я подумал, что стоило бы заверить ее, что она никуда не уедет, вообще никогда, ну или просто сказать, что ей не о чем волноваться, но почему-то я не сделал этого. Наверное, из-за задумчивого блеска голубых глаз. — Я не хочу уезжать.       — Ты всегда можешь остаться, — Америка удивленно и в то же время как-то неожиданно спокойно посмотрела на меня. Мы с ней никогда не говорили о том, что происходит между нами, но, если быть честными хотя бы с самими собой, друзьями мы перестали быть еще несколько недель назад. Даже если отбросить тот факт, что я любил ее, я перестал быть для нее просто другом. Я видел это в блеске ее глаз, чувствовал в ее поцелуях. Я помнил по моему сну или забытой второй реальности, как целует Америка, когда любит кого-то. А это очень похоже.       — Я не… — пока Америка подбирала слова, я услышал голоса где-то в небольшом отдалении от нас. Я дал четкий приказ ни при каких обстоятельствах нас не беспокоить. Никто из обслуги или гостей дворца не стал бы нас беспокоить, а, значит, это были повстанцы. Сомневаюсь, что нас заметили, но скоро это произойдет.       Если бы мы были бы в лесу, нам было бы куда проще укрыться и спрятаться в кроне деревьев, но мы были на берегу озера и, хотя мы были на небольшом и совсем необустроенном участке пляжа, а над нами высился песчаный выступ, нас можно было бы легко заметить. Я тут же накрыл Америку собой, и мы откатились под самым выступ, чтобы как можно лучше укрыть в первую очередь ее от повстанцев. Это могло быть нападение как и северян, так и южан, но при любом из этих вариантов, Америка могла пострадать, я не мог этого допустить.       Америка оказалась прижата моим телом к земле, и я, как мог, держал свой вес на руках, чтобы не придавить ее. Ее глаза испуганно расширились, рот ее открылся, словно она хотела или накричать на меня или позвать на помощь, но звук так и не вырвался. Я наклонил голову к ее уху, ее волосы совсем не к месту защекотали нос, и прошептал:       — Только не паникуй, это повстанцы, — я отстранился от нее, и Америка слабо кивнула, я еле слышно облегченно вздохнул. Она неплохо справляется. Девушка обвила руками мою талию и притянула меня к себе ближе.       — Иллеа и король не простят мне, если с наследником что-то случится, — прошептала Америка, потянувшись к моему уху. Я еле сдержал смешок. Она права, отец никому бы другому не позволил чему-то случиться со мной, ведь это была его привилегия меня истязать.       Шаги приближались, и между нами с Америкой сейчас было миллиметров расстояния и тревожное ожидание того, чем все закончится. Я чувствовал, как она пыталась усмирить бушующее сердце, меня удивила ее стойкость и решимость, учитывая, что мы оба сейчас были в смертельной опасности. Я еще никогда не был так близок к повстанцам, а Америка уж точно, но все же она справляется с этим куда лучше, чем я смел бы надеяться.       Шаги остановились где-то над нами, и мы с Америкой затаили дыхание. Шаги были легкими, это, должно быть, была девушка, но даже если и так, это значило, что мы все равно были в опасности. Я прислушивался к сбившемуся, словно от бега, дыханию девушки, которая сейчас стояла над нами, и все, что мне оставалось — надеяться, что она не заметит плед, на котором мы только что с Америкой сидели.       — Джорджия, что у тебя? — послышался немного в стороне мужской голос. Джорджия. Значит, над нами сейчас и правда девушка, и я не знал, упрощает это или усложняет все.       — Ничего. Тут никого нет, — ответила девушка и еще несколько непростительно долгих секунд она стояла над нами, и мы с Америкой затаив дыхание смотрели друг на друга, но потом она хмыкнула и ушла. — Не понимаю, зачем мы тратим на это время. Марко ошибся, и они уже успели вернутся во дворец.       