Предатель

На песню Хелависы "Если я умру". Как умрёт богач над своей казной — По ночам всё плачет звериный вой, Злато-серебро не забрать с собой Стережёт добро, точно пёс цепной. Саше нравилось наблюдать за Медузией: она вся такая... холодная, неприступная, а его. И образы так не вяжутся: Горгонова-учительница совсем не похожа на Меди-женщину, нет-нет! Такая красивая. Алекс её обожал: лёгкую, приятную, с толикой язвительности, умна — да и целуется она тоже неплохо... Но это мы отошли от темы. А сейчас она лежит рядом с ним, книгу читает — опять по работе, наверное, — в этом они с Сарданапалом стоят друг друга: одинаково фанатики. Хотя... — Эй, Меди, отвлекись немного, — целует её мужчина, отодвигая книгу. — Сань, давай позже? — и не сильно ударяет его концом книги по носу. — Я хочу вспомнить кое-что... — Ладно, — вздыхает Алекс, отодвигаясь. Он ложится так, чтобы видеть её лицо: спокойное, а ещё — сосредоточенное. И зачем ей — дочери Зевса, привлекательной и умной женщине — быть здесь, работая всего лишь учителем? Саша этого не понимал, забывая, что сам работает охранником. Через полчаса, когда они пили чай, сидя за столом у окна, Саше в голову приходит идея: — Медузия, — резко начинает он. Женщина, от неожиданности подавившись напитком, подозрительно на него смотрит. — Давай поклянёмся, что будем вместе... до самой смерти? — Разрози громусом, что ли? — удивляется Меди. — Тебе что, чай в голову ударил? — Медузия! Поклянись! — в голосе Александра звучит власть — женщина непонимающе щурится, пытаясь поймать за хвост его логику, но это не удаётся: из-за отсутствия оной. — Ты с ума сошёл, дурак! — начинает злится Горгонова. — Всё, закрыли эту тему, — морщится она. А ночью, ближе к утру, когда сон обычно муторный и вязкий, голос — змия, не иначе! — продолжал, заместо Алекса, мирно посапывающего рядом, уговаривать женщину на самый дерзкий шаг за всю её жизнь: "Эй, Меди, ты ведь хочешь отомстить Сарданапалу, правда? Сначала он признаётся в любви, тащит в постель, а потом оказывается, что работа ему важнее, — это так унизительно для тебя, Меди!.. Ты ненавидишь его, Меди!.. — шелестел голос, посвистывая на шипящих звуках, — Так давай же, поклянись — и смотри потом, какие у него будут глаза, когда ты расскажешь, представляешь? Только ради этого можно и поклясться, верно, Медузия? Так что же ты, Меди, медлишь? Давай... вперё-о-од... дава-а-ай... вперё-о-од... соглаша-а-айся..." — затихнул голос, сильно растягивая гласные. — Саня! — тресёт мужчину за плечи Меди. — А? Что? Уже вставать надо? — не понимает Алекс. — Да отпусти ты меня, всё плечо расцарапала!.. Слушай, не хочешь свои ноготочки-то подстричь? — со стоном предлагает он. — Все знакомые, уверяю, будут счастливы. — Ногти обсудим потом, — сверкает глазищами Медузия, — Лучше скажи, что там в твоей клятве говорить надо? — Что? Какая клят... Ты решилась? А утром решиться было нельзя, Меди? — удивляется он и недовольно бурчит, натянув одеяло по глаза. — Саша, тебе нужна эта чёртова клятва, или нет? — Ох, ладно-ладно, — садится он на кровати. Через пару минут в комнате сверкнули две молнии, на всю жизнь соединив Медузию с Александром. Как, не кончив песни, поэт умрёт — Соловьиным стоном зальётся ночь. Горек дар его, словно дикий мёд: И сказать нельзя, и молчать не в мочь. Обычный солнечный день. Этой весной много таких. Вот Алекс и решил один из них провести на улице — когда выходной, грех не погреться на солнышке. Медузия несильно отбивалась, поэтому сейчас они идут по аллее, которая только-только начинает цвести. Они