Песни леса

«Таким образом, мы стоим перед лицом этического кризиса. Антонимом зла становится не добро, а «ничто» - пустота, бездействие. Равнодушие превращается в кредо нашей страны, ложится в основу мировоззрения каждого второго гражданина, признающего себя последователем му’шаизм-элюнизма. Современный атеизм же приравнивается к безнаказанности. «Не верую, не воскресну, не понесу наказания; следовательно, могу делать, что хочу». Ни то, ни другое не даёт нашему народу морального стержня, опоры, уверенности в будущем. И то, и другое рано или поздно приведёт к нашей гибели. Найдите уже себе, в конце концов, другую религию!» Из авторской колонки Даннелора Мунстокера в «Обердинском Зеркале» за 3 апреля 607 гкк «Вы можете не понимать, вы можете не соглашаться, но лично я считаю это свершившимся фактом: Дэмиэн Найтбёрд изобрёл и внедрил новую религию». Из рецензии Кариссы С. на «Тайны ушельцев» в «Обердинском Зеркале» за 10 мая 611 гкк Пусть это стоило ей явных усилий, Нина Стоктон сумела дочитать перевод главы из своей новой книги, не сломав язык; да что там, почти без запинки. Слушая её, Мирена думала: а не с таким ли безобразным акцентом она сама разговаривает на дарнасском? Хотелось надеяться, что нет. Взрослые, окружавшие расставленные в несколько рядков стулья, жидко поаплодировали, дети же, на этих стульях восседавшие, примеру последовали не слишком охотно. В основном они желали задать вопросы. – Но что же Мишка подарит ей теперь на именины? – Как же он вернётся домой? И так далее. Задумалась Мира также и о том, почему лишь один из многочисленных зарубежных авторов детской литературы популярен здесь, почему только одного стабильно переводят и печатают. Вероятно, дело было в том, что героями Нины Стоктон являлись не мальчики и девочки, и даже не заморские лошадки, гусятки и козочки, а антропоморфные Мишенька, Совушка, Оленёнок и прочие представители местной фауны, обитавшие в волшебном лесу, весьма похожем на здешние. Над ними висела добрая и постоянно помогающая им Мама-Луна (разумеется, говорящая). Они кушали цветочки, мёд и отчего-то совершенно не антропоморфных, а обыкновенных рыбок (никакого мяса), распевали песенки с привязчивыми рифмами и проповедовали дружбу и доброту. Своим маленьким слушателям Нина Стоктон ответила с сахарной улыбкой, указывая в направлении полки с новенькими, хрустящими книжками, и касс: – Вы сможете узнать всё это, если прочитаете дальше. Дэмиэн наклонился к Мире и прошептал ей на ухо с нескрываемой иронией: – Согласись, очень практичная дама. Мира хмыкнула. – Да уж. А ты не так её себе представлял? Ассистент мисс Стоктон заверил детишек, что она вернётся через полчаса, дабы подписать их экземпляры, и родители обречённо выстроились в очередь к кассам. – Именно так. Здорово было выбраться из офиса. Она уже должна была уехать в отпуск, но Ринсдейл орал, что она ему нужна, и перенёс отпуск на целый месяц. С тех пор Миру почти всё раздражало. Кажется, такие ощущения бывают пару дней перед месячными. Она не помнила точно: месячных у неё не было уже больше восьми лет. – С другой стороны, всё могло быть хуже. Твой отец вообще не пускает людей на подобные мероприятия без книги. Дэмиэн скривился, будто ему было противно об этом говорить. Очевидно, любые упоминания отца вызывали у него неприятные ощущения. Мира знала, как это бывает, пусть и не из личного опыта. – Извини. Мне не следовало. – Всё нормально. В конце концов, это приносит нам хорошие деньги. Пару дней назад, когда у Нины Стоктон, подданной Гилнеаса, вышел новый перевод, и одновременно с этим выяснилось, что она находится поблизости на некоей литературной конференции, Дэмиэн признался, что является владельцем издательства, давно купившего права на переводы её книг. Он предложил организовать совместное мероприятие культурного центра СКГТ со своим издательством: пригласить мисс Стоктон провести публичные чтения для детей. Изначально планировалось осуществить это в помещении