Предначертанное

- Меньше недели осталось... – пробормотала Сунако, глядя на календарь, висящий на кухне Кёхея. Сегодня она опять отпросилась у Макото-сенсея, но на этот раз он отпустил её с неохотой, надавав предварительно кучу поручений. Если следовать им неукоснительно, то девушке было разрешено только дышать, ходить размеренным шагом на короткие дистанции и жевать пищу. Любая другая физическая нагрузка оказалась под запретом. Но Сунако это не сильно расстраивало – на улице шёл такой дождь, что было без слов ясно, что сегодня они с Кёхеем сидят дома. - Да... – эхом отозвался молодой человек, пытаясь отыскать в холодильнике хоть что-нибудь съестное. За продуктами в такую погоду идти совершенно не хотелось, так что он начинал подумывать о том, чтобы заказать на дом несколько коробок пиццы. Другое дело, что ему куда больше хотелось отведать стряпни Сунако, тем более что весь вчерашний вечер и большую часть ночи он приводил свою квартиру в порядок, чтобы на этот раз гостью не смущали грязные носки, обнаруживавшиеся в самых неожиданных местах, коробки из-под растворимого рамена, валявшиеся по всей кухне, потому что наполненное до отказа ещё месяц назад мусорное ведро просто отказывалось их вмещать, крошки, толстым слоем покрывавшие пол, одежда, торчащая из шкафов, из-под кровати и даже из всё того же мусорного ведра, исписанные бумажки и давно почившие ручки, несколько тюбиков с губной помадой, оставленные его бывшими девушками и фотографии из памятной коробки, разбросанные по всей комнате, потому что так Кёхею было удобнее на них любоваться. И это только малая часть из того, что пришлось или выбросить, или спрятать в первый подвернувшийся шкаф, так что его дверцы при Сунако лучше не открывать. Убраться-то он убрался, а вот в холодильник заглянуть не удосужился. - Подозреваю, сегодня последний день, когда меня выпустили из больницы. Макото-сенсей и так слишком долго шёл у меня на поводу. - Тогда надо использовать этот день на полную. После операции ты ещё с месяц в палате проваляешься, поэтому запасёмся впечатлениями сейчас, чтобы было, что вспоминать потом. - Какие есть предложения? – Сунако бросила многозначительный взгляд на окно, всё в подтёках воды – дождь, судя по всему, только усиливался. - Хмм... дай-ка подумать... – Кёхей, изображая мыслительный процесс, потёр подбородок. – Как насчёт того, чтобы заказать пиццу и насладиться просмотром недавно вышедшего фильма ужасов? Я, как чувствовал, вчера взял диск в прокате. - Отличная идея, – одобрила девушка. – Только мне, пожалуйста, не с креветками. - Я помню, – кивнул Кёхей и отправился на поиски телефона. Оставшись одна, Сунако опустилась на стул и, подперев ладонью подбородок, принялась сверлить задумчивым взглядом стенку. Надо же, ещё несколько недель назад она и представить не могла, что будет сидеть на кухне человека, которого покинула по своей воле давным-давно, а он будет суетиться, пытаясь как-то развлечь её и совсем по-детски радоваться тому, что она снова рядом. За те годы, что они провели в разлуке, Кёхей возмужал, стал выглядеть взрослее и ещё неприступнее, чем раньше, но внутренне он практически не изменился. Это был всё тот же старый добрый Кёхей, с которым можно было затеять какое угодно безумство. И Сунако была счастлива, что напоследок сможет поучаствовать в парочке сумасшедших затей. Пусть она и ненавидела ложь во всех её проявлениях, но, солгав однажды, делала это и сейчас, когда пыталась убедить парня в том, что верит в счастливый исход операции. На самом деле девушка не верила, ни на минуту не усомнилась, что для неё всё закончится спустя месяц. Но не хотела признаваться в этом Кёхею, предпочтя сделать вид, что считает Макото-сенсея богом, способным вытащить её с того света. Макото-сенсей богом не был. А значит, спасти её он не сможет. Сунако чувствовала это, когда, только попав в больницу, просыпалась ночами, дрожа и обливаясь потом. Она