***
Наступившим вечером королева, оставшись одна, снова вспоминала прошедшие события, годы, проведенные в скитаниях и борьбе за трон, Людовика и кардинала. Анна и сама жила практически на положении узницы. Часто им приходилось не жить, а выживать. И вот 5 сентября 1651 Людовику исполнилось тринадцать лет, и согласно указу, изданному еще при Карле V, он становился совершеннолетним и формально мог сам управлять государством. Наконец настал тот день, которого так ждали Анна Австрийская и Мазарини. Пожалуй, это был единственный случай в истории Франции, когда регент так сильно радовался окончанию своего регентства… Спустя два дня в парламенте состоялась официальная церемония, провозгласившая Людовика XIV правителем государства. К этому дню в столице собрались дворяне всего государства. Ожидались пышные празднества, ибо Анна Австрийская ждала этой минуты долгие годы, с тех пор как Людовик унаследовал отцовский трон. Она победила тех, кто пытался отнять у нее сына, чтобы править от его имени. И теперь королева торжествовала. Печалило ее только отсутствие Джулио Мазарини, верного сподвижника и помощника. Парижане тоже с нетерпением ждали этого события, — людям, измученным бесконечной войной, безумно хотелось праздника. И с раннего утра улицы, по которым должен был проезжать королевский кортеж, были запружены народом. Процессию открывали два трубача, за ними в церемониальном марше шествовали отряд королевской охраны, рота легкой кавалерии, восемьсот дворян, отряды швейцарцев, прево парижских торговцев с отрядом городской милиции. В своих лучших нарядах шли придворные, губернаторы провинций, коменданты крепостей, маршалы Франции. За ними показались королевские пажи, привратники, телохранители. Наконец в окружении оруженосцев появился сам король — невысокий, хрупкий, обаятельный мальчик. Церемония проходила в здании парижского парламента, забитом людьми так, что яблоку негде было упасть. Справа, на верхних ярусах, сидели Анна Австрийская, принц Гастон Орлеанский, маршалы Франции, высокородное дворянство и два самых влиятельных французских епископа — Санли и Тарба, напыщенные и до того самодовольные, словно только они, и никто другой, приблизили сегодняшний день. Слева находились высшие чины церкви, папский легат и посланники Португалии, Венеции, Мальты и Голландии вместе с членами парижского парламента и другими знатными гостями. В одном крыле отвели места королеве Генриетте Марии Английской, двум ее сыновьям — Якову, герцогу Йорку, и Генриху, герцогу Глостеру, — и маленькой дочери, принцессе Генриетте-Анне, Великой Мадемуазель, дочери герцога Орлеанского и многим герцогиням и знатным дамам. Это было похоже на большое перемирие, господа и дамы, которые готовы были убить друг друга вчера и которые не преминут продолжить драться завтра, сегодня сидели бок о бок и с умилением смотрели на короля. В зале заседания не было только двух заклятых врагов, — Мазарини и Конде. Один находился в изгнании, другой просто не пожелал присутствовать, ограничившись письменным поздравлением, что было еще одним оскорблением в адрес короля. Перед ними восседал король на специально устроенном «ложе правосудия», что при ближайшем рассмотрении оказалось просто грудой подушек. Вокруг него в строго определенном порядке расположились герцог Жуайез, камергер короля, и граф д'Аркур. Месье де Сен-Бриссон, парижский прево, вместе с королевской стражей обнажили головы и стояли на коленях перед королем. Прево держал резную серебряную палицу. Рядом с ним преклонил колени канцлер Сегье в алом плаще, великий майордом Франции, церемониймейстер, президенты большой палаты (с Матье Моле во главе), государственные секретари, королевские адвокаты Талон и Биньон, королевский прокурор Николя Фуке. Церемониймейстер вводил в зал остальных правительственных чиновников, членов верховного