культурного центра, но Нина Стоктон настаивала на «Книжном Дворце». И теперь стало ясно, почему. Что парадоксально, это же издательство многотысячными тиражами штамповало макулатуру Найтбёрда-старшего. – Так вот что ты делал тогда в книжном магазине… Почему ты этого не упоминал? – спросила Мира, едва узнав об этом. Дэмиэн пожал плечами. – Ты не спрашивала. Ну, действительно. Она не осуждала и не обижалась. И на этом разговор о его отце был закончен. Теперь, когда Мирена сказала то, что сказала, она сетовала на себя вдвойне. Ей никак не удавалось побороть в себе неприязнь к Найтбёрду-старшему. И не только из-за его чокнутого фан-клуба, а ещё и потому, что сам Старший и его поведение во время встречи с поклонниками подействовало ей на нервы: ни тебе доброе слово сказать, ни имя спросить, ни на вопрос ответить. Сидел и, как болванчик, ставил одну и ту же закорючку раз за разом. Но чужие недостатки, чёрт подери, не её дело… И не повод обижать сына, который не перенял, вроде бы, ни самовлюблённость, ни высокомерие, ни тягу к написанию разнообразного псевдоисторического шлака. – Приносит. Но всё же мне не следовало. Это было бестактно. – Перестань, Мира. Может быть, покончим с этим негласным запретом? Она подняла голову. Дэмиэн улыбался, скрестив руки на груди. У него были красивые, ухоженные руки, на левой он носил перстень с печаткой странной формы: что-то вроде глаза с отходящими вниз лучами. Или это должно было изображать ресницы? Сегодня он причесался и собрал волосы в жидкий хвостик. Это здорово контрастировало со строгим костюмом. Особенно учитывая тот факт, что видеть его в костюме Мира не привыкла: они встречались в нерабочее время, и тогда на Дэмиэне обычно были слегка мятые брюки, чуть менее мятая рубашка и кожаная куртка, вызывающая полные неприязни взгляды местных. Дэмиэн ей нравился. Он нравился ей и в потёртой куртке, и в строгом костюме. И осознание одного лишь этого факта уже выводило её за пределы зоны комфорта и заставляло впадать в уныние. Могла ли она вообще этого избежать? Будь на её месте кто-то другой – не отчаянно одинокая, изъеденная горестными мыслями и работой, женщина, а какая-нибудь молодая девчонка, знающая себе цену, чувствовала бы эта девчонка то же самое, купилась бы на его непринуждённое обаяние так быстро и легко, вопреки принципам? Да, определённо да. И наверняка уже давно затащила бы его в постель. И строила бы далеко идущие планы. И обзванивала всех подруг, чтобы похвастаться. Но у Миры, в отличие от этой гипотетической девчонки, оставались принципы. И горечь. И твёрдая убеждённость в том, что близкие отношения не приносят ничего, кроме бед. – Поясни? – Ты и твоё стремление избегать любых разговоров о личном. Брось, мы знакомы дольше, чем живёт стероидная куропатка на птицефабрике, а я не знаю ничего о твоей семье, твоей личной жизни, твоих стремлениях. – М-м-м, – Мира отвернулась. – Чего ты боишься? Она несколько опешила. Странно, до сих пор ей казалось, что всё это его попросту не интересует. Зря надеялась. Похоже, Дэмиэн просто проявлял вежливость, ждал. А ведь так хорошо всё начиналось… Так легко, просто. Она могла бы сказать, чего боится. Произнести это здесь было бы даже легче: кругом полно людей, никто другой не услышит, а посторонний шум быстро смоет каждое слово. Могла бы также начать отрицать существование этого «запрета». Она выбрала третий путь: сарказм, вечное оружие несчастливых людей. – Тебе не очень идёт этот костюм. Это достаточно личное замечание? Дэмиэн коротко рассмеялся. – Я знаю, – сказал он. – Увы, я вынужден. Тебе, с другой стороны, очень идёт всё, что ты носишь. У тебя прекрасный вкус. – Спасибо, – отозвалась Мира, не глядя, и сжала губы в тонкую линию. Они немного помолчали. Дети, получив новенькие книги, расходились обратно по местам, разглядывать многочисленные картинки и играть со страничками-раскладушками, а их родители всё так же обреченно выстраивались в новую очередь: теперь уже за автографами