***
Эрин уныло пялилась на огромный замок из темно-красного кирпича. Она разглядывала его, он разглядывал её. Малерн. Её герцогство. За те дни, что она неформально владела им — а бумаги не оформлены до сих пор и ни герба, ни печати, ни короны нет, — бывать здесь ей не доводилось. И вот… Проклятье, как же всё в жизни несправедливо! Она надеялась, что хотя бы Старейшины заступятся за её бедную душу и позволят покинуть пределы материального мира, чтобы войти в Чертоги Намо Мандоса, где каждого из Перворожденных ждёт покой. Внутренним взором она уже видела струящуюся там, в Чертогах, благую сизо-черную тьму. Не ту, что несёт муки сомнений, боли и ужаса. Во мраке целительных палат Мандоса никто ничего не хочет от тебя. И тебе ни от кого ничего не надо. Всё, что требуется, — это быть собой, прислушиваться к себе, постепенно отметая всё, что не твоё. Эрин не помнила, сколько раз, отдохнув и очистившись от прошлых воплощений, возвращалась из него в Средиземье, ставшее оплотом и надёжным прибежищем людей. Наверное, множество. Не помнила, в отличие от других сородичей, что происходит в Чертогах забвения. Всё, что представлялось её мысленному зрению, — вот эти ощущения. Но попасть туда хотелось больше, чем остаться среди живых. Смерть кивнул ей, словно старой знакомой. Как она надеялась, что он откажет спорящим и подтвердит свой нерушимый приговор! Так нет же! Он согласился отпустить новопреставленную с одной оговоркой: в мире людей она навсегда останется призраком, видеть который смогут немногие. Во всех прочих мирах Эрин снова станет материальной, живой. Какая подлость! Эльфийка, лишенная права голоса — в буквальном смысле, — молча негодовала. И вот она стоит на пороге своего нового дома, здесь, в Хиллгрэме. Джарет вернул ей дар речи и исчез, не удосужившись даже поцеловать воскресшую невесту, не говоря уж о том, чтобы поздравить с возвращением к жизни. Видимо, сильно зол. Да и как не злиться! Новая ссора не замедлила. Он был в ярости оттого, что приходится сражаться со всем миром, она — что полностью лишилась свободы выбора, действия, слова. Она говорила жестокие слова и под конец почти открытым текстом заявила, что предпочла бы всё оставить как есть. Более прямо донести мысль, что она не хочет выходить за него замуж, пожалуй, невозможно. Так ли уж удивительно то, что, придя в себя от её агрессии, он ответил: «Что ж, ты свободна. Теперь я не хочу жениться на тебе»? Наверное, всё-таки удивительно, что даже его святое терпение наконец иссякло. И то хвала Валар, что представил её домоуправителю. Или его хозяйке, если придерживаться правил этикета. Разглядывая поклонившегося с достоинством пожилого гоблина, поименованного Коримом, она на мгновение задумалась о его возрасте. Как известно, гоблины живут очень долго. Ну, по крайней мере, ей есть где голову преклонить. — Сюда, госпожа, — домоуправитель, мажордом то бишь, сделал приглашающий жест в сторону особняка. — Угодно тебе осмотреть владения или желаешь отдохнуть с дороги? — Эммммм… — Эрин задумалась. Гулять не хотелось, знакомиться с кем-то тоже. Ванну принять? Хм, тут и водопровода-то наверняка нет. Надо увидеть свою комнату, ведь даже самый грандиозный дворец начинается с личного пространства. А что отвели ей? Или она сама теперь вправе выбрать себе покои? — Я бы хотела увидеть свою спальню и потом выпить кофе в столовой. — Как пожелаешь, госпожа, — Корим пошёл вперёд, указывая новоявленной герцогине путь. Говорил он сухо, держался подчеркнуто корректно, вежливо и отстранённо. Очевидно, так давал понять, что он настоящий профессионал, что дела поместья находятся в надежных руках и… И что не намерен быть у каждой «новенькой» любовницы Короля на побегушках. Снаружи замок выглядел немного неуютно. В сгущающихся сумерках Эрин разглядела белоснежные рамы, обрамлявшие окна, кое-где светившиеся об эту пору, угловые башни, крыльцо с массивной тёмного дерева и тонкой резьбой входной дверью. Кирпичи стен поросли зелёным мхом, состаривая замок и придавая ему несколько заброшенный вид. Узорчатые кованые ворота крепко заперты — гостей сегодня, похоже, не примут. Они прошли по неширокому (впрочем, пара телег бы свободно