идут и разговаривают — о школе, погоде, работе, планах на отдых летом и в эти выходные — тем много, многие из них — важны, но ни Саня, ни Меди, не задумываются над своими словами, больше находясь в своих мыслях: витая в облаках, проще говоря. — Эх, и почему ты — не мой брат? — вдруг произносит Медузия, сама удивляясь словам: не в это её стиле, думать о неосуществимом. — Кто-кто? — спотыкается Александр. — А как твой мужчина я тебе уже не нравлюсь? — скептически подняв бровь, говорит он и обнимает её за плечи, предварительно оглянувшись: не то чтобы они скрывали свою связь, но и афишировать отношения тоже не стоило. — Нет, нравишься, — качает головой женщина. — Просто, знаешь, есть в тебе что-то близкое... Не как в Сарде, а такое неуловимое, прозрачное — как бы объяснить... Ну вот представляешь две жидкости в бокалах? В одном пусть будет вино, а в другом — лимонад, и если кинуть туда, скажем, по листку мяты, то будет между ними что-то вот такое, общее. Вот и говорю: как братское, — пожимает плечами Горгонова. — А, это... — убирает руки Саша, — Ну да, наверное. Знаешь, по-моему, это и зовётся любовью, — замечает он и внимательно смотрит на женщину; та недоверчиво щурится и неизменно вспоминает академика — он был её эталоном, с которым она постоянно сравнивала всех мужчин. *** — Доцент Горгонова! — нёсся, крича, Алекс по коридорам, разыскивая учительницу. — Александр, не кричите так, вы пугаете детей, — привычно говоря на "Вы" при детях, остановилась у дверей в Большой Зал женщина. — Что с вами? — увидев его лихорадочно блестевшие глаза и растрепанные волосы, спрашивает она; и, оттянув его в какую-то комнату, — судя по количеству пыли, уже давно неиспользуемую, — говорит уже гораздо мягче: — Ты чего? Такое ощущение, что ты несёшься от пожара, — хмыкнула Медузия. — А почему ты считаешь, что это не пожар? — Потому что иначе ты орал бы "Пожар! Огонь!", или вообще, справился бы сам, меня тебе в любом случае звать не нужно. Так что случилось? — Мне нужно, чтобы ты отвела академика и остальных к Жутким Воротам через пять минут! — выдал Алекс, немного отдышавшись. — А почему ты не можешь этого сделать? — Мне они не поверят — раз; я буду занят — два, — проговорил он. — Спасибо за помощь, солнце! Я тебя люблю! — не дожидаясь её согласия, проговорил мужчина и чмокнул её на прощание, тут же скрывшись за дверью. Если я умру — на твоих руках - Ты меня оплакивать не спеши: Как могу уйти, возвратиться в прах, Не насытив глаз, не смирив души? Медузия, привыкнув доверять Сане, тут же направилась к академику — остальных магов она решила не звать, здраво рассудив, что Сард сильнее их всех — соответственно, не нужно волновать детей исчезновением большинства преподавателей. — Академик, — тихо зовёт она, подходя к мужчине. — Что-то случилось, Медузия? — нахмуривается он. Когда у женщины появился Александр, она перестала подходить к нему без повода; а ведь были времена, когда Меди специально придумывала поводы для разговоров, вызывая смех Сарданапала, легко зеркалящего не умеющую хорошо экранировать свои мысли женщину — а может, она специально несильно защищалась, кто уж теперь разберёт... — Мне нужна ваша помощь — что-то случилось с Воротами, — тихо-тихо произносит Горгонова, чтобы никто, кроме Черноморова, не услышал её. — Да, конечно, — серьёзно кивает мужчина. — Идём...