Азбука превращения

После той неприятной беседы Виктор и Джейс пришли к молчаливому соглашению: каждый из них работал в тишине и одиночестве, не смея более нарушать личное пространство другого. Их кабинеты стали подобием неприступных крепостей, а лаборатория – своеобразным полем боя. Джейс все так же самозабвенно отдавался своим проектам и продолжал употреблять «Шиммер» для наибольшей продуктивности. Виктор, в свою очередь, не говорил с ним об этом – подернутые дымкой глаза были лучшим доказательством того, что наркотик взял верх над Джейсом, и ни о каком спасении не может быть и речи. Собственное бессилие уничтожало, заставляло вспоминать о студенческих годах, когда снедаемый обидой Виктор пытался доказать руководству колледжа и научному сообществу авторство созданного им модуля. Виктор слишком хорошо помнил начало своего становления, помнил и первые операции, во время которых его терзали сомнения, а после – лихорадка. Он проклинал себя за гордыню и чрезмерную самоуверенность, ненавидел свою безумную затею, и не раз, в порыве отчаяния, выбрасывал чертежи. Обида, боль и желание забыться разрывали его на части, и, чуть погодя, Виктор возвращался к работе, доставая скомканные листы из корзины и разглаживая их дрожащими руками. Удивительно, и как он не сорвался? Почему не стал морфинистом? Утоляя послеоперационные мучения, от двухпроцентного раствора он, незаметно даже для себя, перешел к пятипроцентному, а для того, чтобы не думать о морфии, полностью погружался в исследования. Высшие ученые круги поражались его силе воли, боготворили за выдержку и решимость, но вряд ли могли представить, какой ценой Виктор добился того, что повергало в шок и вызывало благоговейный трепет. Результат, вне всякого сомнения, был прекрасен, но то, что стояло за ним не вызывало ничего, кроме приступов тошноты. Первые годы без эмоционального балласта казались Виктору лучшими в его жизни. Он был абсолютно свободен: его не трогала критика, его мало заботили чувства тех, на ком он испытывал каждую модификацию, его не сковывали общечеловеческие ценности и нормы. Осуждающие статейки в ежемесячных изданиях воспринимались им с должным юмором, так же, как и пламенные речи противников Эволюции на ежегодных конгрессах. Пока оппонент с пеной у рта расписывал ужасы механизированного будущего, Виктор прятал саркастическую усмешку за неизменной железной маской. Ограниченность современных ученых, их твердолобый консерватизм вызывал лишь чувство жалости или брезгливого презрения. Но, со временем и это сменилось абсолютным равнодушием. Он не утруждал себя доказыванием перспектив, так как считал, что попросту опередил свое время. После триумфального возвращения Виктора возобновились и слухи о том, что Стэнвик Пидидли присвоил себе авторство разумного парового голема. Горькое разоблачение окончательно подкосило заунского профессора и тот, заявив о своей якобы тяжелой болезни, на долгое время исчез из поля зрения научного сообщества. Хоть месть была превосходно подана и сервирована, Виктор считал, что ложка дорога к обеду, и журналисты, с упоением травившие опозорившегося «флагмана» опоздали с этим ровно на десять лет. Впрочем, своего удовлетворения происходящим он не скрывал, и не раз говорил, что Пидидли получил по заслугам. Слава и всемирное признание в какой-то степени избаловали Виктора – концепция Великой Эволюции находила все больше последователей, аугментация стала не только модным веянием, но и функциональной потребностью для тех, кто вернулся с войны калекой. Тем не менее, с каждой следующей лекцией, с каждой новой операцией Виктор будто забивал очередной гвоздь в крышку гроба своего нереализованного потенциала. Он довольствовался пребыванием в зоне комфорта и уже не стремился к большему – почетного звания «родоначальника будущего Валорана» хватало с головой. …тут-то он и познакомился с Джейсом. В какой момент все пошло по наклонной? Может, их привычная утренняя беседа