«На двоих одна судьба»

      Каждый вечер я провожала закаты. Я приходила сюда, к озеру, садилась на берегу на старое бревно и, поджав под себя ноги, наблюдала за тем, как плавно солнце раскрашивает небо. Я все еще предпочитала рассветам — закаты.       Но теперь … я ничего не чувствовала при этом.       Вообще.       Ничего.       Пламенные языки всех оттенков оранжевого и розовато-сиреневого расстилались по синему небу и окрашивали облака, которые рассеиваясь, обрамляли вершины гор. Цвета менялись каждый день, менялись и их оттенки, глубина, насыщенность. Закат, как и прежде, завораживал меня. Но я больше не чувствовала облегчения, глядя не него, и не испытывала восторга, наблюдая за этой красотой.       Отныне закат дарил мне чувство покоя, которое сразу рассевалось, стоило солнцу скрыться за горизонтом.       Закат стал, своего рода, тихой гаванью, в которой я могла уединиться и переждать бурю.       И снова полюбить одиночество.

***

      После того как мы вернулись в Калифорнию многое, что изменилось. Вернее… мало кто остался прежним.       Мы приехали через несколько дней после того как все закончилось. Тьма над Канадой рассеялась, и все СМИ выдумали историю о каком-то аномальном циклоне, и, полагаю, не без помощи Олимпийцев, люди беспрекословно поверили в эту чушь. Сразу после того как мы победили стали поступать новости, связанные с резким уменьшением преступности, люди перестали пропадать в горах или малообитаемых лесах, ряд болезней наконец-то оставил человечество в покое. Нам оставалось только гадать, как долго на земле будет воцаряться этот покой. Понятное дело, зло, все еще здесь, но вот его форма теперь заметно меньше. Все человеческие пороки и грехи, конечно, все еще оставались.       Но мы не слабо так подчистили мир. А что мы получили за это?       Траур и Похороны.       В лагере нас встречали молчанием. Каждый вел счет пострадавшим и не видел необходимости праздновать. Ребята смотрели на нас с должным уважением и восторгом, но не мучали нас ненужной похвалой. Я старалась держаться, правда, старалась. Но когда я увидела Можжевелку, беспокойно оглядывающую всех присутствующих, меня будто переклинило.       Дионис и Хелен все поняли, когда я не смогла обнять их в ответ. Не смотря на то, что в глазах олимпийца я видела искреннее облегчение, когда он увидел меня живой, я не могла ответить ему. Просто … не смогла.       Перси был сильнее. Он нашел силы, чтобы обнять Хелен и Сью, я даже видела, как его обнял Дионис и, не будь я так опустошена, я бы искренне удивилась тому, что Олимпиец так себя вел по отношению к нему. Перси тоже был сломлен, но ему удавалось создавать внешнюю видимость того, что он в порядке. Мужчина, что тут скажешь. А я не могла так себя вести. Уже не могла.       Я прошла мимо всех, глядя перед собой. Кажется, Дионис хотел меня догнать, но Перси остановил его. И … я была ему за это благодарна. Мне не нужны сейчас утешения.       Пройдя мимо столовой и дома Пайпер, я остановилась у домиков Ареса. Его дети ушли на войну в полном составе, но все те, кто должен был вернуться — погибли.       Алекс. Бренда. Кларисса.       Первый умер на моих руках, вторая погибла на моих глазах, а Кларисса … я не спасла ее.       Я понуро захожу в дом, где так часто проводила вечера с Клариссой, обсуждая парней, но чаще всего тренировки. Она всегда заполняла своей энергетикой все пространство. Шумная, громогласная, сильная и уверенная в себе, она всегда меня восхищала. Ее жажда жизни передавалась каждому, кто был с ней знаком. Ее нельзя было не заметить, она вызвала и восторг, и уважение, и вместе с этим зависть и ненависть. Потому что ей было плевать на общественное мнение, она не была доброжелательна с теми, кто по ее мнению был труслив или слаб. Она старалась не замечать их. И не нам судить ее за это. Она была толстокожей, что позволяло ей не быть восприимчивой к тому, что о ней говорят, к тому, что сравнивают ее с парнем. Ее это не трогало. У Клариссы было горячее и доброе сердце, она хорошо разбиралась в людях и всегда была готова к бою. Ей нравилось сражаться, она обожала этот адреналин, ее не пугали травмы и ссадины, она вся излучала собой воинственность и ярость в бою.       