те, Медузия? — с трудом вспоминает он, что теперь они на "Вы" всегда, даже наедине. Академик подаёт ей руку и с облегчением выдыхает, когда женщина, чуть помедлив, касается его ладони кончиками пальцев. Они быстро идут к подвалам. Когда до конца пути остаётся с сотню метров, академик нарушает молчание: — Медузия, а кто вам сообщил о проблемах? — интересуется он. — Александр, академик, — чуть запыхавшись, произносит доцент нежитеведения. — Да? — нахмурившись, недоверчиво переспрашивает мужчина. — А он сказал, что произошло? — Нет, — немного смущается Меди; один из локонов превращается в змейку, но женщина этого не замечает. — Я бы не стал ему так доверять, Медузия, — качает головой академик, останавливаясь. — Сарданапал! Ваши рассуждения беспочвенны,— возмущённо начинает Горгонова, тоже притормаживая. — Я ему доверяю, — добавляет она. — Это почему же, доцент Горгонова? — щурится Черноморов. — И, пожалуйста, не говорите мне про ваши с ним отношения — речь идёт о школе! — Вот именно, академик! Почему — сейчас? Почему нельзя спросить потом, когда мы увидим всё собственными глазами? — учительница едва сдерживается, чтобы не потащить его к Вратам: мольбами, угрозами, силой, чёрт возьми! Она чувствует, что происходит что-то неправильное, а теперь ещё и Сарданапал ревновать начал... — Медузия, — тихо-тихо зовёт он, — Скажи, ты — его любишь? — и смотрит: вроде бы спокойно, да боль всё равно проскальзывает — пусть он раздробил её на тысячи осколков, всё равно одна крупинка вспыхнула в его глазах. "Почему сейчас? За что?" — начиная злиться, думает женщина. — Сарданапал! Идём быстрее, прошу... вас, — запинается Меди. Но, завидев его взгляд — отблески тех чувств, что были и в ней, кричит: — Академик! Я поклялась, что буду ему верна! Навсегда. Хочешь ты того или нет, — почти неслышно добавляет она. Не при звёздах приду, да не при луне: В тёмный волчий час на твоё крыльцо Выйди, выйди, сердце моё, ко мне, Дай мне вновь увидеть твоё лицо... Ради этого момента Горгонова клялась — но радости, чувства удовлетворённой мести, торжества от ответного удара в спину она не почувствовала; только поняла вдруг, что отвергла очень важного для неё человека, и в этот раз — навечно. Словно бы та единственно-верная золотая искорка, что была рядом с ней, потухла, став цвета ржавчины; весь мир, вся паутина любви к Алексу, которой она сама себя обвязала, сгорела в последнем трепыхании золотистой точки. Стало только больнее, ведь теперь Меди знала, что сама разорвала последнюю нить надежды, связующей их — только двоих: учителя и ученицу, директора и учительницу, коллег, даже друзей — называйте, как знаете, суть неизменна. Сарданапал резко отпустил её руку, почти что откинув ладонь женщины. — Что ж... Тогда — иди к нему. Поклялась... До встречи на ужине, доцент Горгонова, — бросает Черноморов, поворачивая к лестнице. — Сард. — только и говорит Медузия, на глазах которой предательски сверкают слёзы — почему, всё же давно было решено?.. — Сард, — повторяет женщина. — Постой, а если... — Если что-то случится — сработают сирены, — безучастно произносит академик, быстро скрываясь за поворотом. Меди, злым порывом стерев слёзы, направляется к Вратам, надеясь, что сможет отвлечься от едва терпимой боли: упала бы, но — она доцент Горгонова, а, значит, нужно терпеть и идти вперёд. Пройдя несколько коридоров, она выходит прямо на Ворота. — Никита, Алёна? — удивлённо произносит женщина. — Саша?.. — Медузия, где академик и остальные? — спрашивает тот. В помещении не было охранников, что очень насторожило доцента Горгонову; и, что было ещё более странным, — к чему тут посторонние? — Что тут... — не успев договорить, она чувствует руки Александра у себя на талии: они почему-то дрожат. — Что ты делаешь, Сань? — Прости. Люблю