суда, которые также должны были поклясться в верности королю. Когда вошел последний, король поднялся и сказал: — Господа, я явился в парламент объявить, что, следуя законам государства, принимаю на себя правление, власть над правительством и чиновниками. Надеюсь, что Господь поможет мне властвовать справедливо и честно. Господин канцлер подробно объяснит вам мои намерения. Повинуясь знаку Людовика, канцлер произнес речь. За ним поднялась Анна Австрийская и, повернувшись к молодому королю, объявила: — Прошло много лет с тех пор, как, согласно пожеланиям покойного короля, моего супруга и повелителя, я взяла на себя ответственность за ваше образование и управление государством. Господь в неизреченной доброте своей благословил мой труд и охранил вас, того, кто дорог не только мне, но и всем подданным. Закон королевства призывает вас на трон, и я с огромной радостью передаю вам власть, доверенную мне ранее. Надеюсь, Господь даст вам свое благословение, наделит мудростью и мужеством, и ваше царствование будет счастливым! Она тоже склонилась перед королем, который поцеловал ее. И тут, к всеобщему удивлению, Людовик снова заговорил, обращаясь к матери: — Мадам, благодарю вас за все старания и прошу простить за доставленные мною огорчения. Вы немало потрудились, заботясь о моем образовании и управлении королевством. Молю и впредь не оставить меня своими советами и помощью. Я, со своей стороны, желаю, чтобы вы оставались главой королевского совета. Настала очередь членов парламента выразить преданность королю Людовику XIV, отныне — правящему монарху. Произносились речи и клятвы. На суд короля были представлены три декрета. Один осуждал богохульников, другой подтверждал запрет дуэлей, третий провозглашал принца де Конде невиновным в государственной измене, хотя многие были уверены в противоположном. Но сегодня король решил проявить великодушие и протянуть принцу оливковую ветвь в надежде, что тот перестанет сеять смуту. Затем принцы крови, герцоги, пэры, маршалы Франции и священнослужители высшего ранга подходили к королю, целовали ему руку и клялись в верности. Президент Матье Моле произнес торжественную речь от имени Парижского парламента, после чего были представлены для регистрации важные королевские акты. А в Париже царило буйное веселье, ничуть не хуже, чем тринадцать лет назад, когда король появился на свет. Фонтаны били вином. Палили пушки Бастилии. Звонили церковные колокола. Парижане танцевали на площадях и улицах и кричали: «Да здравствует король!» Как только стемнело, небо заполыхало фейерверками. Однако совершеннолетие короля не положило конец Фронде. Амбиции принцев зашли уже слишком далеко, чтобы все могло просто так завершиться. Это простой люд устал от войны, его утомили «зрелища», ему хотелось уже только «хлеба». Вельможи от отсутствия хлеба никогда особо не страдали, а бунтовать им понравилось. И гражданская война продолжала пожирать французские провинции. Анна Австрийская так соскучилась по возлюбленному, что поспешила призвать его во Францию, но сделала она это слишком рано. Мазарини вторгся во Францию во главе собранной им в Германии армии. Парламент был возмущен, он призвал всех честных людей «отловить и убить негодяя» и в качестве награды назначил за его голову 150 тысяч ливров. Сумма немаленькая. Гастон Орлеанский наконец сделал свой выбор и открыто встал на сторону Конде. Он собрал свое небольшое войско, и так как парламент не особенно спешил раскошеливаться, даже пожертвовал на это свои собственные средства, распродав фамильное серебро. Королевский двор, во главе с его величеством, тоже не сидел на месте и путешествовал по Франции, вступая в стычки с врагом. В середине февраля Франция узнала о том, что король встретился с кардиналом Мазарини в Пуатье. Кардинал прибыл во главе войска из полутора тысяч пехоты