И она была очень похожа на меня.       Я захожу в ее домик, который сразу пугает меня своей пустой. Все без нее теперь будет иначе.       Прохожу в ее комнату, и на пару минут позволяю себе обвести взглядом каждую деталь. В голове проносится сотня воспоминаний: как мы лежали на ее кровати, обсуждая Криса, как Пайпер бросала в нас этими подушками, как мы занимались за ее столом, пытаясь найти что-то в архивах о пророчестве Рейчел. Теперь все это казалось таким далеким и таким … ненастоящим.       Поэтому, чтобы у меня осталось хоть что-то, ведь меня лишили даже возможности оплакивать ее тело, я нахожу на вешалке ее старую камуфляжную куртку, и, накинув на себя, глубоко вдыхаю ее запах.       — Ты должна была быть здесь. Ты обещала мне.       Мои слова эхом разносятся по пустой комнате, и все, что я слышу в ответ, это гнетущая тишина и раздражающий звук тикающих часов.       Последний раз обвожу взглядом ее комнату, пропуская через себя все воспоминания и детали, а после ухожу, зная, что больше не найду в себе силы вернуться сюда. На середине пути встречаю Перси с рыдающей на его груди Можжевелкой, Пайпер, крепко обнимающую Рейчел, и всех остальных. Братья и сестры Клариссы, узнав на мне ее куртку, не скрывая печали, опускают взгляд в землю. Перси едва заметно кивает мне, понимая, что я хочу скрыться у себя и ведет остальных дальше. Все с тем же опустошением на лице, пустотой во взгляде и крепко сжатыми в одну линию губами.       А я… а я прохожу мимо и, оказавшись у себя в домике, сразу ложусь на кровать, крепче укутываясь в куртку Клариссы.       И впервые за все эти дни я закрываю глаза и проваливаюсь в тяжелый сон.       Все эти дни у ведьмаков я не могла спать. Даже когда у меня на руках заснул измученный Перси, который перестал разговаривать. Но его молчание я принимала как свое, поэтому, когда поймала его немигающий взгляд, сама подошла к нему.       — Отдохни, Перси. Поспи.       Ему не нужно было отвечать, я была второй, после Пайпер, кого он подпустил к себе, после всего что случилось. Парень медленно опустил голову на мои ноги и закрыл глаза. Я, так же опустошенно и не моргая, перебирала пальцами его снова отросшие волосы, успокаивая этим жестом и себя и его. Перси спустя какое-то время все-таки заснул, а я так и осталась сидеть и перебирать его волосы.       Потом я провела подушечками пальцев по его нахмуренному лбу, разглаживая это беспокойство, и наблюдая, как после моих касаний, его лицо расслабляется. В тот момент я думала только о том, что если бы потеряла и его — то не смогла бы жить дальше. Все четыре часа пока он спал, я гладила его по волосам, охраняя его сон. И это притупляло мое отчаянье. А потом к нам пришла и Пайпер.       Мы мало с ней разговаривали, просто потому, что никто не знал о чем говорить, но в тот момент я также уложила девушку возле себя, позволяя ей лечь с другой стороны, опустив голову на мои ноги возле головы Перси, и теперь я гладила по волосам и ее. Я видела насколько это все трудно для Пайпер. Видела, как она страдала, но не могла утешить ее. Ее боль эхом отзывалась у меня в сердце, и я боялась, что меня разорвет от боли, если я буду рядом с ней.       Но я понимала, что нужна ей. Я — то немногое, что у нее было, и даже Силена не могла дать ей то утешение, которое ей давало мое присутствие рядом.       Я все еще помню, с какой пожирающей печалью во взгляде на нас смотрел Хирон. А я продолжала смотреть в пол. И обнимать тех, кто еще был рядом.       Слез не было. Ни у меня, ни у Перси. Пайпер, проведя все эти дни в безутешных рыданиях, не понимала, как нам удается держать их в себе. А мы с Перси просто не понимали, как нам вытащить их из себя. Боль словно хотела мучить нас подольше, пуская гной, и корнями врастая в изуродованное скорбью сердце.       