With great respect

Тревельян была в сознании. До ее слуха доносились чьи-то голоса, но она даже не пыталась разбирать слова и вникать в их смысл, ведь важно было не это. Она слышит, слышит голоса живых людей, значит, все было не зря, значит, их безумный план сработал, значит, она не подохла смертью храбрых в этих гребаных снегах, и дело осталось за малым — открыть глаза, встать на ноги и заорать на весь свет о том, что она жива, но… Тревельян не шелохнулась. Тревельян боялась. Она выжила, и это было чудом, но у чудес есть неприятная особенность — их слишком часто бывает недостаточно. Она брела по колено в снегу, коченея от мороза и пробирающего до костей ветра, казалось вечность. Ощущать конечности она перестала, едва выбравшись из пещеры, а не свалилась без сил и не забылась сном у первого кострища лишь из-за своей хваленой твердолобости, пальцы левой руки побелели, и она держала их во рту, надеясь отогреть, а ноги опухли так сильно, что сапоги стали пугающе тесны. Как она все-таки умудрилась доползти до своих людей для Тревельян было загадкой: она худо-бедно смыслила в анатомии и знала азы целительства, и не питала иллюзий относительно своего состояния. Но глаза открыть боялась. Нужно еще немного времени. Еще чуть-чуть. Сначала представить, оформить это в своем воображении, в воображении же смириться с этим, чтобы потом увидеть воочию… Ногтей точно нет, забудь, забудь, хрен с ними, а вот если нет и пальцев, это уже хуже, это хуже… Но, может, все-таки какие-то сумела спасти и можно что-нибудь придумать, те же перчатки, а если нет… Колдовать-то все равно можно, хоть бы и с культями… Твою мать! Она почувствовала, как под веками защипало, и по лицу побежали злые слезы, противно скатываясь в уши. А если уже и ног нет, что мне тогда делать?! Что же мне делать… — Босс, открой ты уже глаза, наконец. Голос, прозвучавший совсем рядом с Тревельян, был настолько неожиданным в вакууме ее набирающей силы паники, что она исполнила его просьбу и, широко распахнув глаза, уставилась в его направлении. Она смотрела, казалось, сквозь сидящего на краю ее койки Железного Быка, и по-прежнему не двинувшись с места, часто и рвано задышала. Кунари, мгновенно расценив обстановку, сложил огромные ладони лодочкой и медленным, осторожным движением накрыл ими рот и нос Тревельян. — Дыши, босс, дыши, медленно, не спеши, вдо-ох, вы-ыдох, не торопись, медленно, ме-едленно, вот так, вот так, — мягко приговаривал он, склонившись над женщиной и не отрывая рук от ее лица. Та стала дышать ровнее, взгляд начал проясняться. — Всего лишь крошечная паническая атака, ничего страшного, ничего, с чем старина Бык не может справиться, м? Дыши, дыши, босс, сейчас все пройдет. Тревельян впервые осознанно посмотрела на кунари и, выпутав руки из шкур, в которые была закутана, накрыла ими ладони Быка, крепче прижимая эту импровизированную маску к своему лицу. Вдруг взгляд Тревельян упал на ее пальцы, она пошевелила ими, и вдох на секунду застрял в ее горле. Она стряхнула с ног шкуры и оглядела и их. Обмотанные какими-то пахучими тряпками, они были на месте! — Удивляешься? — прокомментировал ее пораженную мину Бык, ухмыляясь. — Цела ты, цела. Эти твои маги хоть и двинутые засранцы, но знают свое дело, что ни говори. Правда, воняешь ты знатно этими их жуткими припарками. — Тебе бы… Эти припарки не повредили, — пробубнила Тревельян в ракушку его рук. — По крайней мере, хуже вонять ты бы от них не стал. Бык раскатисто рассмеялся, чем разбудил дремавшего в ногах Вестницы рыжего мабари. Пес, увидев, что женщина проснулась, спрыгнул с койки и заскакал рядом, весело дрыгая коротким хвостом. — Сырок? — не веря своим глазам воскликнула Тревельян, пытаясь выбраться из-под шкур и рук кунари. Если с первым она кое-как справлялась, то хватка Быка была, как капкан — ощущение