и тысячи всадников. И немедленно стал укреплять свою власть, действуя в интересах короля: сажал в тюрьмы одних, подкупал других, одаривал третьих, стремясь усилить Францию изнутри. Те, кто пытался сопротивляться, были вынуждены признать, что Мазарини непобедим и пойдет на все ради процветания королевской власти. Всякий, кто пытался встать на его пути, будет без сожаления раздавлен. Армия короля побеждает, Конде практически разгромлен и у него уже нет ни единого шанса на победу, с остатками своего войска он остановился у стен Парижа, чтобы принять последний и решительный бой. Сдаться и… И тут отличилась Великая Мадемуазель. Дочь Гастона Орлеанского, оставленная им вместо себя наместницей Парижа, совершила действо, ставшее достойным заключительным аккордом в фарсе под названием Фронда. Когда 2 июля у стен столицы погибали остатки армии Конде, именно ей предстояло решить, что следует делать. И Анна приказала открыть Сент-Антуанские ворота и впустить принца и его людей в город. А также дала команду артиллеристам Бастилии стрелять по армии Тюренна, прикрывая отступление. Наблюдавший за ходом битвы с холмов Шаронн кардинал Мазарини иронично проговорил в тот момент: - Этот пушечный залп убил ее мужа. И в самом деле, своим опрометчивым поступком Великая Мадемуазель разом перечеркнула все свои матримониальные планы. Людовик, конечно же, ее никогда не простит. Впрочем, — в любом случае, вряд ли бы он на ней женился… А парижане горько пожалели, что впустили принца Конде. Он вел себя в городе будто завоеватель. Он напал на собравшийся в ратуше городской совет, заподозрив его в «мазаринистских настроениях». Сотни человек погибли в тот день. Его солдаты занимались грабежами, насиловали женщин и постепенно дезертировали. Парижане все больше ненавидели его, наконец, окончательно понимая, что принцы ничуть не лучше Мазарини, а может быть, даже еще хуже. В конце концов, Конде вынужден был бежать. И 21 октября 1652 года Людовик XIV с триумфом въехал в Париж. Можно сказать, что в этот день и закончилась Фронда. Принц Конде бежал в Испанию. Гастону Орлеанскому было предписано отправляться в ссылку, в свой замок в Блуа, что он и сделал. Великая Мадемуазель тоже отправилась в ссылку, в свое поместье. Пока регентша и ее первый министр искали пути к спасению королевства, придворные дамы и господа согревали друг друга в объятиях ледяными ночами в истопленных комнатах, да и днем за пыльными портьерами. А король… Король танцевал. Это развлечение было одним из самых его любимых с детства. Специально для него сочинялось множество балетов, где его величество неизменно исполнял главную роль, где он мог блистать, забывая обо всех несчастьях. Триумфальное возвращение короля в измученный бесконечными бунтами Париж — это все равно, что солнечный рассвет после темной зловещей ночи. Оно сулило мир, покой и благоденствие. Как говорят, — нет ничего лучше для укрепления центральной власти, чем долгое время царящая вокруг безудержная анархия. Так и есть… Никогда еще власть юного Людовика не была настолько абсолютной, без всяких его на то усилий. Он просто блистал. Его просто любили. Париж возвращался к мирной жизни. Королевский двор расцветал. Первый большой балет с участием его величества, представленный 23 февраля 1653 года в Париже и символизирующий его победу над Фрондой, назывался «Ночь». В нем Людовик играл роль Солнца, победившего Тьму. Младший брат короля, принц Филипп Анжуйский, одетый в костюм утренней звезды Авроры, шествовал впереди, обращаясь к зрителям со словами:«Солнце, что следует за мной, — юный Луи. Армия звезд исчезает с небосвода, Как только к ней приближается Великий Король; Яркие вельможи Ночи, Что торжествуют в его отсутствие, Не могут вынести его присутствия: Все эти изменчивые огни рассеиваются, Солнце, что следует за мной, — юный Луи».