для своих чад. Интересно, а чад вообще интересовала такая банальная вещь, как автограф? Кажется, они думали, что, вернувшись, Нина Стоктон будет не загогулины на форзацах ставить, а почитает им ещё. – Как ты относишься к детям? – внезапно спросил Дэмиэн. – Нейтрально. Никак, – соврала Мира. Разговор из слегка неприятного превращался в Действительно Весьма Неприятный. Она резко встала. – Знаешь, я, пожалуй, пойду. Моё дальнейшее присутствие не требуется. И вечером этот треклятый званый ужин, а у посольства натурально отсутствует протокольный отдел, поэтому каждый раз я, моя помощница и ещё пара добрых душ вынуждены несколько дней перед этим батрачить как… Он взял её за плечи. Пожалуй, чуть аккуратнее и нежнее, чем разрешал протокол. Да разрешал ли протокол вообще такие двусмысленные, почти интимные, жесты? – Прости меня, – сказал Дэмиэн. – Хорошо? Прости. – За что ты извиняешься? Он не ответил. Только грустно улыбнулся уголками рта. – Я пойду работать, – повторила Мира, не двигаясь с места. Дэмиэн отпустил. – У меня есть приглашение, – сказал он. – Надеюсь, ты не против, если я приду. К сожалению, опять в костюме. Интересно, кто его одарил этим приглашением? И что он вообще забыл на этой, как говорила Митци, «обжираловке чванливых чинуш»? – С чего бы мне быть против? Конечно, там и увидимся, – отозвалась Мира, изо всех сил стараясь придать своему тону непринуждённость; получалось, вроде бы, не так плохо. Она осознала, что в действительности получилось очень плохо, когда вышла за дверь и почувствовала, что по щекам сами по себе потекли слёзы. Всё это время они стояли в глазах. И Дэмиэн, конечно, заметил. Глупо было бы думать иначе. Вернувшись на работу, Мира попросила Митци сделать ей чай (повод выгнать из рабочего пространства, пусть и ненадолго) и поспешно набрала телефонную станцию. По привычке надиктовала им старый номер, потом, когда уже почти дошла до заключительной цифры, одумалась, исправилась, принялась по бумажке диктовать нынешний, новый. От осознания того, что в её старом доме живёт кто-то другой, стало ещё тоскливее. А уж о том, что дом, возможно, скоро снесут, думать вообще не хотелось. «Возьми же себя в руки, проклятая размазня!» – тихо сказала она маленькому зеркальцу пудреницы, в котором поправляла макияж, держа трубку между плечом и ухом. – Вы что-то сказали? – переспросила телефонистка. – Нет, нет, ради всего святого, соединяйте уже! – разнервничалась Мира. Кажется, она разбудила маму. Раньше на любой телефонный звонок, даже ночной, мама степенно отвечала «резиденция семьи Моравец», теперь же – ленивое и заспанное «да-а-а-а?». – Мам, – сказала Мира. И тут же расплакалась. «Расчёт по будничному тарифу!» – возникла и с коротким гудком исчезла с линии телефонистка. – Мирочка? Ты что? Что-то случилось? Столько всего хотелось сказать: и какой несчастной она себя чувствует, и каким всё кажется пустым, дождливым, безнадёжным, и как тяжело, по-прежнему невозможно тяжело жить, понимая, что у тебя никогда не будет детей, и что все твои попытки отрицать желание иметь семью – это дерьмо собачье, дурацкий защитный механизм, который ни черта не работает: достаточно одного лёгкого пиночка, чтобы он развалился... Но все эти вещи уместно говорить только так, как раньше: рыдая у мамы на груди, пока она гладит тебя по голове. Не так, не в трубку, не через океан. – Я соскучилась, – сказала вместо этого Мира, захлёбываясь слезами. – Мам, я соскучилась. – Так приезжай. Приезжай, милая, у тебя же отпуск вот-вот. Отель, и пляж, и фрукты, и безлимитное количество алкоголя, и улыбчивые, сахарно добрые оргриммарские торговцы, и… Бессмысленная попытка побега от самой себя и своих тараканов. – У нас, конечно, холодновато сейчас, но… Приезжай, все будут рады тебя видеть! О тебе постоянно спрашивают. И Лина, и Джун, и дядя Малькольм, и Лаура… Митци вернулась. Слишком быстро, слишком. Поставила на её стол чашку, рядом через несколько секунд положила упаковку бумажных