тебя, — быстро говорит он ей на ухо и уже громче продолжает: — У вас всё готово. — Да, — отвечает Алёна, доставая что-то из сумы, что была рядом с ней. — Ник, ты ещё долго? — Да не упирайся ты, идиотка... — почти нежно говорит страж кому-то — фигура мужчины скрыта в темноте. — Всё, теперь да, — кивает он и, выйдя из тени, показывает колбу с ало-красной, сверкающей и переливчатой, — хотя света здесь очень мало, — кровью. Как только он отошёл, что-то бухнуло и... на пол выкатилась голова — без тела, видны только светлые-светлые волосы, искрящиеся даже в темноте, но уже тускнеющие, изуродованные кровью. Светлый страж! Медузия начала вырываться из хватки Алекса, но тот держал её прочно, закрыв заодно рот. — Эй, потише там, сестрёнка, — недовольно морщится Алёна, затачивая нож, который она и достала из кожаного мешка. Горгонова с силой ударяет Ала локтём в живот, освободившись таким образом. — Какая я тебе "сестрёнка"? Тоже мне, братишка нашлась, — говорит она, обдумывая планы к отступлению — магия почему-то не работала. — Не пытайся искрить, — кривится Ник, — Я заблокировал твою магию, сестра. Да-да, ты — нам всем! — он особо подчеркивает голосом это слово, — сестра по отцу, ведь мы все — дети Зевса. Или ты не его дочь? Саша, откашлявшись, вновь хватает Горгонову — та настолько потрясена, что даже не пытается отбиться. — Да, Меди, — говорит он. Медузия думает, что ослышалась: неужели в его голосе — грусть? — Прости меня, — вновь быстро произносит Алекс, чтобы только женщина могла его услышать. — Начнём? — спрашивает уже громко. — Да, — говорит Алёна, доставая колбочку — точно такая же наполнена кровью мёртвой девушки. — Ну-ну, — усмехается она побледневшей Горгоновой — той слишком страшно, чтобы контролировать себя, — Тебя мы убивать не будем, — успокаивающе добавляет девушка. — Только чик — и всё, честно-честно, сестрёнка! Ты милее утра, светлее дня, Выйдешь ты, мой друг, привечать меня, Спровадить меня на далёкий путь — Серебром в висок, да осиной в грудь!.. Когда сосуд был наполнен, рану Медузии, которая была на запястье, — требовалась кровь из вен, — накрыли какой-то тряпкой, а её саму, обессиленную после стресса и потери крови, Александр осторожно посадил у стены, стараясь не глядеть в глаза учительницы. "Брат... Надо же. Я спала со своим братом?! Чёрт", — думает женщина, безучастно следя за тем, что происходит сейчас: Алёна точно так же распарывает свою кожу, и кровь тёмной колдуньи небольшими струйками течёт в колбочку, резвыми скачками наполняя её; далее наступает очередь Никиты, и его тёмно-бурая, с зеленоватым отблеском, кровь медленно наполняет сосуд. — Чёрт! — морщится белокурая, когда капля крови попадает на кожу девушки. — Поаккуратнее будь, что ли... — Тебя забыл спросить, Алён, — огрызается Ник, усилием воли затягивая свою рану. — Ну что, теперь прикрой твоей подружке глаза, Алекс — ты ведь не хочешь, чтобы она ослепла? — приказывает страж и начинает чертить какие-то руны пальцем по воздуху. Саня поспешно закрывает глаза Медузии, накинув на её лицо её же мантию — женщина оказалась как в коконе. Даже сквозь толстую ткань она почувствовала очень яркий свет, а, мотнув головой, чтобы унять резь в глазах, и скинув таким образом материю, Горгонова ойкает — Саня стал.... не Саней, а кем-то иным, чуждым женщине; но изменился не только он, а Алёна и Ник — тоже. — Что ж, сестрёнка, думаю, пора обняться? — насмехается тёмный страж, ставший гораздо ниже, крепче — руки покрылись шрамами, а в глазах стало больше боли, ненависти... мрака. — Что ты, что ты, — смеётся не-Алёна, — Кто же обнимается с людьми, не зная их имён и званий? Давайте представимся хоть, а то уж совсем не по этикету получается, — насмешливо добавляет женщина — вся её прелесть исчезла, волосы стали иссиня-зелёными, глаза — грязно-серыми, с золотым отблеском — как в насмешку над солнечным светом. — Тоже верно, — кривляется не-Ник. — Позвольте представится, сестра? — спрашивает он, прекрасно осознавая, что Меди не может ему ответить — он сам контролирует её сознание, хотя учительница сопротивлялась. — Итак, я — Никадр; это, — он указывает рукой на женщину, — Азиза. А тот, кто назвал себя Александром, — кивок в сторону побелевшего Сани, — имеет настоящее имя — Феликс, — Саша-Фел после превращения (объявления истинных сущностей, как догадалась Медузия) стал высоким юношей — лет двадцати на вид — с белыми-белыми волосами и пронзительно-зелёными глазами, чем сильно напоминал эльфа. — А почему вы взяли кровь у Азизы, а не у С... Феликса? — когда Ник, наконец, возвращает Меди способность говорить, спрашивает она. "Если уговорю их ещё на несколько минут, кончится обед — Сард должен будет хотя бы послать кого сюда, поскольку он наверняка волнуется — с Вратами шутки плохи", — прикидывает женщина. — Как, братик не рассказал тебе? — удивляется колдунья и с усмешкой смотрит на Феликса — тот сильно-сильно бледнеет, отступает назад, но его волосы — да и кожа, которая уже под цвет его шевелюры — сильно выделяются на тёмном фоне, а глаза — блестят в прерывчатом свете факелов. — Что ж, думаю, пока Никадр приготавливается, можно и поболтать, — пожимает плечами Аза. — Все мы — дети Зевса, но, если у нас с тобой и Ника магический ген уходит в само волшебство, как у меня, в какие-либо умения, как случилось у Ника, или в глаза и волосы, что у тебя, то у Феликса ген повлиял именно на кровь — он полностью бессмертен, даже если разделить его на две половины, Фел останется жив; Феликс — феникс, похоже, да? — объясняет она и, привычным движением замахнувшись, посылает нож в живот светловолосому. — Ой! Аза, больно же! — ворчит тот на "любимую" сестрёнку. Медузия даже не успевает вскрикнуть, как он произносит это. — Меди... прости. И, если уж быть совсем честным, — начинает говорить он, и уголки его губ подёргиваются вверх, — Я тебя совсем-совсем не люблю — но ты так хорошо выгораживала меня перед этим глупцом академиком, что я не смог удержаться, сестрёнка. — Медузия уже перестала удивляться, а потому просто безучастно кивнула, пытаясь встать. И тут же была пригвождена к стенке маленьким кинжальчиком, которым Азиза воспользовалась, как своим метательным мини-мечом. — Тпру, пленница, куда направляемся без нашего ведома-с? — насмешливо спрашивает она. — Ещё раз дёрнешься, сестрёнка, станешь моей мёртвой сестрёнкой. Намёк ясен? — интересуется она, вытаскивая ножичек, порвавший платье и плащ доцента. И тут — Медузия даже не поняла, что случилось: послышался сильный-сильный грохот, а Ворота начали приоткрываться! — Я допустил ошибку! — кричит страж, и глаза присутствующих расширяются от ужаса, а ликование на лице Азизы сменилось испугом. — Быстро уходите, сейчас всё разрушится! — и исчез. Но колдуны не могут телепортировать: в спешке Ник забыл снять ограничение на магию. От потолка начинают отделяться большие куски камня, а до выхода слишком далеко. Они не успевают. Азиза, крича, решает испытать судьбу и кидается к дверям, но не успевает, и её сшибает огромный валун — это всё, что успевает увидеть Медузия до того, как Феликс сбивает её, откидывая куда-то к стене...