разъехалась) каменному мосту через речку. По берегам то тут, то там росли плакучие ивы, бороздившие голыми ветвями, будто длинными пальцами, воду. Очень коротко подстриженный жухлым ежиком газон, разбитые, но пустые по зимнему времени клумбы, фонтан, каждая капелька которого летом превращается в крошечную хрустальную радугу… Быстро вечерело. Эрин почувствовала себя ужасно усталой и голодной. Да, тело даёт о себе знать, бесплотным духом быть куда легче. Сейчас бы съесть горячий ужин, выпить бокал цветочного вина и забраться под пуховую перину, прихватив с собой грелку! Ветер толкал в спину и лохматил волосы. Корим остановился и, подняв к небу голову и ни к кому не обращаясь, негромко произнес: — Будет гроза. Он прав, подумала Эрин, вдыхая воздух. Пахло озоном и тревогой. Странно, зимние грозы большая редкость. Но, наверное, редкость в мире людей, в Итиль Имрат они вообще бывают только летом, да и то нечасто. Они поднялись на крыльцо и вошли в богато отделанный вестибюль. Деревянные панели, инкрустированный золотом и янтарем круглый столик, роскошная ваза с цветами (цветы зимой?!), хрустальная люстра, кресла, обитые золочёной кожей, сверкающий паркет. В камине жарко потрескивали дрова. И челядь, выстроившаяся нескончаемой вереницей, чтобы приветствовать новую хозяйку. Интересно, кому раньше принадлежали эти земли? — Госпожа, позволь представить… Корим сделал жест когтистой ручкой в сторону прислуги. Эрин поняла, что сейчас заплачет на глазах у всего света. Слишком много всего она пережила за последний год и особенно много за последние сутки. Надо побыть одной, иначе разум откажет, и, похоже, необратимо. Сделав глубокий вдох и впившись ногтями себе в ладони, она изо всех сил напряглась, чтобы сдержать слёзы. Не брызнули, а вот голос всё-таки дрогнул. — Корим, я прошу отложить это до утра, — домоуправитель понятливо кивнул, и она обернулась к молчавшим слугам. — Не сочтите себя забытыми. Завтра я с удовольствием познакомлюсь со всеми. Потом её провели в приготовленные специально для неё покои. Она устала шагать по бесконечно долгим коридорам и даже не пыталась запомнить маршрут, не разглядывала убранство замка. Потом, всё потом. Отказавшись от услуг горничной, Эрин без особого любопытства прошлась по спальне, осмотрела гардеробную и ванную комнату. На столике посреди спальни стояло блюдо со свежими фруктами, она взяла яблоко и залезла с ногами на подоконник. Дождь хлестал так, что струи потоками омывали стёкла, а метрах в двух от окон видимость заслоняла белая пелена. Гром гремел, казалось, где-то под потолком, вспышки молнии резали глаза. В комнате было тепло — здесь тоже разожгли камин. Но больше ничего не было слышно, словно жизнь вокруг остановилась. Так бывает при растяжении — травмированная связка теряет подвижность и чувствительность, а вокруг расползается отёк. Ей казалось, что внутри всё опустело и замерло. Эрин сползла с подоконника и бросилась на кровать. Служанка, внеся поднос с ужином, застала девушку крепко спящей в одежде поверх покрывала.***
Бет навсегда возненавидела эти дни. Стараясь оградить зареванную и совсем с лица спавшую Белинду от ужасных хлопот, она два дня подряд сама обзванивала все фирмы, имевшие отношение к похоронам. В цветочном магазине заказала море лососево-оранжевых роз — пусть в последний раз порадуют Эрин. Отдала в чистку любимое платье сестры из блестящего голубого шелка — и в гробу должно быть нарядной. Заказала и самый гроб — пришлось лично съездить в похоронное бюро. Гроб выбрала красивый, удобный. Ну как удобный — сама в нём не лежала, но вроде ничего, вместительность. Катафалк бюро обещало обеспечить. Потом побывала на кладбище, осмотрела место, где лежать сестре. Место тихое, светлое… Кремация опять же… Клиника, слава богу, отвязалась, получив органы. Бет бы свои ни в жизнь не отдала, но Эрин дело иное — даже после смерти помогает кому может. За день до страшного события в городских газетах было опубликовано объявление и времени и месте прощания с телом и поминальном приёме. Бет долго размышляла, стоит ли заказать церковную службу — Эрин никогда не была прихожанкой ни одной из имеющихся в Лос-Анджелесе