платков. Теперь Мира жалела об этом звонке. Надо было всего лишь взять себя в руки, прореветься в уборной и возвращаться к работе. – Я подумаю, – сказала она, потом сжала зубы, твёрдо решив больше не плакать. – Прости, что разбудила тебя. – Ох. Не беда, у меня достаточно времени, чтобы спать. Так ты приедешь? Хочешь, я куплю тебе билет? Наваждение прошло. Нет, и дома она не найдёт утешения. – Не надо. Я сама... Я подумаю, – повторила Мира. – Послушай, тот адрес! Я совсем забыла… Я же съездила! – Да? Вроде бы некоторое время назад это казалось очень важным. Почему? Что было важного в такой мелочи? – Там не индекс, а номер ячейки в банке! И я не могу её открыть, она лично для тебя! Так что приезжай. Увидишь заодно, что тебе бабушка оставила… Мира сухо попрощалась и повесила трубку. Слёзы высохли. Собиралась встать и выйти до той самой уборной, привести лицо в порядок, а потом выклянчить в бухгалтерии сигарету и курить у заднего входа, пока голова не закружится, пока окружающий мир не покажется смазанным пятном. Но увы. – Вторая линия, кейтеринг! – закричала Митци. А вот у посольства Дуротара был нормальный протокольный отдел. У посольства Кезана протокольный отдел был. У посольства Луносвета тоже имелся протокольный отдел – да такой, что их званые ужины на весь город было слышно! В трубку затараторили без всяких предисловий: – Уточните количество лимонов, сто десять или сто пятнадцать? Вам нарезать с каймой? К сожалению, в последний момент выяснилось, что лосось не растаможили, вас устроят тарталетки с тунцом? Диктую номер санитарного свидетельства… Вслед за организаторами питания позвонили из службы официантов. Потом снова из кейтеринга. Так Мира и просидела за столом следующие два часа: с размазанной по щекам тушью, охрипшим голосом и не проходящим желанием курить. Была мысль не идти, но присутствия Миры требовал протокол; работа не прекращалась. Она должна была убедиться, что всё сделано как надо, должна была проследить за официантами, за количеством алкоголя. А также получить благодарность от посла и его коллег. Могла перепоручить всё это: конечно, имела право. Но лучше сделать всё самостоятельно. Никто, в конце концов, не запрещает в процессе напиться в стельку. Ведь не зря же она столько возилась с логистикой этого треклятого шампанского... Приём должен был состояться на заднем дворе посольства, под навесами: внутреннее помещение не вместило бы и половины гостей. Пока там никого не было, кроме них с Митци и временно нанятого обслуживающего персонала. Последние заканчивали накрывать фуршетные столы, надувать трёхцветные шарики, отлаживать работу микрофона, расставлять мобильные электрические обогреватели, умудряясь при этом не путаться в проводах. Митци успела сменить своё рабочее облачение на неожиданно прелестное зелёное платье с наполовину открытой спиной и кокетливым бантом на груди. Мира же надела строгое синее: никаких вырезов, ворот под подбородок, подол до пола, из украшений – только нитка местного, будь он неладен, жемчуга. Лицо она, разумеется, тщательно привела в порядок. Для этого пришлось возвращаться домой. Она стояла возле импровизированной барной стойки и подливала себе из открытой бутылки белого сухого. Митци же в это время носилась туда-сюда, как заведённая, и выкрикивала указания. Десять минут назад одно из этих указаний было адресовано Мире: стой, мол, ничего не делай и отдыхай, потому что «долгое отсутствие отпуска, кажется, довело тебя до грани нервного срыва». Мира пила вино, мялась на высоких каблуках, и боролась с очередным приступом любви к своей ассистентке. Первыми появились офицеры сентинелии в парадной форме; они тут же выстроились у ближайшего стола и бесцеремонно принялись уничтожать устриц. Мира собиралась попросить ближайшего официанта следить за тем, чтобы это блюдо ни в коем случае не опустело, но, не успела она открыть рот, как Митци злым шёпотом сообщила ему именно это, добавив пару ругательств в адрес сентинелии. Пришли