Мы подождали еще несколько минут, смотря друг другу в глаза, затаив дыхание и прислушиваясь к звукам вокруг нас. Убедившись, что повстанцы ушли, я скатился с Америки. И выполз из укрытия, первым делом осмотревшись, нет ли кого-то притаившегося, но все обошлось, и только потом я протянул ей руку. Америка к этому времени уже успела приподняться, и почти сама вылезла, но руку приняла.       — Что это было? — шепотом спросила Америка, продолжая сохранять осторожность.       — Повстанцы. Я почти уверен, что они были с севера, — Америка внимательно посмотрела на меня, вспоминая тайные разговоры и мои небольшие откровения о повстанцах. В этот раз она увидела их очень даже близко и не испугалась, хотя я и не ожидал бы от нее чего-то другого, но должен признаться, что у самого сердце продолжало колотится как сумасшедшее. Я был в шаге неизвестно от чего и мне было куда страшнее не за себя, а за Америку. Это был еще один из тех случаев, когда я понял, что не могу отпустить ее, не должен. Дежавю меня не покидало, и я подумал о том вечере, когда умер, вспомнил, как сердце ушло в пятки, когда я увидел дуло пистолета, направленного на Америку. Я не знал было ли то реальностью или нет, но я вспомнил отчаяние, которое я тогда почувствовал.       — Максон? — позвала Америка, — Все хорошо?       — Да, все в порядке, — я встряхнул головой, но странное ощущение в груди не исчезло.       — Что будем делать? — хмыкнула Америка, кивая на уже остывший обед. Она, как и я, сомневалась в том, что пикник еще можно было спасти. Не думаю, что у кого-то из нас было желание его продолжить, поэтому я предложил то, что было для обоих приемлемым.       — Нам стоит вернуться во дворец.

***

      Стоило нам показаться в саду в пределах видимости, как к нам тут же поспешило несколько гвардейцев. Облегчение на их лице говорило о том, что у меня проблемы. Отец, должны быть, поднял шум из-за моего отсутствия и теперь мне придется все объяснять ему, и еще неизвестно, понравится ли ему то, что я могу сказать.       — Ваше Высочество, король ждет Вас в своем кабинете, и просил немедленно привести Вас к нему, как только Вы появитесь, — я кивнул, что услышал его, и посмотрел на Америку.       — Я сначала отведу леди в ее комнату, а потом спущусь к отцу.       — Ваше Высочество, — испуганно начал гвардеец. — Ваш отец требовал немедленно привести Вас к нему. Мы сами можем провести леди в ее комнату.       Реакция гвардейца ясно дала понять, что они уже достаточное время ищут нас, а, значит, повстанцы не шли во дворец, а возвращались из него, значит, каждая минута, когда отец не знает, жив ли его наследник, злит его еще больше. Как бы я не хотел оставлять Америку, мне пришлось кивнуть гвардейцу и извиниться перед ней.       — Ты должен жениться, — сходу начал отец, стоило мне войти в его кабинет. Я не ожидал от него такого заявления еще месяца два, а то и больше, но тут ни с того, ни с сего он заговорил об этом. Что он задумал? Почему сейчас?       Я подошел к его столу ближе, жалея, что папка, поднятая мной накануне из архива и изучена вдоль и в поперёк, осталась в моей комнате. Я догадывался, почему он решил все так повернуть, ситуация с Францией начала давать осложнения. Отец настаивал на войне, все же наш флот был сильнее и современнее, чем во Франции или Германии, которая ее поддерживает, но я хотел попытаться убедить отца не рубить с плеча, а попытаться договорится с ними.       — Что? — переспросил я, зная, что ему это не понравится, но лучше уж пусть хмурится и ругает мою нерасторопность, но я буду знать точно, что он хотел этим сказать.       — Ты должен закончить Отбор, — настоял отец, начав буравить меня взглядом, словно мог одним только взглядом убедить в том, что ему нужно беспрекословно подчиниться.       — Зачем?       — У меня нет ни возможности, ни желания дальше держать всех этих девушек. Нам нужны средства для войны, а твой Отбор стоит слишком много денег.       — Нам не нужна еще одна война. Еще одна война разорит нас. Мы и так несем убытки из-за неурожая, мы не сможем даже поддерживать войну.       — Я не ожидал от тебя чего-то другого. Если мы отступим, решим пойти на переговоры, мы потеряем наше положение. Я годами добивался, чтобы с нами считались, и не собираюсь это так просто отдавать. — куда проще разорить страну, — подумал я, но скажи я вслух это, не знаю, чем бы это обернулось для меня.       — Никто и не просит отдавать. Если мы найдем компромисс, — я не знал, услышит ли меня отец, но снова начал этот бессмысленный разговор, есть совсем небольшая вероятность того, что он вообще слышит, что я говорю, но, может, он слушал вполуха, как обычно.       — Ничего мы не будем искать. Станешь королем, сам будешь решать, как поступать, король пока здесь я.       — Я не могу этого сделать, — я подумал об Америке. Я не мог сделать это с ней. В какой ярости бы не был отец, я не стал бы этого делать. Она возненавидит меня, если я поставлю ее перед фактом, или, что хуже, заставлю выбирать сейчас, не дав ей практически никакого времени на то, чтобы проникнутся ко мне хоть какими-то чувствами.       — Ты сделаешь это, — со сталью в голосе сказал отец. Он не редко использовал это, но сейчас, казалось, находился на грани. — Жду к ночи твой ответ.       — Слишком мало времени. Мне нужно не меньше трех дней.       — День, на больше не рассчитывай, — отмахнулся король, опуская глаза к документам и уже не обращая внимание на меня. Я повернулся и вышел, не пытаясь начать спорить с ним, это бесполезно. Он в итоге победит, а Америка увидит свежие раны на моей спине. Нужно придумать, как обхитрить отца, потянуть время.

***

      Я долго гулял в саду, еще дольше сидел в своей комнате заламывая руки, но так и не придумал, как можно было бы повлиять на отца, и пришел к мысли, что стоит подумать о том, как потянуть время, но встреча с ним после ужина и моя попытка убедить его в том, что война нам не нужна, не увенчались успехом. Он по-прежнему стоял на своем, даже не слушая моих доводов. Хотелось позвонить Дафне и договориться о встрече с ее отцом, пока не началась литься кровь наших народов, но действовать за спиной отца я не мог, к тому же, я так только выставил бы на посмешище свою страну, в которой наследник и король расходятся во мнениях и поступках.       Я отложил в сторону документы, поймав себя на том, что не могу думать ни о чем, кроме требования отца, и того, что мне делать с этим требованием. Я переживал о том, что рано или поздно я должен буду сделать это, и я уверен, что у меня не будет возможности отложить принятия решения даже на неделю. Значит, я должен подумать о том, что может заставить Америку согласиться на это, а аргументов у меня совсем не было, кроме моей безумной любви к ней, слишком сильной, чтобы подвергнуть ее этому, чтобы отпустить ее.       — Джордан, унеси эти бумаги ко мне в кабинет, — я сложил листы в папку и передал ее камердинеру, чтобы он унес их.       — Что-то отвлекает Вас от работы. Не девушки ли? — Джордан добродушно подшучивал, но при этом попал в точку.       — Девушка, — улыбнулся я и поправил галстук. — Если кто-то спросит, ты не знаешь, где я.       — Конечно, — подмигнул парень. — Я не знаю, куда Вы ушли и зачем.       Стоило мне выйти из комнаты, как ноги сами понесли меня к Америке. Я хотел ее увидеть, просто посмотреть в голубые глаза, может только один взгляд на нее подскажет мне как поступить, как выкрутиться из этой ситуации. Я старался идти размеренно и не спеша, как подобает принцу, но все же очень быстро оказался возле комнаты Америки. Еще на подступах к ней я услышал шум, словно кто-то разговаривает, он был незначительным, и я убедил себя в том, что мне показалось. Я слишком сильно хотел снова увидеть Америку, даже если она спала. Время было позднее, и дворец уже погрузился в сон, но мне нравилось приходить сюда и наблюдать за тем, как она спит.       