в день первой аугментации стала той самой точкой невозврата? Джейс часто жаловался на то, что в Пилтовере ему не хватало времени на серьезные проекты, поэтому в колледже он отделывался всякими мелочами, которые хоть и удивляли преподавательский состав, но никогда не заслуживали высочайшей оценки на экзаменах. Лишенный соблазнов Заун как будто расставил все точки над «i», позволив Джейсу реализоваться так, как он сам того желал. Виктор встретил это откровение критически, заметив, что он был лучшим студентом колледжа потому, что тратил время исключительно на собственное развитие и обучение. Наука была его единственной страстью, и привычные для молодых людей маленькие радости его не прельщали. Сокурсники частенько его поддразнивали, преподаватели в привычной фальшиво-горестной манере предлагали пожить «для себя», при этом не забывая ставить Виктора в пример остальным. – …потому, будучи студентом, я уже стоял во главе команды, создавшей Блицкранка, и в свои двадцать с лишним руководил деятельностью более двух десятков дипломированных специалистов высшей категории. Думаю, несколько пропущенных праздников и попоек в стенах общежития стоили того. Тем утром Виктор впервые пожалел о том, что вместе с эмоциональным балластом лишился и эмпатии: Джейс как-то затравленно втянул голову в плечи и пробормотал неразборчивое «да, конечно». После было молчание, операция и, как заключение – обратный отсчет. Вместо развития ради себя, Джейс начал развиваться вопреки Виктору, чтобы доказать ему и всем, кто так или иначе сомневался, собственное превосходство. И это можно было понять – его потенциал требовал гораздо больших возможностей, чем могла предоставить роль ассистента. А еще точнее – гораздо большего требовало его уязвленное эго. Виктор считал, что наставничество поможет ему сделать очередной шаг на пути Великой Эволюции, подняться выше, преодолеть невидимый барьер, но, вместо ученика он нажил себе врага. Последовательность действий Джейса была донельзя предсказуемой – Виктор помнил себя, и знал, что несостоявшийся коллега пройдет ту же дорогу, от начала и до конца. С одним только маленьким «но». Джейс полностью проигнорировал рекомендации Виктора, и продолжал проводить операцию за операцией, по одной каждую неделю. Опасения по поводу состояния его здоровья не оправдались, зато состояние психики оказалось крайне плачевным. Компенсируемая действием «Шиммера» усталость проявила себя в виде агрессии. Джейс хвастался своими достижениями в Ущелье Призывателей, с истинным вдохновением описывал кровопролитные бои, и нагло врал о том, что участвует в матчах исключительно ради испытания оборудования. – Испытания оборудования следует отличать от примитивной маниакальной резни, – наконец, не выдержал Виктор. Он больше не мог безучастно наблюдать за тем, как деградирует некогда любознательный и очень перспективный молодой ученый. То, чем сейчас занимался Джейс, вряд ли можно назвать наукой. Это было бесцельным совершенствованием, изящным насилием, самоутверждением и местью себе за растраченные впустую годы. Это было саморазрушением. Тупиковой ветвью Великой Эволюции. – Резни? Помилуйте, коллега, – теперь в смехе Джейса сквозила та же сталь. – Я всего лишь завершаю исследования свойств кристалла. – И попутно получаешь удовольствие? – Ты сам говорил о слабости человеческой плоти. А я демонстрирую это в действии. Чем быстрее они осознают собственную никчемность – тем лучше для нас. Для Эволюции! Он не так давно закончил с аугментацией и дошел до состояния, к которому ранее стремился сам Виктор. Может, преобразованное тело и выглядело совершенным, но торжество разума, которое было едва ли не самым важным условием, Джейсом явно не соблюдалось. Рано или поздно ему наскучат издевательства над чемпионами, и он переключится на более достойного противника – ведь никто, кроме наставника не мог составить ему конкуренцию. И Джейс знал об этом едва ли не лучше, чем сам Виктор.