Чернильный шрам

      Всё началось за вечерним чаепитием.       — У Оливии много друзей по переписке, да? — спросила тётушка Герти, отхлебнув из чашки. На белом фаянсе остался жирный след от её помады.       — Я уже не знаю, куда складывать все эти письма, — обречённо вздохнула мама, однако, поймав чуть осуждающий взгляд Оливии, крутящейся с чайником рядом, добавила: — Но это даже хорошо. Друзья в других городах и странах — это так увлекательно!       — Очень, — подтвердила Оливия и быстро закивала головой, отчего тугие чёрные кудряшки запрыгали, как пружинки. — Столько необычного рассказывают. Матильда, она живёт в Норвегии, как-то писала мне, что в её семье китовое мясо на ужин — обычное дело. А вот...       — Она сейчас тебя заговорит, милая, — предупредила мама тётушку Герти и беззлобно рассмеялась. — Чуть ли не каждый вечер бегает за мной по пятам, рассказывая о других странах...       Оливия замолчала и пристыжённо поджала губы. Понурив взгляд, она просеменила к гостье и подлила ей ещё чаю.       Тётушка расплылась в благодарной улыбке. Она была похожа на большую гусеницу из сказки про Алису в Стране Чудес — грузная, неторопливая и насквозь пропахшая дорогим табаком. При каждом вдохе её внушительная грудь вздымалась и вздрагивала, точно воскресное желе.       — У меня как раз есть приятельница в Германии, у которой есть знакомая, что ли, ой, не упомню... кажется, у них мужья знакомы. Или они работали вместе... нет, не так. — На лбу у тётушки Герти пролегла глубокая морщина, а сдвинутые тёмные брови превратились в одну сплошную линию. — Не суть как важно. Если кратко, моя былиночка, у знакомой моей знакомой есть сын — как раз твой ровесник. Говорят, совсем от рук отбился, сорванец ещё тот, учиться не желает, иностранные языки знать не хочет...       — Кхм, — мама демонстративно громко поставила чашку на блюдце и неодобрительно вздёрнула бровь. Оливии показалось, что лицо у неё как-то по-хищному вытянулось.       — Я лишь хотела предложить Оливии с ним списаться! Она же у тебя просто чудо — к каждому подход найдёт. Вдруг образумит мальчонку, хорошим манерам научит, а он ещё заодно и язык английский подтянет, — тётушка Герти заёрзала на стуле, отчего тот страдальчески скрипнул.       — Не вполне понимаю, зачем Оливии общаться с каким-то там немецким... хулиганом. Да он и отвечать-то не будет вовсе — делать ему больше нечего, как письма какие-то писать, — критично заметила мама и выразительно посмотрела на Оливию.       — Да, наверное, не стоит... — вяло пролепетала Оливия, чувствуя, как взгляд-иголка пришивал невидимые ниточки к рукам и ногам. — А если ответит, то, наверное, какую-нибудь чушь... Тётушка Герти возмущённо фыркнула. Её второй подбородок всколыхнулся от неодобрения.       — Но это же не повод пасовать! Давай, былиночка моя, наберись смелости и напиши. Не ответит — чёрт с ним, а ответит — так ведь даже интереснее. — Полные пальцы, украшенные дорогими фамильными перстнями, крепко сжали хрупкое плечо Оливии.       — Герти! — запротестовала мама. — Ещё не хватало, чтобы моя дочь водилась с всякими оборванцами! К чему ты её склоняешь?       — К небольшому приключению. — Тётушка озорно сверкнула пенсне на картофелеподобном носу. — Да и, в кой-то веки, пусть сама решит.       — Пока ей тринадцать, я реш... — стук в коридоре прервал дискуссию и развеял грозные тучи, уже сгущавшиеся в обеденной. Оливия осторожно поставила чай на краешек стола и испуганно втянула голову в плечи.       Мерный стук костылей по дощатому полу попадал в ритм испуганного сердца. Оливия тут же метнулась к свободному стулу, отодвигая его от стола.       В обеденную проковылял отец. Как всегда хмурый и чем-то озадаченный. Его мрачный взгляд был точь-в-точь как у святых, неусыпно глядящих с фресок и икон в церкви. У Оливии от них всегда мурашки по спине бежали — ей казалось, будто в выражении измождённых смуглых лиц читается некий укор и затаённая обида.       — Вас слышно с веранды, — строго заметил он, опускаясь на стул, подставленный Оливией. Отец устало вытянул свою единственную ногу и размял шею ладонью, покрытой крупными коричневыми пятнами. — Что за спор?       