Я тихо, без стука открыл дверь и увидел то, чего больше никогда не хотел видеть. Америка сидела на кровати в одной лишь ночной сорочке и прижималась к гвардейцу. Я не видел его лица, но мне это было не за чем. Я сразу понял, кто это. В комнате царил полумрак, но мне его хватило, чтобы увидеть, как Америка доверчиво прижимается к нему, а ведь он разбил ей сердце. Как у него хватило наглости искать с ней встречи, и как могла Америка еще днем целовать меня, а уже вечером нежиться в объятиях Леджера? Во имя всех святых и тому, что я чувствовал к этой девушке, я пытался успокоить себя, заставить свое сердце биться медленнее и потушить огонь ярости и обиды, но не вышло. Волна обиды затопила все, и я не мог ее контролировать.       — Максон, — удивленно и с тревогой позвала меня Америка, отстранившись от гвардейца, но я не мог смотреть на нее, не мог поверить, что она даже сейчас делала это. Может это предательство — константа, которая не зависит от других событий? Леджер поднялся и хмуро посмотрел на меня, видимо, пытаясь понять, почему я ночью пришел к Америке, но это был мой дворец, это была девушка, которую я намеревался сделать своей женой и пусть Леджер катится к дьяволу со своими выводами.       — Пошел вон, — ледяным тоном приказал я Леджеру. Он был не только моим соперником, не только тем, кто сейчас обнимал мою любимую, он был тем, кто причинил ей сильную боль. — Если не хочешь завтра пойти на виселицу вместе с ней, пошел вон.       — Да, Ваше Высочество, — стиснув зубы, отчеканил гвардеец и покинул комнату. Не говоря ни слова, я решил последовать за ним. Я не мог разговаривать сейчас с Америкой, не после того, что увидел.       — Максон, — позвала Америка. Я ожидал, что она останется в своей комнате, что у нее хватит ума не бежать за мной, но Америка выскочила босиком и в одной ночной сорочке вслед за мной. Ее волосы растрепались, а ее щеки были влажны от слез. Я не знал расстроил ее Леджер, что-то другое, или то, что я так быстро оставлял ее сейчас, но ее слезы болью отозвались в моем сердце. Я не мог смотреть на это и поэтому весьма неделикатно отвернулся. — Я могу все объяснить. Ты не так все понял, — тихо прошептала девушка.       — Не сегодня, — я постарался, чтобы мой голос не дрогнул, он казался лишенным любых эмоций, но внутри бушевал ураган. Я хотел поцеловать ее, обнять, накричать за предательство и выгнать из Отбора. Я не знал, что мне сказать и что сделать, и поэтому я решил уйти. — Возвращайся в свою комнату, Америка, пока я не отправил тебя домой.       Я не обернулся, но знал, что Америка провожала меня взглядом, пока я не скрылся за поворотом. Это был ее маленький протест. Она отказывалась сделать то, что я потребовал, но и не последовала за мной. Значил ли что-то ее поступок? Говорил ли он о ее решимости не сдаваться? Я не знаю.

***

      Вместо того, чтобы подняться к себе, я спустился вниз и опомнился только тогда, когда увидел отца, среди вороха бумаг. Он поднял на меня взгляд, смерил меня тяжелым испытывающим взглядом и нетерпеливо спросил:       — Ты что-то хотел?       — Ты победил. Я женюсь, — слова вылетели из моих уст прежде, чем я обдумал их.       — Кого ты выбрал? — вкрадчиво поинтересовался отец, откладывая в сторону очередной договор.       — Узнаешь тогда же, когда и все. На церемонии Выбора, — ответил я, зная, что это приведет его в ярость. Так и случилось, кадык его дернулся, глаза заволокла дымка ярости, кулаки сжались, но я не отвел взгляд, выдержав его молчаливый выпад. Он знал, что должен был согласиться на это, это был ответный ход, и он должен был его принять.       — Ты зазнаёшься, мальчишка, — я знал, что нарываюсь на плеть, но решил, что, может, опьяненный победой король спустит мне это с рук.       Я вышел из его кабинета и только тогда поднялся к себе. Эмоционально опустошенный, я не знал, что испытал сильнее: боль от предательства Америки, горечь от того, что я только что сделал или отвращение к самому себе из-за того, что снова позволил отцу управлять мной.