знала, что скоро уйдёт, но от этого её желание быть рядом с Кёхеем только усиливалось. «Если я снова покину тебя, ты меня не простишь... – мысленно обратилась к возлюбленному девушка. – Возможно, это будет даже к лучшему. Ты возьмёшь себя в руки, найдёшь себе хорошую девушку, женишься на ней... Она будет хорошей женой и матерью, не будет бояться находиться рядом с тобой и считать себя недостойной этого. Такой трусихой, как я, она точно не будет...» - Как же я хочу жить... – прошептала Сунако. - Я всё заказал. Минут через десять привезут, – похвалился Кёхей, появляясь на кухне и садясь на стул подле возлюбленной. – Что за кислый вид? Что-то случилось? Услышав его голос, девушка вздрогнула и поспешила взять себя в руки. - Нет, всё в порядке. Я немного задумалась, только и всего, – ей даже удалось растянуть губы в улыбке, но молодой человек, заметив плещущуюся в её глазах тревогу, нахмурился. – Ничего серьёзного, честное слово, – для пущей убедительности Сунако чуть сжала пальцами руку Кёхея и снова улыбнулась, подумав о том, какой замечательный вечер им предстоит провести вместе. И ей удалось его обмануть. Лицо парня разгладилось, исчезло беспокойство во взгляде. Молодые люди одновременно вздохнули с облегчением. Кёхей – потому что его страхи не подтвердились, а Сунако – потому что ей удалось убедить возлюбенного в том, что всё в порядке. Она опять обманула его. А он снова поверил. В этот момент в дверь позвонили – привезли заказанную пиццу. - Как насчет того, чтобы устроить праздник живота? – подмигнул Кёхей Сунако и отправился открывать дверь. Фильм оказался ужасно скучным и совсем не страшным, и, если бы не потрясающе вкусная пицца, Накахара уснула бы на первых же минутах кино. Лопатками она ощущала тепло тела обнимающего её за талию Кёхея, а затылком упиралась в его плечо и чувствовала себя так уютно, что глаза слипались сами собой. Тем более что полумрак, в который была погружена комната – надо же создать соответствующую атмосферу для просмотра фильма ужасов, – располагал ко сну. Когда на экране появились финальные титры, парень категорично заявил. - По-моему, хрень редкостная. Раньше снимали лучше. Сунако не смогла сдержать улыбку: - Ты стареешь, если говоришь такие вещи. - Да при чём тут это? – завелся молодой человек. – Прогресс не стоит на месте, каждый новый фильм более захватывающ, чем предыдущий, но почему кровь-то они реалистичной сделать не могут? Почему она у них, что из вены, что из артерии одинакового ярко-красного цвета. Где они вообще такую кровь видели? - Напиши им гневное письмо, – предложила Сунако, чуть поворачивая голову, чтобы встретиться глазами с собеседником. - Вот ещё. Можно подумать, мне заняться нечем. - Тогда не ворчи. Кёхей, недовольно скривившись, поджал губы, отчего Сунако едва сдержала смешок: раньше он всегда так делал, когда был чем-то недоволен. Она очертила подушечками пальцев контур его щеки, чуть задержавшись на подбородке, и насмешливо произнесла, чтобы парень перестал дуться и переключился на что-нибудь другое: - Ты снова забыл побриться. Кёхей уставился на неё с интересом: - И что? Я всегда забываю о том, зачем в моей ванной нужна бритва. Наверное, проще отрастить бороду. - Мне сложно это представить, – прыснула Сунако. - Не волнуйся, с завтрашнего дня начну отращивать, и ты убедишься, что мне чертовски идёт. - Я даже сейчас в этом не сомневаюсь, – покачала головой девушка, касаясь ладонью его щеки. – Но так мне тоже очень нравится. Кёхей, поймав кисть девушки и крепче прижав её к своему лицу, посмотрел в глаза Сунако долгим взглядом. Она совершенно точно знала, что произойдёт в следующий момент. И интуиция её не подвела. Их губы встретились, вызвав дрожь в теле Сунако – она так долго ждала этого поцелуя, более того, скучала по нему все эти годы. Сейчас девушка как никогда сильно жалела, что когда-то покинула Кёхея, потому что добровольно лишить себя его