непривычное, не шибко приятное и чрезвычайно неловкое. — Сырок! Создатель, да пусти меня, я уже в порядке! — Э, нет, босс, — с добродушной улыбкой возразил Бык, отведя руки от ее лица, и пригвоздил ими ее обратно к койке, вновь пеленая ее в шкуры, как в рубашку для душевнобольных — не слишком туго, но несколько унизительно, а, главное, хрен выпутаешься. — Тебе еще рано вставать, а нужно лежать и отдыхать. Значит, будешь лежать… — Но… — …и отдыхать, — тоном, не терпящих возражений, закончил Бык и выжидающе посмотрел на Вестницу. Та посверлила его недовольным взглядом, но надолго ее не хватило: она сама понимала, что еще далека от полного восстановления. — Ладно, — согласилась она со вздохом и легла поудобнее, свесив руку с койки. Сырок, нетерпеливо расхаживающий по палатке, воспринял ее жест, как руководство к действию, и с охотой принялся тыкаться в ее ладонь мокрым носом. Тревельян улыбнулась счастливо ластящемуся к ней псу и вновь перевела посерьезневший взгляд на Быка. — Кто-нибудь из наших… — Все целы, — не дал ей озвучить вопрос кунари, похлопав по упитанному боку крепыша-мабари. — Потрепаны, конечно, но по мелочи, ничего невозможного для целителей Инквизиции. — Вижу я… твои «мелочи», — бросила она, хмуро кивая на перевязанные торс, грудь и руки Быка и многочисленные едва подсохшие порезы, которые тот, скорее всего, считал царапинами и даже не позволил лекарям толком обработать. Бык не счел нужным комментировать ее замечание и лишь иронично фыркнул в ответ. Тревельян поджала губы и спросила тихо: — Сколько погибших? Бык ответил сразу: — Много. И продолжил, не задумываясь: — Но не все. Ты об этом думай. Не на мертвое Убежище оглядывайся, а на живых смотри. Если бы ты не сделала то, что сделала, ответ был бы «все до единого». Помолчали. Тревельян тяжело сглотнула и горько проговорила: — Почему мне от этого не легче? — Потому что тебе не все равно. И снова воцарилась тишина. Кто-то в лагере нескладно затянул популярную в народе непристойную песенку про прекрасную деву и медведя. Несколько голосов воодушевленно ее подхватили. — Бык, — тихонько позвала его Тревельян. — М? — Будь я кунари, все было бы намного проще, да? Ведь у них… у вас отдельные личности мало что значат? — Ты была бы хреновым кунари, босс, поверь мне, — хмыкнул он, уходя от ответа. Тревельян себя провести не дала и смотрела на него, не мигая. Бык что-то ворчливо пробормотал и заговорил. — Важно то, что лучше для общества в целом, да, — голос его звучал бесцветно. — Мы чтим память павших товарищей, но не позволяем этому подкосить нас. Слабость одного ослабляет всех, жизни единиц — ничто в сравнении с жизнями сотен. — Это… разумно, — опустила глаза женщина, в голосе ее скользнуло нечто, неприятно отдающее разочарованием. — Но звучит слишком просто. Бык не ответил. — Ты сам-то в это веришь? В такую математику? Бык не ответил. — Ты же тоже терял людей, — продолжила Тревельян, чуть резче, чем хотела, — поэтому ходил к перевоспитателям, но в итоге все равно оказался здесь, с отрядом до одури верных, совсем не по-кунарийски чокнутых ребят, подозрительно напоминающих семью. Так скажи, Железный Бык, чего стоят жизни единиц? Прежде, чем Бык успел ответить, она снова откинулась на подушку и тяжело вздохнула, в глазах ее потемнело. — Ты в порядке, — мягко проговорил он, вглядываясь в ее лицо. — Просто нужно отдохнуть. Поспи. Он встал с ее койки и не спеша пошел к выходу. Тревельян с усилием открыла глаза и позвала его: — Погоди… Он обернулся. — Спасибо тебе. За это твое странное, — она сделала руки лодочкой и прижала их ко рту, громко засопев. — Я бы весь лагерь, наверно, на уши подняла, если бы не ты, и за слова твои спасибо, они… нужны мне были. — Не за что, босс, — улыбнулся он, махнув ей рукой. — Да погоди ты! Я еще чего хотела сказать… Ты прости меня, я просто… устала