Все изменилось.       Мы оба погрязли в молчании, изредка выдавливая из себя несколько слов. Нико и Пайпер не знали, как себя вести, потому что если Перси еще и принимал их общество, взяв на себя роль старшего брата и помогая им пережить это горе, то я сложила все полномочия, и, оттолкнув всех, зарылась в своей конуре.       После того как мы вернулись, я проспала двое суток. И это были единственные 48 часов, которые не принесли с собой воспоминания или сны. Я просто была во мраке и была совсем не рада проснуться в реальности.       Меня разбудила Хелен и я молча последовала за ней в столовую. И я не сказала ей ни слова.       Вскоре ко мне подсела бледная Пайпер, но я смотрела будто сквозь нее. Не могла сфокусироваться на ее потухших глазах.       — Где Нико?       Пайпер, коснувшись моей руки, ответила, что он у Аида и завтра должен вернуться в лагерь.       — А Перси?       Пайпер опустила взгляд и я поняла, что услышу в ответ.       — В домике Гроувера …       Но я была слишком погружена в скорбь, чтобы спросить, как справляется Пайпер.       Ведь и она … не справлялась.       На третий день после нашего приезда был объявлен траур. И очередные похороны.       Все хотели, чтобы мы почтили погибших полубогов, здесь, в том месте, где был их Дом.       И это правильно, я не спорю.       Но, черт возьми, это слишком тяжело.       Меня вытащил вернувшийся Нико, и мы остановились у дома Перси, когда услышали, как Пайпер уговаривает его пойти.       — Я не смогу, Пайпер! Не смогу!       В этот момент было понятно, что отчаянье дошло до Перси. Я же свое — еще только ждала.       Перси был в ярости оттого, что его заставляют пойти на похороны, потому что нам с ним было, если не тяжелее всех, то определенно нелегко пройти через это еще раз. Потому что здесь все иначе. Здесь их семья, их дом, люди, которые их любят и которые были их друзьями. Здесь, прощаться с ними — больнее…       Пайпер явно впервые видела Перси таким разъярённым, потому что она не знала как себя вести. Перси же начал крушить пирс, поэтому я молча вынула свою руку из руки Нико и прошла к ним на пирс, Нико в это время отвел Пайпер назад, чтобы Перси в порыве гнева не задел ее.       Но я прекрасно знала, что сейчас чувствует Перси. Пока мой разум еще работал все было просто. Каждый проживает потерю по-своему. Кто-то скорбит и оплакивает, кто-то замыкается в себе, кто-то пытается выразить боль через злость и ярость, как Перси, кто-то через обиду. Вариантов масса, но вот выход из всего этого всегда один — это время. Только оно поможет пережить это и затянуть раны.       Я встала перед ним, выслушивая его полные отчаяния крики. Он метался по пирсу и крушил все вокруг, высказывая мне все, что в нем накипело.       — Я ее не спас! Не спас, понимаешь?! Я никого не успел спасти!       Вот она — участь героя. Ты никогда не сумеешь защитить всех, но ты не в состоянии с этим смириться. Мы виним себя, а не обстоятельства, и от этого — нам с Перси — труднее. Если Пайпер и Нико просто скорбят, то мы с Перси — не просто скорбили... Мы не могли смириться.       Не можем признать то, что потеряли того, кого должны были защищать в первую очередь. Мы виним себя. Нас гложет ярость на то, что все случилось именно так, гнев на то, что им не помог никто другой, обида и на них самих за то, что не выбрались и оставили нас здесь без них. Скорбь — это последнее, что обрамляет этот букет чувств после ненависти к самим себе и жизни в целом. Она как подарочная лента. Ненужная вещь, но именно она придает всем страданиям законченный вид.       Я дала Перси выговориться. Выслушала эту тираду сходящего с ума человека, и, когда он в отчаянье и с окровавленными руками осел на полу, я подошла к нему, и, набрав в свои руки воды, полила ею его кулаки. Перси просто смотрел на меня, не зная, что ему делать. Но я тоже не знала. Ничего, кроме того, что мы должны быть там.       — Они бы хотели, чтобы мы были там.       