Тётушка Герти вопросительно посмотрела сначала на Оливию. Та, в свою очередь, едва заметно покачала головой. Сердце отчаянно заколотилось, а внизу живота так похолодело, будто на него положили целый мешок со льдом. Отец и так очень неодобрительно относился к увлечению Оливии, а уж если он прознает, с кем предложила переписываться тётушка, то скандала не избежать...       — Ой, Говард, не бери в голову — та ещё чушь. Мы с сестрицей просто немножко поспорили о моём образе жизни и манерах, так сказать. — Тётушка Герти взмахнула густо накрашенными ресницами и незаметно подмигнула Оливии. — Ты же знаешь, как ей нравится всех воспитывать.       Губы мамы вытянулись в тонкую нить, а на блёклых щеках проступил возмущённый румянец. Она начала нервно водить коротким бесцветным ногтем по краю скатерти.       — Дисциплина вредной не бывает. — Отец кивнул Оливии, и та, спохватившись, дрожащими руками налила ему чаю. Горячая янтарная струя, точно шипящая змея, так и норовила укусить чересчур нервную заклинательницу.       — В разумных дозах, — возразила тётушка, водрузив на мясистые колени расшитую серебристым, как рыбья чешуя, бисером сумку. Её полная рука скользнула внутрь и что-то нашарила.       — Ты, как я знаю, недавно вернулась из Бельгии. — Отец пропустил слова тётушки мимо ушей и быстро сменил тему. — Мимо Ипра не проезжала? Арку видела?       У Оливии от восторга защекотало кончики пальцев на ногах. Внутри зажёгся маленький, но очень яркий огонёк интереса, который вот-вот обернулся бы жарким пожаром. Больше всего она любила приезды тётушки за пёстрые, словно арабские платки, рассказы. Сама Оливия за пределами их маленького городка была всего лишь раз, в Лондоне, и то — в больнице с аппендицитом.       — Оливия, милая, не пора бы тебе спать? Я с посудой сама управлюсь, — неожиданно сказала мама, даже не глядя в её сторону — взглядом она прожигала сестру, которая уже набрала в грудь побольше воздуха, чтобы излиться красочными историями о своих путешествиях.       На Оливию точно холодной водой плеснули и потушили ту самую искорку, что так тепло грела изнутри.       — Да, конечно. — Губы натянулись в вымученной улыбке. — Спасибо за чай.       Оливия уже развернулась, чтобы обречённо прошествовать в свою комнату, но тут её подозвала тётушка Герти:       — Былиночка, боюсь, я уеду раньше, чем ты проснёшься с утра. — Схватив племянницу в охапку, она громко чмокнула её в щёку. Оливии показалось, что она услышала сухой шорох салфетки или тонкой бумаги. — Кушай хорошо, а то к следующему приезду я тебя от торшера в гостиной не отличу.       — Обещаю. — Неловкий смешок царапнул горло. Оливия чмокнула тётушку в мягкую румяную щёку и, пожелав всем спокойной ночи, убежала к себе наверх.       Стоило только захлопнуть дверь маленькой спальни со скошенным потолком, как снова послышался бумажный шёпот. Оливия сунула руку в карман платья и достала салфетку, на которой почерком тётушки было написано:       «Берлин, Берлинерштрассе 164, Ханс-Йоахим Ройтер».       Оливия с минуту оторопело глядела на бумажку. Ладони вспотели, будто сейчас она держала в руках вовсе не адрес незнакомого немецкого мальчика, а ядовитый запретный плод.       На первом этаже послышалось какое-то движение. Оливия в ужасе скомкала салфетку и сунула в карман. Она ощутила себя настоящей преступницей, прячущей самую важную улику. Ну и выдумщица тётушка Герти — заставляет Оливию против воли родителей идти! Хотя, с другой стороны, она ведь ещё ничего и не сделала...       Оливия села за письменный стол у окна, заставленный множественными коробочками, каждая из которых была почти доверху забита письмами. Украшенные ленточками, бисером, различными пуговками, они, точно средневековые сундуки, хранили самые ценные сокровища.       