Итальянский завтрак

* − Итальянский завтрак, − говорит он официантке, указывая на цветное фото в буклете: там отливает янтарем, жемчугом и сердоликом горка тальятелле, и его язык, даже помимо воли и сознания, сразу чувствует превосходную текстуру соуса, который щедро обволакивает пасту домашнего приготовления. Перед внутренним взором проступает картина: она быстрыми, четкими движениями месит тесто, мука пылью ложится на её застиранный фартук в оранжевых цыплятах, попадает на кончик носа − идеального римского носа, постепенно утратившего свои скульптурные очертания из-за частых аллергических насморков и сентиментальной слезливости. …− Кофе сразу или потом? − настойчивее повторяет свой вопрос официантка, и он вздрагивает, возвращаясь в день сегодняшний. − Сейчас… Потом. Да, сейчас. Выпив эспрессо ( а она варила кофе исключительно и разнообразно, подавала в специально подогретой фарфоровой чашке… черт, зачем это все сейчас), он получает заказанное блюдо, и первое, что его неприятно поражает − отсутствие роскоши ароматов. Есть дымно-мучной запах вареной лапши, сладковатый − сливок, острый − расплавившегося сыра, он даже легко отделяет одну составляющую от другой, но не находит ничего общего с тем, к чему он привык. Пробует. Наверное, это вкусно. И одновременно ужасно. У этого кафе хорошая репутация, в утренний час уже много посетителей, все едят с аппетитом. И на его тарелке добротная, но примитивная, тяжелая еда. Он вновь наматывает на вилку пасту, за ней тянутся нити сыра и мелкие хлопья миндаля, все это и дразнит аппетит, и имеет яркий вкус, и тошнотворно, и совершенно не так, как нужно. И главное — здесь нет кусочков лосося, запеченного в сливках с лимоном и пармезаном, а вместо него, пугающе напоминая крупных тараканов, в пасте водятся шкварки из бекона. Не съев и половины, он заказывает грейпфрутовый фреш и, требуя счет, интересуется: − Это что, действительно итальянский завтрак? − Это блюдо нашего меню. А что, простите, вы хотели бы о нем узнать? − Видите ли, мне приходилось есть совершенно другое блюдо под таким названием. − О, существует множество вариантов… − В самом деле? Официантка смеривает недоверчивым взглядом хорошо одетого сорокалетнего мужчину, который не понимает элементарных вещей. Или крайне редко обедал и завтракал в кафе и ресторанах. − У нас представлена европейская кухня, − объясняет она. − Аутентичный итальянский завтрак вы можете получить в кафе «Траттория» нашей ресторанной фирмы. − Благодарю, − глухо произносит он и, оплатив счёт, понимает, что приходить сюда снова не имеет смысла. * На следующее утро он едва не опаздывает на работу, мучается головной болью и ничего не ест целый день. Вечером, едва ли не впервые в жизни дрожа от голода, он по дороге домой покупает пиццу, съедает её ломтик за ломтиком на скамейке в парке, чувствует кратковременное успокоение, а ночью его донимают изжога и жажда − так протестует его организм, не привыкший к общественному питанию, хаотичным ужинам и вообще полному беспорядку в еде, установившемуся с того момента, когда у неё случился второй — и последний, окончательный − приступ. Кроме того, он вообще не припоминает, когда последний раз бывал в кафе или ресторане только для того, чтобы просто поесть. А цель банкетов и вечеринок была совершенно иной. Несколько дней он перебивается кое-как, пытается готовить сам, вечером ужинает у кого-нибудь из любовниц. Ужины его устраивают, но каждое утро начинается скомкано и суетливо − он не получает того, что упорядочивало и наполняло энергией его день. * Он побывал в рекомендованной «Траттории». Поданный там «Итальянский завтрак» состоял из стакана апельсинового сока, корнетто с джемом и чашки капучино. Рогалик и в самом деле был хорош, но все же не походил на тот, что пекла она: тот, в меру пышный, чуть подрумяненный, словно пронизанный солнечным светом, таял во рту, оттеняя яркость рыбы и соуса и гармонично сочетаясь с томной нежностью тальятелле. Новые попытки найти что-то подобное в кафе и ресторанах не приводят ни к чему. И вовремя позавтракать становится совершенно невозможным: приведя себя в порядок, нужно добраться до круглосуточного или открывающегося рано утром кафе − а такие, как правило, не блещут великолепием кухни, − успеть позавтракать и без опоздания приехать в офис. Одно не стыкуется с другим, он нервничает, на работе делает ошибки и просчеты, чего с ним не бывало никогда раньше − и он начитает пугаться самого себя. «Это нужно прекратить!» − дает он себе команду. Покупает тостер (она не признавала тосты) и новую кофеварку, готовит себе завтраки, после которых испытывает раздражение и тоску. И это состояние не покидает его целый день. * На поминки сорокового дня не может приехать ни одна из её подруг, чему он рад, зато являются его родственники и начинают выражать соболезнования куда искреннее и активнее, чем это было на похоронах. − Что-то неважно ты выглядишь, − говорят ему и один, и другой, и третий. − Удели внимание себе, займись своим здоровьем. Он зло улыбается и говорит, что у него все в порядке. А ночью ему снится застеленный клетчатой скатертью стол, не нем — исходящая паром большая белая тарелка, где обещают неутомимость, силу, спокойствие и торжествующую удовлетворенность прихотливо раскинувшиеся в нежном соусе ленточки из муки, яиц и виртуозного поварского искусства, а на них янтарно и розово мерцают кусочки лосося, и рядом льнет полумесяц салата из свежайшей и сочной белокочанной капусты с ломтиками курицы, сухариками, веточкой петрушки и половинками виноградин, напоенных южным сладковато-терпким соком. Ещё толком не проснувшись, он автоматически высчитывает, что ел всё это два месяца назад. А когда просыпается полностью, смотрит на фосфоресцирующие стрелки часов, устремленные на тройку и на единицу, идёт на кухню, наливает себе воды из крана и дрожащей рукой капает какую-то успокоительную настойку − её настойку. Выпивает как стопку водки, упирается взглядом в густую тьму за окном. И понимает, что сходит с ума.