какие-то министры с жёнами; представительницы местного духовенства, разодетые, словно попугаи; пришла посол Луносвета с новым мужем, который, общеизвестно, был младше её сына. А дальше народ повалил с такой силой и скоростью, что у Миры начало рябить в глазах. На открытой веранде заиграл унылый ансамбль с ноющей, как истеричка, виолончелью. Все дамы щеголяли в переливающихся одеяниях по последнему слову местной моды, все джентльмены были в костюмах-тройках и при идиотских галстуках. Дуротарский посол отличился, надев галстук цветов флага СКГТ, и тут же, на входе, радостно поймал несколько шариков в дополнение к своему облачению. Он, очевидно, вспомнил Миру, пусть и не по имени, и поинтересовался, когда она вновь почтит своим присутствием чудесные пляжи его родной страны. – В самое ближайшее время, – заверила Мира и продолжила пить. Офицеры сентинелии ненадолго переместились к барной стойке, а от неё – к столу с кальмарами и морскими гребешками. Митци сосредоточенно жевала салат из огурцов, петрушки и кунжутного масла у самого дальнего стола и зыркала на офицеров беспокойным и осуждающим взглядом. Дэмиэна не было. Наконец появился посол: пожилой, абсолютно лысый мужчина, который всегда напоминал Мире бродячую собаку или очень худого волка. Старомодный гилнеасский фрак этот образ только усиливал. Посол ходил от группки к группке, здороваясь со всеми за руку и – одновременно – прощаясь, поскольку приём организовали в честь окончания срока его пребывания на посту. – Кого же теперь назначат вместо него? Мира вздрогнула и обернулась. У Дэмиэна имелся талант подкрадываться незаметно, как будто до определённого момента он прятался, растворяясь в тенях. – Я не знаю, – сказала Мира. – Ходят слухи, что новый посол вдвое моложе него, но уверенности нет. Мы узнаем на днях. – Ты прекрасно выглядишь, – сказал Дэмиэн. – Ты тоже, – совершенно искренне ответила Мира. Унылый серый костюм он сменил на синий; серую же рубашку – на ослепительно белую. Мира отметила про себя, что их облачения странно подходят друг другу; будто бы они заранее договорились, как оденутся. К ним вновь подошёл дуротарский посол: очевидно, он уже был навеселе, и алкоголь сделал его ещё более добродушным. – Просто чудо, чудо, а не вечер, – объявил он. Затем широко улыбнулся, обнажив клыки, схватил фужер с шампанским, поднял его, салютовал Мире и ушёл болтать с почтенными матронами из посольства Мульгора. – Знаешь, я… Мой отец считает, что когда-то орки были дико агрессивными и вели постоянные войны. Что ты думаешь об этом? – Чушь, – отозвалась Мира после очередного глотка белого сухого. – Никого добрее и гостеприимнее не встречала. – Да, в это действительно трудно поверить. Эдакий поворот на сто восемьдесят градусов. Вот что-то было, и вот этого нет… На что он намекает? На «магию»? – Мира… – Да? Он зачем-то вытащил из её пальцев бокал вина, отставил в сторону. – Я даже не знаю, как это сказать. Кто-то верил, что когда-то орки были агрессивными. Кто-то верил, что где-то на севере в облаках висел волшебный город, а потом взял и исчез. Кто-то верил, что эти вот почтенные матроны в стародавние времена умели общаться со «стихиями». Кто-то верил, что когда-то некоторые кальдореи умели превращаться в медведей. И что у всех кальдореи поголовно были светящиеся в темноте глаза. Эдакие кошачьи зенки: огромные, яркие, будто прожекторы. У Дэмиэна глаза не светились, но при таком освещении отчего-то казались куда более блестящими, чем полагалось. – Поэтому, пожалуй, скажу напрямую. Ты мне очень нравишься. Если это не взаимно, то… Господи, я не делал этого слишком давно. Поскольку в этот раз перед ней не стояла тарелка с огромным стейком и жареной картошкой, и пить пришлось натощак, Мира уже была пьяна. Не абсолютно, в стельку пьяна, нет; но в том блаженном, пограничном состоянии, когда ещё удаётся успешно стоять на ногах и притворяться трезвой, но узлы в мыслях уже развязываются будто намасленные. И язык – тоже. – Это взаимно, – сказала она. – И это было неизбежно. Просто я… Что – я? «Не хочу, не могу, не буду»? «Не надо опять, Господи, нет, только не опять»?.. «Извини, у меня не может быть детей, потому что когда-то давно я по требованию своего мужчины сделала аборт, и на этом – всё»? «Видишь ли, мой бывший муж оставил меня горькой, отвратной, поломанной развалюхой, и теперь меня тошнит от этого, от всего этого»? Что – я?! Дэмиэн наклонился и поцеловал её. Хорошо, что отставил бокал. Она бы уронила. Или сжала слишком крепко и разбила. – Давай, – сказал он, отстранившись, – маленькими шажками. Мира открыла глаза, борясь с желанием расплакаться. Не хватало ещё рыдать здесь, у всех на виду, будто какая-то рядовая пьяная дура. Маленькими шажками? Это сейчас был маленький шажок, да? Она подняла руку и стёрла с его губ свою помаду. Желание плакать и изо всех сил жалеть себя усиливалось. Желание сказать, что она – убогое дерьмо, что не достойна его – тоже. Но Мира была ещё не достаточно пьяна для этого. Может быть, ещё несколько бокалов, и вот тогда… – Ты не хочешь говорить о личном, я понимаю. Так что давай попробуем маленькими шажками. Например, почему ты стала дипломатом? Мира оторвала взгляд от его блестящих глаз и оглядела публику. Посол устраивался у микрофона, чтобы начать речь. Матроны из Мульгора смеялись шуткам дружелюбного мужчины с предположительно очень злыми предками. Митци отчитывала официанта; он стоял, склонив голову, и покорно терпел выволочку от девушки ростом ему по бедро. Офицеры сентинелии доскребали хрустальную ладью с красной икрой. Посол Луносвета незаметно, как ей казалось, щупала своего супруга за задницу. Министр сельского хозяйства что-то ожесточённо доказывал министру путей сообщения, потрясая перед его лицом клешнёй омара. – Не знаю, – совершенно честно ответила Мира. – Кажется, я хотела повидать мир… Но всё это получилось само собой. После университета пошла работать в Министерство международных отношений. Потом предложили контракт в Стальгорне, я согласилась. Через четыре года – ещё один. В результате – эта должность. А почему ты стал издателем?.. – Любил книги, пошёл в корректоры, потом стал редактором, потом – старшим редактором, потом попал в совет директоров, потом выкупил контрольный пакет акций. То есть, не совсем я выкупил, но… Да. Выкупил его отец. И интересно, почему в таком случае директором являлся не он. И почему, при таких дурных отношениях (они ведь, кажется, даже не разговаривали?) Найтбёрд-старший позволял сыну оставаться на этой должности, и почему Дэмиэн не откажется от неё в пользу чего-нибудь более… логичного? Самобытного? Не связанного с отцом, которого он, вроде бы, презирает? А ещё: редакторы же, вроде бы, поголовно пишут? Практически невозможно дорасти до должности главного редактора, не написав при этом уйму материалов, да? Значит, и он тоже, как его отец, в некоторой степени писатель, пусть и бывший? Или всё-таки достаточно заниматься только корректурой? Мысли путались. Мира одумалась и не стала касаться этой темы. Хватило бестактной ремарки днём, незачем допускать ещё одну бестактность. И без того какой-то безумный вечер получался. – Мне всегда казалось, – добавил Дэмиэн после короткой паузы, – что если эта пресловутая магия и существовала когда-то в мире, то сейчас она осталась только в печатном слове. Оно способно управлять массами. Начать или предотвратить войну, породить или убить религию, воротить умами, спасать и обрекать. Простая, но неожиданно красивая мысль. – Магия, – Мира покачала головой. – Да. Если она когда-то существовала… – Я тоже всегда хотел повидать мир, – сказал Дэмиэн и убрал с её щеки выбившуюся из причёски прядь волос. Он сделал это слишком нежно. А слёзы подобрались уже слишком близко. – Гилнеас, – вдруг сказала Мира. – Ты был в Гилнеасе? – Нет. – А хотел бы? Язык говорил быстрее, чем голова думала. – Больше всего на свете. Я больше всего на свете хотел бы побывать в Гилнеасе с тобой.