церквей. Разве что пару раз бывала в Монастыре Ангелов в Голливуде, чтобы попробовать знаменитый тыквенный хлеб и конфеты из арахиса, собственноручно приготовленные монахинями. Нет, ей бы это не понравилось. Но идея купить монастырские деликатесы для приёма определённо хорошая. Дорого, но разве оно того не стоит? Она сделала заказ. Это все ещё ничего. Худо то, что от беспрестанных рыданий Белинда на себя не похожа, не ест, не спит, только плачет или кричит. Джин взял отпуск на работе, чтобы посвятить себя семье, от жены ни на шаг не отходит. Ну, а ей-то, Бет, что с того? Это на её плечи лёг весь этот кошмар. Ещё и соседи приходят выразить соболезнования, и постоянные клиенты магазина. Катитесь вы!.. Только то и утешает, что Эйдан рядом. Словно и не уходил никуда. Словно и не было этой дурацкой никчемной ссоры. Появился незаметно, тенью следовал за ней, утешал, ободрял, подсказывал, помогал… И Бет вовсе не была уверена, что выдержала бы это испытание без его поддержки. В конце концов, рвать на себе волосы и винить всех подряд куда проще!***
В аду не бывает понедельников и пятниц, никто не устраивает выходных. Демоны, приставленные к своим жертвам, трудятся в поте лица все семь дней в неделю, потому что за халтурное отношение к выполняемой работе легко можно оказаться на месте этих забытых всеми богами бедолаг. Слышимость там великолепная, так что крики и стоны мучеников разносятся по подземным покоям ада. Однако, даже самая сладкая музыка надоедает порой. — А ну, потише там! — прикрикнул Хозяин, когда один из молодых демонов от усердия и излишнего трепета перед своим Повелителем невзначай перегнул палку. Шум мешал думать. А подумать было о чем. К примеру, о мальчишке с холодным наглым взглядом. О дерзким щенке, давным-давно испытывавшем терпение Повелителя Зла. С каким наслаждением он рвал бы на куски этого сопляка! Самолично, долго и изобретательно. Слишком многое сходит ему с рук. Слишком большой властью обладает. А такая мощь портит. Чем бы был Король гоблинов без своих грейвелинов? Кем бы повелевал? Кучкой замшелых домовых да банников, сдирающих втихаря кожу с людишек, в неурочный час вспомнивших о гигиене? За что он получил эту рать бессмертных Могильщиков, перед которыми не робеет лишь он, Хозяин? А за то, что приходился единственным сыном дряхлому мелкотравчатому гоблинскому корольку. Тоже мне заслуга! Хотя другой претендент был куда более достоин… Смерть, кого так боятся все, никогда не предаст брата. Только благодаря Мрачному Жнецу Джарет смог выиграть это сражение на Совете. Но это всего лишь сражение, битва не проиграна — она ещё впереди. Поначалу, узнав о смерти эльфийки, Хозяин не знал, как отнестись к такому повороту событий. Можно было бы попытаться похитить её душу. Но отданное добровольно ценнее украденного. Это неинтересно. Джарет отыграл её. Что ж, это было бы слишком большой удачей — избавиться от девчонки. Джарет потерял бы голову, и тогда… А он всегда начеку, параноик проклятый, и теперь особенно. Да, если бы он, если бы я… И теперь не время срывать маски. Но ты ещё вспомнишь тот день, когда мог всё это предотвратить. Итак, она снова жива. И теперь уже в почти полной безопасности — пробраться в Хиллгрэм трудно. Впрочем, пару потаенных тропик Хозяин ещё помнил. Убивать её не стоит. Но если подослать кого-то, кто хорошенько вотрется в доверие и будет исподволь влиять на неё? — Эй, кто там есть? — крикнул Хозяин в зияющую пасть дверного проёма. Бегом вбежал один из прислужников и упал перед своим господином на колено. Хозяин с удовольствием наблюдал за тем, как его бьёт сильная дрожь испуга, и молчал. — Да, Повелитель! — слуга-таки не выдержал длящейся вечность паузы. — Ты, надеюсь, помнишь, как подводил меня весь последний месяц, — ядовито-ласково начал Хозяин, — и как я был милостив к тебе, хотя всё, что ты по праву заслужил, — сотни лет пыток и сводящей с ума боли… Ничего этого не было, парень вообще явился под его начало всего два дня назад. Но золотое правило не лжет: хочешь испугать и принудить к чему-то — дай понять, что знаешь даже о грехах, совершенных ещё в материнской утробе, и полдела сделано. — За тобой должок, мой мальчик…