прикосновений – это самое глупое, что она когда-либо делала. А сейчас он снова рядом, и ей, как и раньше, совсем не хочется думать о том, что будет завтра, – в данный момент она способна жить лишь настоящим. - Кёхей... – сорвалось с её губ его имя, заставив парня замереть и чуть отстраниться от неё. - Что? – в голосе парня слышно было напряжение. – Хочешь вернуться в больницу? - Нет... – отрицательно мотнула головой Сунако. – Сегодня я останусь с тобой. «Я лишь хотела попросить держать меня крепче. Может, тогда я всё-таки смогу остаться...» - вслух она, разумеется, этого не сказала, потому что Кёхей, просияв от ответа возлюбленной, снова коснулся её губ своими, и девушке стало не до просьб и уж тем более не до мрачных мыслей. Весь её мир сузился до пятачка, на котором они сидели и целовались так, будто делали это в последний раз в жизни. Отчасти это было действительно так – после операции Сунако у них начнётся новая жизнь, которая, Кёхей в это верил, будет куда лучше предыдущей. Уже хотя бы потому, что они будут вместе... День операции настал неожиданно. Кёхей, накануне проведший почти всю ночь у постели Сунако – они слишком увлеклись разговорами вперемешку с поцелуями и лишь чудом заметили, что солнце уже начитает заявлять о себе, из-за горизонта выстреливая в ночную тьму лучами, – совсем не выглядел сонным. Он слишком нервничал. Сунако, будущий врач знал, снова рисует картину, которую она все так же скрывала от всех. Это должно было помочь ей успокоиться. Один Макото-сенсей ходил по больничным коридорам и палатам совершенно невозмутимый. Лицо его, изборождённое морщинами возле глаз и в уголках, которые появляются только у веселых людей, и сейчас украшала улыбка. Он то и дело теребил жиденькую бородку и что-то бормотал себе под нос. Раньше спокойствие наставника передалось бы и Кёхею, но сейчас он был слишком заинтересован в исходе операции, чтобы мыслить трезво. И это пугало его ещё сильнее – а вдруг эта нервозность будет стоить Сунако жизни? - Нервничаешь? – добродушно похлопал парня по плечу Макото-сенсей. Кёхей с трудом кивнул – он страха мышцы будто одеревенели. - Что ж, дело твоё. Можешь нервничать и паниковать, сколько душе угодно, но запомни, что, когда мы зайдём в операционную, ты должен будешь стать воплощением невозмутимости. Не потому, что ошибка в случае нервозности может стоить тебе не только жизни пациента, но и карьеры, а потому, что твой страх может передаться и ей, а вот это уже опасно. - Я постараюсь, – выдавил из себя Кёхей. - Не сомневаюсь, – Макото-сенсей провёл пальцами по бородке, демонстрируя этим жестом, что действительно уверен в своём подопечном. – Если хочешь, можешь зайти к ней. До начала операции около часа. И вам, я думаю, есть, о чём поговорить. Старый врач действительно всё давным-давно понял. Если бы он не был уверен в том, что общество его подопечного положительно скажется на состоянии его пациентки, он ни за что не позволил Сунако покидать больницу. Кёхей отрицательно покачал головой. - Нет. Мы договорились, что увидимся после того, как она отойдёт от наркоза. Я знаю, что успешно или нет прошла операция, станет известно лишь через пару дней. И в течение этих сорока восьми часов я буду действительно ей нужен и никуда от неё не отойду, – признался молодой человек, тут же смутившись собственной откровенности. Макото-сенсей вновь улыбнулся. - Я дам тебе небольшой отпуск. Думаю, он пойдёт на пользу вам обоим. И, не дожидаясь слов благодарности от подопечного, мужчина вышел в коридор. Он тоже нервничал перед операцией, грозящей стать самой трудной за всю его врачебную практику, но не желал признаваться в этом даже себе. То, что происходило потом, позже останется в воспоминаниях Кёхея лишь в виде разрозненных обрывков, которые он будет пытаться сшить в единое целое в течение не одного года. Он помнил батарею из стаканчиков из-под растворимого кофе, которое никак не желало помочь