И это правда. Наверно только Кларисса бы сказала что-то колкое на этот счет, но вот ведь ирония — ее нет, чтобы сделать это. Эта жестокая правда дает мне договорить до конца, не отрывая взгляда от печального взора Перси.       — Оба.       Взяв парня за руку, я медленно поднимаюсь и Перси послушно поднимается вслед за мной, крепко сжав мою руку в ответ. Мы выходим к Нико и Пайпер, и, ничего не говоря, двигаемся вперед вместе с ними. Пайпер, глядя на наши мрачные лица, снова смахнула непрекращающиеся слезы, но ни я, ни Перси, даже не посмотрели на нее.       Отдать должное Дионису и Хирону, которые занимались похоронами, они выбрали правильное место для этого. Ни главную площадь, ни берег, ни поляну у старого дуба, нет.       Они выбрали тренировочное поле.       И я знала, что это бы понравилось каждому из тех, кого мы потеряли, ну, кроме Дрю. Она бы наверняка предпочла цветочное поле, хотя и погибла она непосредственно в бою. Ли и Снорт проводили здесь больше времени, чем у себя в домике, Алекс и Брэнда, как истинные дети Ареса, полностью отдавали себя тренировкам с присущей им жаждой сражений и буйной энергией. Крис никогда не пропускал тренировки и сражался наравне с Перси и Алексом, не уступая им в силе и ловкости, он был отличным напарником. И конечно, главным человеком, который, закатив глаза, признал бы, что это самое подходящее место, была бы она. Кларисса.       Дальше мы выстроились по периметру поля, глядя на столы, где стояли черно-белые фотографии наших погибших друзей. Все это было так … так не правильно. Вся речь Диониса прошла мимо меня, лишь изредка я улавливала обрывки фраз, о том, что они умерли героями, о том, что они погибли в бою, и прочее. Но суть всего это одна — они погибли. А мы здесь. Смотрим на эти черно-белые фотографии и думаем о том, как молоды они были.       Атмосфера была гнетущей и невыносимо печальной. На лицах каждого была скорбь, многие не скрывали слез и только дети Ареса яро выкрикивали дань уважения погибшим.       — Бет, наша очередь.       Нико осторожно коснулся моего плеча, понимая, что я в прострации и не слежу за очередью.       — Я не смогу.       Не сразу понимаю, что это раздался мой собственный голос. Низкий, хриплый и с надрывом.       Нико продолжал смотреть на меня, а я на очередь перед собой. Я уверенна, что сейчас сбегу или, что хуже, переверну все эти столы к чертовой матери, пока рядом со мной не появляется Перси. Он осторожно берет меня за руку, а я перевожу на него взгляд.       — Давай, Бет. Я пойду с тобой.       Голос Перси такой же усталый и низкий, но я послушно плетусь за ним, позволяя ему вывести меня в центр. Мы как два инвалида, потерявшие жизненно важный орган, помогаем друг другу в самый сложный момент, разделяя на двоих эту участь.       Брэнда.       Ли.       Алекс.       Снорт.       Дрю.       Гроувер.       Крис.       Кларисса.       Мы подходим к каждому столику и произносим необходимые слова, после чего пару минут смотрим на фотографии. Кто-то из них дрался со мной в бою, как Алекс, с которым я успела сблизиться в последнее время; кто-то радушно встретил меня в этом лагере и почти всегда относился ко мне с искренней теплотой, как Гроувер и Снорт; Бренда помогла мне не умереть раньше времени, не единожды выручая меня, когда мы попали в пожар; кто-то вроде Криса стал мне старшим братом, на которого можно было положиться, и к которому можно было всегда прийти за помощью. А кто-то из них стал моим первым другом здесь. Как Ла Ру.       Они смотрели на нас сквозь фотографии: такие молодые, такие красивые и жизнерадостные, что сердце сжималось от боли. Они должны были выжить. Должны!       Перси задерживается у столика, где стоит фотография Гроувера, а я у столика с Клариссой. А потом вместе смотрим на фотографию Криса.       Ни он, ни я, не видим, с какой тоской смотрят на нас остальные. Все понимают, что мы потеряли близких друзей. Все до единого.       И, наверно, это был последний раз, когда я и Перси были на глазах у этого общества.