Именно тогда впервые имя Людовика прозвучало в сочетании с эпитетом «солнце».***
Едва лишь занялась заря воскресенья 7 июня 1654 года, прелаты и каноники взошли на хоры Реймского собора. Огромный храм был обтянут гобеленами с вытканными на них коронами, каменные плиты пола покрыли турецким ковром. В алтаре стояли раки святого Ремигия и Людовика Святого. Для короля на хорах стояла скамеечка для молитвы и кресло, а в верхней части амвона был поставлен трон. В половине шестого епископ Суассона послал епископов-графов Шалона и Бове за Его Величеством. Лицо и фигура короля воплощали полнейшую сосредоточенность. Он окружен сановниками короны и двора, его сопровождает эскорт из сотни швейцарцев. Впереди короля идут музыканты, одетые в белые одежды, и дворяне, склоняясь в почтительном поклоне, сопровождают короля до самых хоров. После молитвы «Да приидет Бог» (Veni Creator) прелаты и каноники подошли к порталу за святой чашей, привезенной настоятелем собора Сен-Дени, за этим драгоценным сокровищем, ниспосланным с небес великому святому Ремигию для помазания Хлодвига.***
Как только священное масло было поставлено на алтарь, священник попросил монарха дать клятву, произносимую при коронации. В обещании, составленном по канону, Людовик, как и его предшественники, обязался сохранить за священнослужителями их свободы и иммунитеты. А затем перешел к торжественной королевской клятве. Король произнес ее громко, положив руку на Евангелие. Он поклялся перед Богом даровать своим народам мир, справедливость и милосердие, другими словами, привести французские законы в соответствие с заповедями Господа Бога и естественным правом. И чтобы закрепить свое последнее обещание, король поцеловал Евангелие. Старинные ритуальные церемонии, которые следовали за этим, завершились молитвами. По очереди граф де Вивонн, первый дворянин, снял с короля его серебряное платье, герцог де Жуайез, великий камергер, надел ему бархатные сапожки, а Месье герцог Анжуйский — золотые шпоры, затем священник, совершающий обряд, благословил королевскую шпагу, которая считается принадлежавшей Карлу Великому. Епископ Суассона взял святой елей и семь раз совершил помазание, а в этот момент клир произносил: «Пусть король обуздает горделивых, пусть станет примером для богатых и сильных, добрым по отношению к униженным и милостивым к бедным, пусть будет справедливым по отношению ко всем своим подданным и пусть трудится во благо мира между народами». Ибо божественное право предполагает взамен и длинный перечень обязанностей. А в этот момент великий камергер надел на Его Величество тунику и далматику и набросил на его плечи манто фиолетового цвета, усыпанное королевскими лилиями, и теперь руки короля вновь помазали святым елеем. Прелат передал ему кольцо, скипетр, руку правосудия и корону Карла Великого. Затем король, предшествуемый пэрами королевства, поднялся по лестнице на амвон. Он воссел на троне и при всем народе выслушал каждого пэра, приносящего клятву верности. Затем епископ Суассона громко произнес: «Да здравствует король на вечные времена!» («Vivat rex in aetemum!»). Двери тотчас открылись. Толпа, находящаяся снаружи и внутри, закричала: «Да здравствует король!» Невероятный гвалт усиливается, крещендо, слышатся разные выкрики, военная музыка, гром пушек и выстрелы из аркебузов гражданской милиции и французских гвардейцев. После этого милого дивертисмента был отслужен молебен, а затем совершилась торжественная месса. По окончании мессы король встал с трона, прочитал молитву «Каюсь» («Confiteor»), получил отпущение грехов и причастился хлебом и вином. Когда Его Величество окончил молитву «Благодарение Господа», священник, совершавший богослужение, освободил Людовика от короны Карла Великого, возложил ему на голову более легкую корону и сопроводил его до банкетного зала, а со всех сторон неслись восторженные и радостные крики народа: «Да здравствует король!» Пребывание Людовика в Реймсе было отмечено еще тремя акциями. В понедельник, во второй половине дня, король получил ленту и мантию знаменитого рыцарского ордена Святого Духа, коадъютором которого он теперь являлся и из которого он сумеет создать аппарат управления. Во вторник в парке Сен-Реми он прикоснулся руками к тысячам больных золотухой. Король-чудотворец обращался к каждому со словами, которые принято говорить: «Король к тебе прикасается, Господь исцеляет» — в этот момент несчастные люди получали серебряную монету. Эта изнуряющая церемония, которую Людовик XIV будет повторять несколько раз в году, вызвала у присутствующих восхищение: сколько же юный король вкладывает в это любезности и внимания, и, хотя было большое количество больных и было очень жарко, король передохнул только дважды, чтобы выпить воды. В эти два дня после коронации все напоминало Людовику, что королевское правление — это своего рода служение Богу. И завершил он свое пребывание в Реймсе амнистией, освободив 600 заключенных.