Песни леса

«…но неприглядная, горькая истина состоит в том, что его никогда не существовало. Миф о Даларане – всего лишь отображение стремления подняться над мирским, обыденным, повседневным; не просто поверить в чудо – заполучить чудо. Миф как повод, оправдание стремлению постоянно держать голову в облаках, отказываясь спуститься на грешную землю и посмотреть в лицо правде, реальности, будущему. Неудивительно, что в существование и «таинственное исчезновение» Даларана чаще всего верят вовсе не дети, а взрослые люди, имеющие дело с кризисом среднего возраста в самой острой, пиковой его стадии, когда жизненный ориентир, цели, мотивацию и смысл полностью вытесняет чувство опустошённости…» П.М. Джакоби, «Тридцать с плюсом», 595 гпкк, «Стормглен Паблишинг» Начинающая языковая группа зимне-весеннего семестра занималась в соседнем кабинете, слева. Слышимость была, как обычно, феноменальная. Очень тонкие, будто бы картонные, стены. – Подходить. Приходить. Входить. Заходить. Обходить. Выходить. Уходить, – чеканил преподаватель, в такт постукивая указкой по доске. – Да. Нет. Завтра, – вторила ему Митци из смежной справа комнатушки через открытую нараспашку дверь. – Одиннадцать фурионов взрослый, пять – детский. Да. Безусловно. Организуем. Дети? Сколько? Да. Запишите номер факса. Наконец она положила трубку и пробурчала: – Задолбали. И снова сняла её. И снова посыпались короткие сухие слова. Мирена вертела в пальцах визитную карточку. Тупая, настырная головная боль сжимала череп. На краю стола лежала картонная коробочка с рисом, тушеными водорослями и кальмарами в кляре. Всё давно остыло. Митци принесла это не меньше часа назад. Он был совсем не похож на отца, несмотря на то, что носил его имя: смотрел прямо в глаза, улыбался искренне; небрежно одетый, лохматый. Она сразу же спросила, является ли он официальным представителем своего отца. – Нет, – сказал он. – И неофициальным тоже не являюсь. – Вы пришли с ним? – