Песни леса

«Национальная премия Гномрегана за достижения в области астрофизики досталась в этом году профессору Зенкеру, единолично обнаружившему первый двойной радиопульсар. Открытие, несомненно, поможет лучше изучить силу притяжения. На церемонии вручения премии Алоизий Зенкер присутствовал со своей многочисленной семьёй. Он сердечно поблагодарил супругу за поддержку, а также вознёс похвалы своему университетскому научному руководителю, ныне покойному. Профессор Зенкер занимается изучением пульсаров более трёх лет; до этого он в течение целой декады участвовал в ППИЦ, Программе Поиска Инопланетных Цивилизаций, которая ныне свёрнута и не финансируется правительством Гномрегана». Новостная сводка в «Брюналл Сегодня» за 5 мая 588 гкк «Галерея Донахью – четвёртый по размеру коллекции музей изобразительных искусств на территории СКГТ. Представлены работы таких художников, как Маколи, Релавец, Бёрк, а также многочисленные картины с неустановленным авторством. Изначально был создан как «музей магических артефактов» (см), однако в 584 гкк по неизвестным причинам переквалифицировался в художественную галерею, перешёл на государственные дотации и полностью сменил экспозицию. Находится в центре Старого Даскхейвена в историческом особняке Аранас. Открыт во все дни, кроме четверга». Encyclopaedia Dunnica, переиздание 607 гкк, VII том Пульс Алоизия Зенкера равнялся примерно ста двадцати ударам в минуту, в горле першило, голова шла кругом, а по штанам растекалось пятно. Никто не слышал, как он сдавленно хрипит, одной рукой комкая распечатку, а другой – держась за бок вычислительной машины, занимавшей шестьдесят из семидесяти восьми квадратных метров комнаты. Никто не слышал и не видел, потому что в рабочем помещении радиотелескопа не было абсолютно никого: смена Малкина закончилась три часа назад, а смена Тыровёртко не начнётся ещё два. Профессор Зенкер, продолжая сжимать грубо оторванный кусок бумаги, осел на пол. Сперва надо сменить штаны. Затем необходимо убедиться, что это не деменция, не шизофрения и не генетическое наследие от деда, который, общеизвестно, был на всю голову поехавшим. Сделать это можно только одним способом, но в несколько ступеней. Во-первых, вызвать техника и провести диагностику машины. Во-вторых, поскольку Малкин и остальные уехали в ближайшую деревню пить и развлекаться, разбудить Тыровёртко, посадить на стул, дать ему чашку кофе, подождать от двух до десяти минут, и спросить, что он видит на этом листе. Если они сойдутся в показаниях и, если среди предков Тыровёртко не было ненормальных, следует перейти к следующему шагу: заказать международный звонок в Хиджальскую обсерваторию, выдать им координаты, частоту и обещание быть их должником по гроб жизни, затем сесть и ждать, пока планета повернётся нужным боком. Всё это Алоизию Зенкеру удалось провернуть не без труда, но нитроглицерин помог. Помог и Тыровёртко, который, в отличие от него, на пол оседать не стал, таблетками не давился, не выл, не хрипел и не протирал глаза более активно, чем дозволено только что проснувшемуся, немолодому уже гному. Решительно отставив чашку с холодным кофе в сторону, Тыровёртко достал чистую бумагу, а также карандаш, и принялся старательно переписывать данные сигнала, то и дело подсчитывая что-то на пальцах, а после, когда ему это надоело, на калькуляторе. Они ждали много лет. Но совсем не этого. То есть, сильный узкополосный сигнал, который можно было бы даже с натяжкой назвать внеземным, стал бы для них прорывом. Но вот это действительно походило на галлюцинацию. Если бы профессор Зенкер не был уверен на миллион процентов, что никакие современные технологии не могут… – А что, если это чья-то сложносочинённая шутка? А что если это просто какой-то наш сигнал, отразившийся от асте… – Нет, – перебил его Тыровёртко. – Нет. Смотри. И показал ему лист, десять минут назад бывший чистым. – Я знаю, – ответил Зенкер. – Я уже… Вот ведь… Понятия не имел, зачем взял старшие руны в университете, понятия не имел, зачем мне эта дурацкая устаревшая азбука, теперь знаю. Вот в чём была главная загвоздка. Вот что делало всё это неправдоподобным после того, как первоначальный шок схлынул. Посылавшие сигнал говорили на знакомом языке. Мёртвом, да, факт: этот язык никто не использовал в таком виде уже сотни лет, да и вместо «коротких и длинных» давно появилась математическая азбука, но всё же. Не просто сигнал искусственного происхождения, нет: послание. Послание, адресованное именно им. Послание повторялось и повторялось. Две фразы, снова и снова. А потом планета продолжила своё движение, и небосвод над застывшей чашей радиотелескопа со вздохом подвинулся. – Что мы будем делать, если хиджальские подтвердят? Это точно чья-то шутка. Но как? На этой частоте, с этих координат, как?! – Лучше спроси, чего мы не будем делать. Техник не ехал, телефон не звонил, Алоизий Зенкер заснул на полу у телефонного аппарата, сдавшись нервному истощению. Во сне он видел, как Тета Элементаля превращается в прекрасную деву, спускается к нему с небосклона и трясёт за плечи. Прекрасная дева оказалась не девой вовсе, а Рудиком Тыровёртко. – Проснись, демоны тебя дери. Проснись же, в конце концов. Ну! В теплицу радиотелескопа проник светлый день. Алоизий Зенкер еле мог ворочать языком. – Они подтвердили. Они всё подтвердили, – сказал Тыровёртко, на ходу набирая телефонный номер. – Где все? Почему они не вернулись? Где техник? – Приоритеты, Изя. Приоритеты! – Сколько я спал? – Долго. – Кому ты звонишь? Тыровёртко махнул на него рукой и твёрдо заговорил в трубку: – Оператор? Добрый день. Беспокоят с обсерватории. Соедините меня с… Алло, оператор? Что за шум? Алло, вы там? Он ещё несколько секунд слушал трубку с задумчивым выражением на лице, а затем положил её. Медленно поднял. И положил снова. – Изя, у нас оборвалась телефонная связь. Профессор Зенкер рванулся к ящику с телетайпом. – Мы должны известить всех, кого можно, пусть это проверят ещё и на юге, и… И в этот момент погасла вычислительная машина. Она не переключилась на резервный генератор, она просто умерла. – Изя, нам отрубили энергию, – констатировал Тыровёртко так, как будто это не было чем-то до боли очевидным. Профессор Зенкер подёргал переключатели, убедился, что электричества совершенно нет, и в следующей изречённой им вслух фразе употребил все ругательные слова, которые знал. Через час с лишним, когда коллеги, повторяя эти ругательства, продолжали бесплотные попытки восстановить энергию, на площадку перед обсерваторией зарулило чёрное авто, из которого вышел техник, а также индивиды, профессору Зенкеру незнакомые, в количестве трёх. Индивиды отличались совершенно непримечательной внешностью: одеты были в абсолютно одинаковые коричневые костюмы, а в руках несли одинаковые же портфели. Индивиды были людьми. – Ну, что тут у вас? – начал техник, и профессор Зенкер не преминул заметить, что парнишка-то сильно нервничает. – Да чего у нас тут только нет! – закричал Тыровёртко. – Пройдёмте внутрь, – вдруг сказал один из индивидов профессору Зенкеру. Тоном, который явно не терпел ни вопросов, ни споров. Техник молча исчез в трансформаторной будке. Индивид настойчиво указал на стулья в рабочей комнате. Второй индивид встал у двери. Третий прислонился к стенке у гномов за спиной. С помощью, как сказала бы его покойная бабушка, «жопного чувства», профессор Зенкер уже понял, что сейчас последует. – Около двенадцати часов назад данная обсерватория приняла некий сигнал, – сказал Первый Индивид мягко и вежливо. – Его происхождение, как выяснилось, было вполне банальным. Радиотрансляция с нашей планеты отразилась от обломков печально известного дуротарского спутника, и вернулась к вам. А теперь профессор Зенкер был совершенно уверен, что это не так. – С вашей стороны будет глупо утверждать обратное. Выдумывать иные версии. Волновать научное сообщество или, тем более, простых граждан. – Мы не… – начал Тыровёртко, но его тут же прервали. – Стоп, – мягкий и вежливый тон вдруг куда-то пропал. – Я не давал вам разрешения говорить. «Пресвятая радиоволна, – подумал профессор Зенкер. – Это как в дурацком шпионском комиксе. Это вообще со мной происходит?!» – Вы уже почти десять лет продолжаете доить правительство и тратить время на сию бесполезную программу. У вас, профессор, если я не ошибаюсь, пятеро детей. Один из них вот-вот завершит медицинское образование. Другой со дня на день получит государственную стипендию в лучшем университете вашей страны. От ушей профессора не ускользнуло слово «вашей». Он отметил и запомнил, хорошо запомнил его. – И вы действительно намерены заявить, – Индивид поднял со стола лист с расшифровками, – что с вами связались инопланетяне? И всё, что инопланетяне пожелали вам сообщить, это две едва осмысленные фразы? Единственная причина, по которой вас до сих пор финансируют, – периодические открытия, несвязанные с вашей абсурдной программой. Однако этому пора положить конец. Не портите людям жизнь вашими бреднями. Не портите жизнь вашим детям. – Иначе что? – с вызовом процедил профессор. Индивид промолчал. Но молчание это было куда более красноречивым, чем любая возможная угроза, высказанная вслух. И крутились, крутились в голове профессора шестерёнки. Можно же было действовать гораздо качественнее: нагнать «экспертов», представить неопровержимые доказательства того, что сотрудников обсерваторий качественно надули (такие доказательства слепить нетрудно), и всё потихонечку спустить на тормозах. Но приезжать группой в одинаковых костюмах и тёмных очках, угрожать?.. В данном случае нет ничего банальнее и глупее, чем угрозы. Индивиды явно действовали по древней, безнадёжно устаревшей методичке. Или импровизировали на ходу – и получалось у них очень плохо. – Займитесь чем-нибудь полезным. Так называемыми чёрными дырами, если они вообще существуют. Источниками гамма-излучений. Пульсарами. Очень, очень плохо… Может, они специально вели себя настолько банально и хотели обратного результата? Нет, рисковать профессор Зенкер не собирался, но, позвольте, есть миллион способов дать информации утечь. Особенно если её носителя только что убедили в том, что он абсолютно прав, и дополнительно этим мотивировали. – Займитесь чем-то, что принесёт реальную пользу обществу. Тогда вы и ваши дети сможете прожить долгие и плодотворные жизни. Вы меня понимаете? А вы, господин Тыровёртко? Они, разумеется, всё поняли. И, разумеется, всё поняла Дорисса Найтбёрд, сотрудница Хиджальской обсерватории, дежурившая в ту ночь и посещённая похожими индивидами. Отличие было лишь в том, что, прежде чем перезвонить на другой материк, прежде чем разбудить своих коллег, прежде чем попытаться связаться с университетами, прессой или начальством, она позвонила любимому и единственному сыну и всё ему рассказала. С сыном не произошло решительно ничего страшного. А вот Дорисса Найтбёрд стала жертвой ужасного, поистине трагического несчастного случая. Её останки пришлось отскребать со склона у горной дороги на следующий день и отправлять мужу и сыну в закрытом гробу. ~*~ Напрасно СКГТ, отменив визы для граждан этнократии Иллидари, надеялось на ответную любезность. Напрасно ждали, что к ним хлынет поток туристов из-за моря. Среди кальдореи не было любителей «восточной экзотики», их никогда не получилось бы соблазнить жутковатого вида каменными зданиями, музеями, двухэтажными туристическими автобусами и скалистыми берегами по ту сторону океана. По мнению консерваторского большинства кальдореи, жители СКГТ являлись варварами, о которых необходимо знать лишь одно: они без угрызений совести бездушно убивают и жрут бедных индеек, курочек, свинок, козочек и коровок, и, дай им волю, сожрут мишек, волков, горных львов и всю-всю живность, включая пауков, наводнивших эти самые каменные здания, музеи и двухэтажные автобусы… На борту первого рейса, судя по памятке, подавали рыбу. Мира даже не удивилась и не стала спрашивать, есть ли что-нибудь ещё. Конечно, есть – жареный кусок соевого творога, не иначе. До пересадки она дотянет на припасённых с вечера бутербродах, в этом нет никаких сомнений. Грудинку для бутербродов она добыла в ресторане «У Голодного Волка», сыр – в валютном магазине рядом с консульским домом, а хлеб испек секретарь посольства. Мира повернулась к Дэмиэну, чтобы выяснить, как он относится к тому, что и в самолёте дискриминируют колбасу, но Дэмиэн спал. Глубоко и крепко, посапывая, с безмятежным выражением на лице, будто медведь в спячке. Что ж, теперь понятно, почему он так настаивал на месте у окна. Мира завидовала ему. Она завидовала всем, кто умел спать в транспорте. Такой талант имелся у её мамы, у неё же – никогда. Любой перелёт или длительная поездка по железной дороге превращались для неё в пытку бессонницей. В данном случае она собиралась использовать это проклятие, чтобы с его помощью быстрее перестроиться на Гилнеасское время; для этой же цели запаслась, помимо бутербродов, таблетками кофеина. Приехав, она собиралась лечь в уместный по Гилнеасскому времени час и проспать часов двенадцать. Мира не понимала, зачем решилась на этот шаг – ехать в Гилнеас, тратить на один только авиабилет больше, чем стоил бы тур в Оргриммар-бич по программе «всё включено», с билетом, такси, с едой, выпивкой и развлечениями; брать с собой Дэмиэна без чёткого плана. Что они будут делать? Разделятся и, пока Мира будет терпеть сюсюканья родственников, Дэмиэн будет гулять по старому городу в одиночестве или ездить на этом дурацком двухэтажном автобусе с экскурсией? Из короткого обсуждения Мира вынесла одно: Дэмиэн собирается остановиться в гостинице, и уже забронировал себе номер. Почему она не спросила о его ожиданиях? Почему не уточнила тысячу мелких деталей, почему просто сказала: «Да, спасибо, что купил билет, я сейчас сбегаю в банк перевести тебе деньги за него», а в следующем разговоре уже прозвучало: «Увидимся завтра в девять у второго терминала, нет, не рискуй, шлёпанцы тебе не понадобятся, лучше возьми ещё один свитер»? И что у них вообще за отношения? Они друзья? Знакомые? Попутчики? Пара?! А если они пара, то ожидает ли Дэмиэн, что Мира поселится в гостинице с ним и будет стабильно устраивать ему ночи любви? Потому что она совершенно не планировала это делать. Создавалось ощущение, что в последние несколько дней мысли её находились в странном тумане, который рассеялся лишь в тот момент, когда самолёт уже набрал высоту. И именно в этот момент наступила и тревожность, и сомнения, и желание повернуть обратно, всё переиграть, отмахнуться от Дэмиэна, Гилнеаса, идиотских посланий-с-чердака, таинственных ячеек в банке, и вернуться к изначальному плану: Дуротар, пляж, солнце, алкоголь, одиночество. Она очень надеялась, что в этой злосчастной ячейке лежит как минимум золотой слиток. Это, по крайней мере, окупит поездку и хоть немного утешит. Четыре с лишним часа до пересадки она бормотала под нос, отрешённо грызла бутерброды, листала каталог и пыталась уснуть – как всегда, безуспешно. Имела место также попытка почитать роман, со слов Митци бывший чрезвычайно увлекательным. Увы, Мира не могла сконцентрироваться ни на одном предложении. Поймала себя на том, что трижды перелистнула страницу, не запомнив ни единого слова, и закрыла книгу. Единственной положительной чертой данной авиакомпании был тот факт, что суда предназначались для кальдореи, и человеку даже на самом дешёвом месте в эконом-классе можно было спокойно вытянуть ноги и устроиться более-менее уютно. Дэмиэн чудесным образом проснулся за несколько минут до снижения, успел попросить у стюарда стакан воды и даже выпить его. – Неужели ты действительно спал всё это время? – спросила Мира, отдавая ему последний бутерброд. – Спасибо… Ага. Просто отрубился. Я всегда так. – Как ты это делаешь?! – Не знаю, – сказал Дэмиэн, явно понимая её удивление. – Я с детства такой: если нечем заняться, засыпаю. Однажды я ехал поездом сутки и… Лучше бы он тоже мучился бессонницей – так ей подумалось, пока Дэмиэн рассказывал историю о том, как попутчик в поезде решил, что он умер. Тогда Мире, по крайней мере, было бы не так скучно в последние часы. Вообще когда он находился рядом и в сознании, тревожные мысли быстро улетучивались. Что-что она хотела спросить? Собирается ли он с ней переспать? Ожидает ли знакомства с её роднёй? Какие глупые вопросы. К чему это вообще… Пересадку они делали в маленьком аэропорте – единственном на территории островного государства Зул’Шерах. Через стеклянную крышу терминала проникал яркий солнечный свет, а на краю лётного поля шевелились от лёгкого ветерка пальмы. «Вот от чего отказалась!» – подумала Мира, и вдруг не обнаружила никаких сожалений. Дэмиэн оставил её в зале ожидания, ненадолго отлучился и вернулся с двумя порциями местного деликатеса. – Не волнуйся, – сказал он, видя, как Мира кривится от вида рулета из водорослей и риса. – Там внутри ветчина и яйцо. – Ветчина точно не из рыбы? – Точно, – улыбнулся Дэмиэн. – Из курицы. Я два раза уточнил. Она не выдержала и улыбнулась в ответ. И вспомнила, как много в Гилнеасе хороших ресторанов, где подают стейки, и как жаль, что нельзя на время отпуска сделать себе в желудке чёрную дыру. – Знаешь, куда хочу больше всего? – внезапно сказал Дэмиэн. – М? Рулет оказался зверски вкусным, даже местный рис в лучшую сторону отличался от того, что подавали в Обердине. – В Гилнеасе есть музей… Музей Донахью. Я много читал о нём. Вот туда. – Галерея Донахью, – поправила Мира. – Стоп. Ты действительно хочешь шляться по музеям? И тебе не будет скучно? – Конечно. А почему мне должно быть скучно? Я люблю музеи. Действительно, почему… – Почему бы тогда не исторический, и не государственную картинную галерею… – Потом, если будет время. Но то, что я слышал об этом месте, меня очень заинтриговало. Во-первых, они не позволяют фотографировать экспонаты. Во-вторых, там только пару-тройку десятилетий художественная галерея, раньше было совсем другое. – Что? – Таинственные магические артефакты! – карикатурным басом процедил Дэмиэн. – Ох. Если ты хочешь себя попугать, то тебе надо в Дом Страха. – Что это? – Детский аттракцион в Луна-парке. Когда мне было восемь, я из-за него месяц спала при свете. – Отлично. Туда тоже хочу. Возникла на пару мгновений мысль о том, что перед ней мужчина, который невероятно сильно хочет отвлечься. Но от чего? От чего ему отвлекаться – от сытости, высокой зарплаты, работы, которую он, по собственному признанию, любит и на другую не променяет, от родных пенатов? «Наверное, от рыбы…» Мысль убежала ещё более стремительно, чем появилась… – Кажется, нам посадку объявили. – Ты говоришь на зандали? – Нет, но я уловил слово «Ворга’рак». Я где-то читал, что они так называют Гилнеас. – И