ему успокоиться, только оставляло после себя неприятный привкус во рту и отчего-то желание закурить, хотя Кёхей ни разу в жизни не держал во рту сигарету. Помнил, как дрожали его руки, когда он пытался натянуть перчатки, как пахло карболкой и спиртом, отчего к горлу подступала тошнота и кружилась голова. Помнил, как, войдя в операционную, отчего-то сразу успокоился, лишь бросив взгляд на стерильные инструменты, выложенные рядком на столике. Помнил лежащую на операционном столе Сунако. Бледную и как-то трогательно беззащитную, с тонкой кожей, испещрённой путаной сетью синих вен. Помнил, как его охватило желание подскочить к ней и обнять, будто это могло чем-то помочь или позволило бы прогнать тёмную фигуру, застывшую в головах девушки. Фигура ещё колебалась, заносить свою косу для удара или нет, а потому пока что решила остаться и посмотреть, что будет дальше. Помнил Кёхей и Макото-сенсея, зашедшего в операционную с неизменной улыбкой в окружении нескольких ассистентов. И саму операцию он тоже помнил. А вот то, что было после, словно кто-то стёр ластиком, а потом, чтобы наверняка, закрасил сверху белой краской. Самые длинные несколько часов в его жизни время, которое требовалось Сунако, чтобы прийти в сознание, исчезли из его памяти. Следующим воспоминанием о тех днях был тот миг, когда Кёхей зашёл в палату возлюбленной и столкнулся там с Микото-сенсеем. В глазах наставника читалась тревога, но он так быстро взял себя в руки, что тогда парень просто не придал этому значения. - Она вот-вот должна очнуться, – почему-то шепотом поведал подопечному мужчина. – Думаю, вы не захотите делить этот миг ещё и со мной. Даже не потрудившись дождаться, пока дверь за врачом закроется, Кёхей опустился на стул рядом с постелью девушки и накрыл своей рукой ладонь Сунако. Он знал, что эти два дня будут самыми трудными, а потому решил провести их с возлюбленной все сорок восемь часов до последней секунды. Она пришла в себя лишь через час. Открыла глаза, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на лице сидящего напротив человека, а затем прохрипела: - Кёхей... – в горле после наркоза было сухо как в опустевшем колодце, и даже одно-единственное слово заставило бы девушку закашляться, если бы Кёхей тут же не протянул ей стакан с водой и не помог сделать несколько глотков. Сунако, облизав губы, сдержанно его поблагодарила и тихо добавила. – Я рада снова тебя увидеть. Ей и невдомёк было, что он рад куда как больше, потому что Кёхей, проявляя чудеса выдержки, – на самом деле ему хотелось разрыдаться и крепко прижать её к себе – сухо кивнул и ответил: - Я же обещал, что ты будешь жить, – тут его губы сами собой расплылись в счастливой улыбке, и он наконец позволил себе поверить в то, что теперь-то всё уж действительно будет хорошо. Дальше было не два, а целых четыре дня, которые он провёл с Сунако, не отходя от неё ни на шаг. Потом в его памяти от этого времени останутся лишь воспоминания о том, как слабо и немного хрипло звучал её голос, о том, как не то от лёгкой температуры, не то от радости блестели её аметистовые глаза, о том, какими хрупкими казались её пальцы, когда он переплетал их со своими, о том, как горячи были её губы и жадны поцелуи, будто она, как и когда-то давно, надеялась нацеловаться с ним впрок, о том, как он боялся покидать её палату, хотя сам уже валился с ног от усталости... Но он совершенно не мог вспомнить, о чём они говорили всё это время, осталось лишь ощущение заплетающегося от долгой болтовни языка, а что слетало с него в этот момент... это так и осталось для Кёхея преданным забвению. На исходе четвёртого дня в палату вошёл Микото-сенсей и заявил, что опасность миновала, операция прошла успешно, и Сунако можно наконец позволить остаться одной. - Дай ей отдохнуть от тебя. И сам отдохни, а то на тебя уже смотреть страшно, – добродушно проворчал мужчина, но его подопечный понял, что, если не