очень, не хотела тебя обидеть, — она прикусила губу и виновато поглядела на Быка. Он слегка поднял бровь. — Просто ты начал говорить про своих людей, как про своих людей, и меня это взбесило, потому что… К демонам, все, все, я брежу, мне надо поспать. Иди. Бык поглядел на нее со странным прищуром, склонив голову на бок, ухмыльнулся и направился к выходу. Тревельян, глядя ему вслед, пробормотала с грустной полуулыбкой: — Потому что ты тоже хреновый кунари. Вскоре она заснула с мабари под боком и провела так, как ей показалось, целую вечность. Она бы не удивилась, если бы оказалось, что за время ее спячки говнюк Корифей успел собрать новое войско, захватить Тедас и умереть от старости, но к тому, что на самом деле ждало ее в лагере, она была не готова. Ее торжественное явление народу сопровождалось коллективным песнопением, от которого Тревельян, мягко говоря, было не по себе. Однако, несмотря на всю фантасмагоричность и некоторую неуместность этого действа, от него действительно веяло надеждой, что вовсе не было лишним перед долгим походом в поисках нового дома. Пока Тревельян не обращает внимания на то, что слишком уж много всего Солас познал из одних лишь скитаний по Тени и что неспроста Блекволл чересчур раздраженно и нервно отбрехивался от любых ее расспросов о Серых Стражах. Пока Тревельян доверяет всем своим товарищам — ну, кроме Вивьен, она все-таки не умственно отсталая — и снова ведет за собой людей, делая вид, что прекрасно знает, что делает. Получается, как ей кажется, не очень, но жалоб ни от кого, как ни странно, не поступало — конечно, кроме Дориана, которому будто бы для поддержания жизнеспособности необходимо было оповещать всех о своих радостных мыслях. О чудесной погоде — «в самый раз для двадцатичетырехчасовых моционов», о постоянно меняющихся видах — «Поглядите-ка, горы! Дух захватывает, верно? Будто бы мы не видели их вчера, и позавчера, и позапозавчера, и позапозапозавчера!», о своей нескончаемой любви ко всему свету и его обитателям, а в особенности, к нагам и их вяленому мясу. С последним Тревельян было трудно не согласиться, и она стойко переносила его ворчание, шутливо с ним пререкаясь. Помогал и Железный Бык, один вид которого в подаренном ему Тревельян самодельном меховом жилете, грел ее не хуже Соласовых заклинаний. Разговор тот они не вспоминали. До тех пор, пока Тревельян не обзавелась новым звучным титулом, старая крепость в горах не стала им всем домом, а кунари не предложили заключить с ними союз. Стоя под ливнем вечно неспокойного Штормового Берега, глядя на внушающий противоречивые чувства дредноут, слыша, как горячо верующий в Кун эльф по имени Гатт пытается убедить кунари по имени Железный Бык в необходимости пожертвовать единицами ради блага большинства, Тревельян напряженно ждала его решения. — Это мои люди. Тревельян с облегчением прикрыла веки, а затем, выдохнув, молча сняла с пояса Железного Быка рог и протянула его ему. Останки дредноута догорели быстро, и вскоре бушующее море поглотило в своей черноте последние его следы. Бык все стоял на обрыве и смотрел на волны, и лишь тогда Тревельян подала голос: — Ты не туда смотри. Она дотронулась до его локтя, и развернула его лицом к себе, кивая на идущих в их направлении «Быков». — Ты на них смотри. Смотри, все до единого. Он посмотрел. И, наконец, улыбнулся. А позже, когда они большой, шумной и уже немножечко нетрезвой компанией возвращались в Скайхолд, Бык приблизился к ней и коротко, но, как всегда, искренне произнес: — Спасибо, босс. — Не за что, Бык. Ты в порядке? Тот лишь пожал плечами и бросил с хитрецой: — Ага. Все равно из меня был хреновый кунари. — Это точно, Шеф! Отовсюду раздались дружные вопли его людей, которые почти приглушили ругательства Инквизитора, но Бык — это-то теперь Тревельян знала наверняка — их расслышал.