что это означает? – «Волчье царство» или «волчья земля». Что-то в этом духе. – Что-то дикое и неприветливое, – кивнула Мира, поднимаясь и бросая последний взгляд на пальмы… Прошлое наступало, вздымалось тенями. Всполохи красных цветов по зелёной траве, сломанный велосипед, наклейки на тетради, мороженое после вырванного зуба, пьяный Дед Зима в съехавшей на щёку бороде, стук указки по доске, руки, перепачканные в масляной краске. Скамейка во дворе дома номер тридцать восемь по улице Секлера, туман, наступающий на город с моря, девушки в масках волчиц на Королевском фестивале, белый кухонный стол. Шрам крест-накрест на животе... Люди, которые решили уйти. Люди, за которых решили, что они должны уйти. Мира вздрогнула и открыла глаза. – О, Господи, – это было вслух или про себя? Дэмиэн оторвался от журнала. Рекламный слоган переливался на глянцевой бумаге. «Отдыхайте на гостеприимных курортах Дуротара!» – Что такое? Видимо, вслух. – Я заснула?! – Вроде бы да. Э-э-э… поздравляю? – Но я никогда не сплю в транспорте. – Всё однажды случается в первый раз. Будешь орешки? Ноги болели, шея болела, голова болела – всё болело и ныло. «Я становлюсь старой», – подумала Мира и взяла серебристый пакетик из его рук. – Дэмиэн... – М? – Расскажи что-нибудь… Дождь. Ну, разумеется. По трапу она сходила, раскинув над головой плащ; ступала осторожно, брезгливо. К зданию аэропорта они почти бежали, и Дэмиэн почему-то смеялся на ходу. – Ты, наверное, думаешь, – сказала Мира, встряхивая плащ за стеклянной дверью, – мол, стоило ради этого лететь через океан, если тут всё то же самое. – Нет, я думаю: Господи, как же я счастлив, что наконец-то выбрался из дома! Над стоянкой такси, к счастью, оборудовали навес, но обувь всё равно промокла до нитки. А поскольку сапожки были куплены и изготовлены в Обердине, из местной синтетической несуразицы, которая якобы заменяла кожу, Мира уже заранее похоронила их. Главное – пусть продержатся до сухого помещения. До… дома? В этом таилась основная моральная дилемма. Куда ехать – к маме или в гостиницу? Дом – это что? Он вообще есть? А если есть, то где? Здесь? Взяли такси, и Дэмиэн немедленно потребовал везти их в «Лорну», но только обязательно через центр города. – Шрз сенр крк плштся, – сказал шофёр. Дэмиэн, конечно, не понял. – Он сказал – через центр получится крюк. В том смысле, что дольше и дороже. Господи, она уже и забыла о восточно-гилнеасском акценте. Чудо, что не утратила способность понимать его. Когда она в последний раз слышала родную, по-настоящему родную речь? И это, наверное, должно было вызывать что-то вроде ностальгии? Но не вызывало абсолютно ничего. – Намного дольше? – Ну, минут на пятнадцать-двадцать… Она мечтала о душе и кровати последние часов пять-шесть, но Мире претило обрывать чужой восторг: Дэмиэн буквально сиял, он превратился, несмотря на тягостное, мучительно долгое путешествие, в подобие восторженного подростка. – Главное, чтобы мимо замка. Можно мимо замка? Имелся в виду, похоже, королевский замок, который уже давно превратили в музей и сделали главной достопримечательностью города. Таксист кивнул: – Лобй крес звш деньх. – Любой каприз за ваши деньги, – шёпотом перевела Мира. Она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Знала, что увидит, если откроет их: дорога вдоль холодной, бьющейся о скалы, реки Чёрной, дымящая трубами целлюлозная фабрика, превращающая её из «Чёрной» в серую. За ней – керамический завод, долгие, почти бесконечные, железные заборы, кусочки задыхающегося леса, мемориальный парк в честь события, о котором никто ничего уже не помнит, бурые жилые кварталы с кучными уродливыми застройками, а дальше – мост, торжество камня и глядящий с холма, будто живой, Старый Гилнеас.