Оливия плохо сходилась с другими людьми — если честно, то она боялась их до дрожи в коленках. Ей казалось, что все вокруг чего-то от неё ждут, хотят, чтобы она соответствовала неким негласным стандартам. А она, похожая на призрака, потерявшего свой родовой склеп, только и могла, что глядеть на мир огромными блестящими от страха глазами. Поэтому Оливия любила письма. В чернильных переплетениях можно было спрятать тихий дрожащий голос, неловкие глупые улыбки и искусанные губы. Не бывало давящих пауз, лишних слов и неправильных интонаций. Каждая буковка и каждая закорючка хранила в себе частичку настоящей Оливии — мечтательной, искренней и любознательной. На бумаге страх упасть лицом в грязь был над ней не властен.       Щёлкнул выключатель настольной лампы, и над бумажным морем зажёгся маяк. Оливия с любовью оглядела свои сокровища, после чего вытащила из ящика плотный листок — пора было ответить Розе из Варрингтона. Обмакнула острое металлическое перо в чернила и задумалась.       Что-то мешало. Чёрная капелька повисла на конце пера, точно капля крови на острие шпаги.       В кармане лежал горячий уголёк, обжигающий сквозь ткань и не дающий сосредоточиться. Оливия опасливо вытащила проклятую скомканную салфетку и осторожно разгладила её на столе. Карандашные буковки немного размазались, но адрес всё ещё можно было разобрать.       Этажом ниже рвано откашлялся отец. Тихонько брякнули тарелки — мама начала убирать со стола. От тёплого глухого контральто тётушки вибрировали доски под босыми ногами. Оливия шумно втянула носом воздух и зажмурилась так сильно, что под веками заплясали разноцветные круги.       «Мама меня убьёт».       Перо поцарапало бумагу, оставив в ней тонкий порез, тотчас заполнившийся синей кровью.       «Дорогой Ханс-Йоахим Ройтер!       Позвольте представиться — меня зовут Оливия Лумис, тринадцати годов от роду, проживаю в Олдберри, графство Бедфордшир.       Мне довольно неловко писать эти строки, ведь я, пожалуй, почти что навязываюсь. Ваш адрес попал ко мне в руки от тётушки, пройдя перед этим длинную вереницу знакомых, родственников и случайных людей — признаться, я не слишком сильно углублялась в эту историю. Единственное, что я знаю о вас, так это то, что вам нужна небольшая помощь в изучении английского языка, с чем я, к счастью, могу вам помочь!       Можете не стесняться своих ошибок в письме — если захотите, то я буду их помечать и писать правильный вариант, как наглядное пособие.       Как я понимаю, живёте вы в Берлине. Всегда мечтала побывать в огромном старом городе вроде него! Шумный, пёстрый и красочный. Некрасиво жаловаться, но из-за слабого здоровья я редко покидаю родной городок — что говорить о поездках в другие страны. Поэтому я очень надеюсь на красочные рассказы и фотографии! Никакие энциклопедии и альбомы не смогут заменить историй от настоящего жителя Берлина.       Искренне надеюсь, что не оказалась чересчур навязчивой или невежливой. Если вам будет сложно читать слишком длинные предложения или замысловатые слова — только напишите! Я приложу все усилия, чтобы вам было как можно проще изучить английский язык.       Со всем уважением и наилучшими пожеланиями,       Оливия Лумис».       Перьевая ручка дрожала в тонких болезненных пальцах. Оливия несколько раз внимательно перечитала письмо и вновь заколебалась — может, это всё же дурацкая затея, и лучше сейчас же порвать эту бумажку? Может, мама права — какой-то там немецкий шалопай, ещё посмеётся над её письмом, сделает из него самолётик или, того хуже, покажет своим друзьям. О таком даже подумать страшно было! «... в кой-то веки, пусть сама решит», — повторил в голове укоризненный голос тётушки Герти. Оливии на мгновение стало стыдно — она ведь была вполне самостоятельной девочкой! И в магазин сама ходила, по дому всё-всё делала, ткань для платья сама выбирала... пару раз.       На лестнице послышался шёпот крадущихся шагов. Оливия в панике спрятала письмо в ящик стола, выпрыгнула из платья, в мгновение ока переоделась в ночную сорочку и юркнула под одеяло. Сердце колотилось как у кролика, почуявшего рядом лису.       Половицы в коридоре печально вздохнули. Мама (Оливия догадалась, что это она, по тонкому запаху сирени, заползшему под дверь) постояла минуту, прислушиваясь, после чего её шаги удалились в сторону родительской спальни.       Оливия выдохнула и натянула одеяло до носа. Озорной взгляд сам метнулся к верхнему ящику стола.       Завтра она отправит письмо Хансу-Йоахиму Ройтеру.