уйдёт, его выставят из палаты силой. Когда Кёхей бросил вопросительный взгляд на Сунако, она подарила ему свою самую ласковую улыбку и произнесла одно-единственное слово: - Иди. Он не стал спорить. Лишь, уже стоя в дверях, бросил на неё последний взгляд. Накахара выглядела как обычная недавно перенёсшая операцию девушка: болезненно бледная, с впалыми щеками, заставлявшими глаза казаться ещё больше, чем на самом деле, со спутанными длинными волосами, потерявшими свой блеск, и очень похудевшая, отчего Кёхей мысленно отметил, что не помешало бы принести ей побольше фруктов и чего-нибудь молочного. - Я приду завтра, – пообещал молодой человек. - Я буду ждать, – прошептала Сунако ему вслед, и дверь за парнем закрылась. Едва оказавшись в квартире, Кёхей упал на постель, даже не потрудившись снять одежду или хотя бы разуться, и провалился в сон. И всю ночь видел только Сунако с залитым слезами лицом и фразой, снова и снова слетавшей с её губ: «Прости». Он не знал, за что она просит прощения, и мог лишь смотреть на неё, потому что как ни пытался молодой человек обнять возлюбленную, чтобы успокоить, его руки проходили сквозь неё. Он звал её и не оставлял попыток притянуть к себе, а она всё извинялась и ускользала как туман. Это был настоящий кошмар, так что неудивительно, что Кёхей проснулся от собственных криков и совершенно разбитый. - Что всё это значит? – почесал он затылок, садясь на кровати. Виски ломило, а глаза горели и распухли – оказалось, что всю ночь парень заливал собственную подушку слезами. Кёхей бросил взгляд на лежащий на тумбочке телефон и даже протянул руку, чтобы сделать звонок, но почти сразу же её отдёрнул: за эти несколько часов не могло произойти ничего плохого. Убедив себя в этом, он решительно встал на ноги и направился в душ, а затем, тщательно выбрившись, отправился в ближайший магазин. Счастливый, с оттягивающими руки пакетами Кёхей заявился в больницу, предвкушая, как будет рада Сунако, когда он вручит ей дюжину плиток её любимого шоколада, поэтому тревожные взгляды, что на него бросал больничный персонал, остались без его внимания. Зато вид пустой аккуратно заправленной постели Сунако заставил пальцы разжаться и выпустить пакеты, содержимое которых тут же оказалось на полу. «Не рановато ли переводить её из реанимации в обычную палату?» - задался вопросом Кёхей, выходя в коридор и тут же сталкиваясь с одной из медсестёр. Девушка бросила на него сочувствующий взгляд, от которого у парня засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. - Где Накахара-сан? От этого простого вопроса девушка побледнела, будто Кёхей приставил к её горлу нож и потребовал раздеться, и еле слышно выдохнула: - В операционной... Ночью ей стало хуже, и Макото-сенсей... Кёхей, находясь на полпути к операционной, окончания фразы уже не слышал. Он так спешил, что еле успевал притормозить на поворотах или не сбить с ног спешащих по своим делам медсестёр. К счастью, в реанимации больные не разгуливали по коридорам, иначе без жертв бы точно не обошлось – под конец молодой человек набрал такую скорость, что едва не влетел в операционную, из которой в этот момент как раз вышел Макото-сенсей. - Что случилось, сенсей? Почему её увезли? Ведь всё было хорошо, операция прошла без осложнений, так в чём дело? – тут же принялся задавать вопросы Кёхей, но мужчина не спешил отвечать. – С ней всё в порядке? Не молчите же! – задохнувшись, он ненадолго замолчал, пытаясь восстановить дыхание. На лбу парня выступила испарина, но не от бега – от страха. Облизав пересохшие губы, он уставился на наставника, отчего-то отводящего взгляд. - Кёхей, как думаешь, сколько операций я провёл успешно? – голос Макото-сенсея звучал глухо, он впервые на памяти молодого человека не улыбался. И скорбные морщинки в уголках губ, горестно сдвинутые брови и даже, казалось, поникшую бороду, которая раньше всегда задорно торчала вперёд, Кёхей видел впервые. Сердце сжалось в тревоге, и парень сипло произнёс: - Практически все? - Практически. Но было несколько неудачных. Всего пять, – он, необычно серьёзный и грустный, повернулся к своему подопечному. – Около пяти дней назад произошла шестая. - Вы хотите сказать... – голос предал Кёхея, и он замолчал, до боли сжав руки в кулаки и мечтая, чтобы этой боли не было. Ведь тогда это будет лишь сон, после которого можно проснуться, умыться, пойти в больницу и снова посмотреть в глаза Сунако, ощутить прикосновения её прохладных пальцев, услышать её голос. - Она умерла около получаса назад. Клиническая смерть, из которой мы так и не смогли её вернуть. - Я хочу посмотреть на неё! – решительно заявил Кёхей. - Туда нельзя! – возразил врач. – Мы пытались провести ещё одну операцию, она длилась восемь часов, и теперь её тело приводят в порядок. «Так значит, она пришла попрощаться со мной во сне? Лгунья! Обещала же, что не пойдёшь на чёртов свет, что остановишься перед самыми воротами и вернешься, так почему ты не сделала этого? Почему снова оставила меня одного? Почему ты так жестока ко мне, Накахара? Почему?» - ...Почему? – последний вопрос Кёхей произнёс вслух. А потом, подняв блестящие от закипающих в них слёз глаза на стоящего напротив наставника, спросил: - Сенсей, почему вы позволили мне уйти вчера? Почему не дали остаться? Если бы я был рядом... – выругавшись, молодой человек схватил собеседника за грудки и, притянув к себе, горячо зашептал. – Если бы я только был рядом! Я не позволил бы, слышите, ни за что не позволил бы этому произойти! А вы... вы были так уверены, что бояться нечего, что всё позади, и я не мог вам не поверить!.. Зачем, зачем вы заставили меня уйти?! - Прекрати истерику, – холодно ответил мужчина, и руки Кёхея непроизвольно разжались. – Твоё присутствие ничего бы не изменило, ты бы только паниковал и мешал операции. Я знал, что она обречена ещё пять дней назад. Если бы ты внимательнее читал результаты послеоперационного обследования, то тоже бы это понял. Я ошибался, когда думал, что вторая операция поможет, и теперь пожинаю плоды собственных ошибок, – после непродолжительной паузы он добавил уже мягче. – Ты любил её, я знаю. Но ты также понимал, что всё может закончиться весьма печально, поэтому должен был быть готов и к такому исходу... - Но не после того, как вы дали мне поверить в то, что всё позади и опасность миновала... - Ты не должен принимать на веру то, что говорит другой врач, ведь он может и ошибаться. Ты должен проверять всё сам, причём делать это тщательно и крайне внимательно, иначе ты не имеешь право называть себя врачом. Запомни это на будущее, когда ты начнёшь самостоятельно оперировать... - Завтра я уйду из больницы! – перебив наставника, решительно заявил Кёхей. – Я никогда, слышите, никогда больше не надену белый халат и не вернусь сюда. А сейчас пустите меня к ней! И молодой человек бросился в операционную. Никто не стал его останавливать. - Не зарекайся, мой мальчик. Не зарекайся... – пробормотал Макото-сенсей и провёл ладонью перед уставшими от тяжёлой операции глазами. Никогда ещё он, вытащивший с того света не одну жизнь, не чувствовал себя таким беспомощным, как этой ночью. Его пациентка словно сама, сдавшись, не хотела возвращаться к жизни. Да ещё этот чересчур эмоциональный мальчишка с разбитым сердцем... Вздохнув, врач медленно побрёл к своему кабинету. Нужно было выпить немного коньяка и попытаться вздремнуть. Сунако как раз собирались вывозить из операционной, когда там появился Кёхей, перепугав медсестёр и уронив столик с инструментами. Он так боялся убедиться в том, что слова Макото-сенсея правда, но в то же время не мог заставить себя сбежать домой, забиться в самый дальний угол и приняться убеждать себя в том, что это лишь сон. Зачем? Если и так давно убедился, что самообман – это худшее из проявлений слабости. Если бы не молчащие приборы, Кёхей всё-таки сумел бы себя убедить в том, что она просто под наркозом. Лицо её было безмятежно, но не так, как во сне, нет. Как будто ей открылась какая-то истина, неведомая живым. Истина, которой с Кёхеем она ни за что не поделится. Болезненная худоба её сейчас лишь добавляла её облику достоинства и таинственности. Ему до боли захотелось потрясти её за плечи, разбудить... - Накахара... – прошептал он, в горле запершило от подступающих рыданий. Весь этот месяц он боялся её потерять. Так боялся, что просыпался среди ночи от собственного зубного скрежета, сжимая в пальцах одну из сделанных недавно фотографий Сунако, а потому не мог уснуть до самого утра – стоило закрыть глаза, как его тут же начинало колотить. Выспаться ему удалось лишь дважды, когда они отключились на диване после вымотавшей их прогулки и когда Сунако осталась у него ночевать. А теперь она уже никогда не заснёт рядом с ним и не проснётся... От этих мыслей дышать стало совсем тяжко, и Кёхей, обхватив её лицо руками, уткнулся губами в её чуть тёплый лоб и почувствовал, что по щекам бегут слёзы. – Ты лгунья, Накахара. Слышишь, лгунья. И можешь больше не пытаться вымолить прощение, я не прощу тебя за то, что ты оставила меня одного, за то, что снова сбежала. Ни за что не прощу. Чуть отстранившись от неё, он увидел блестящие в уголках её глаз капли влаги, но почти сразу догадался, что это его собственные слёзы, упавшие на её лицо с его подбородка. - Я никогда не забуду тебя. Но и не прощу, – снова повторил Кёхей и, глотая слёзы, вышел в коридор. Медсёстры, затаив дыхание, наблюдавшие за развернувшейся перед ними сценой, через какое-то время пришли в себя и приступили к своим обязанностям. В день похорон Сунако шёл дождь. «Как символично, – думал Кёхей, глядя в окно. – Мы впервые встретились дождливым вечером, а теперь расстаёмся навсегда не менее ненастным утром». После смерти Сунако прошло два дня, в течение которых молодой человек ни разу не покинул собственную квартиру. Лишь сидел и смотрел на сотни фотографий, на которых была она и которые он, не колеблясь, обменял бы на одну живую Сунако. Он был так сильно обижен на неё, что даже хотел не идти на похороны. Но также Кёхей прекрасно понимал, что, если не увидит её в последний раз, никогда себе этого не простит. Именно поэтому, кутаясь в тёмный плащ и сжимая правой рукой зонт, молодой человек вышел из дома, надеясь, что не опоздает к началу церемонии. Он успел. Сидел в снятом родственниками Сунако зале, где помимо него было ещё несколько десятков человек, слушал длинную и витиеватую речь её тетушки, то и дело промокавшей глаза шёлковым платком. Кёхей запомнил её ухоженной и уверенной в себе женщиной, сейчас же она, казалось, была готова нервно вздрагивать от любого шороха и выглядела гораздо старше своих лет. Раньше парень её недолюбливал, а теперь – не мог не жалеть, потому что понимал, каково ей сейчас. Когда у него появилась возможность проститься с Сунако, Кёхей ей воспользовался. Девушка почти не изменилась, умело наложенный макияж придал её коже нежно-розовый оттенок, но губы по-прежнему оставались сине-зелёными, а над гробом вился еле уловимый аромат начавшегося разложения. Раньше Сунако пахла фиалками. Он не решился коснуться её, будто надеялся, что это позволит ему обмануть себя, убедив в том, что она по-прежнему жива, просто спит. Это было так глупо, но иначе, Кёхей был уверен, он просто сойдёт с ума. На кремацию и всё, что должно было последовать за ней, он не остался, а, бросив последний взгляд на лежащую в усыпанном цветами гробу девушку, вышел прочь, чтобы бродить по городским улицам до самой ночи. Небольшой букетик фиалок, вложенный в её руки, остался лежать. Этими цветами парень хотел дать понять Сунако, что простил её и берёт свои слова, неосторожно брошенные в операционной, назад. Он слишком любил её, чтобы злиться на неё дольше пары суток. Теперь ему предстояло свыкнуться с жизнью без неё...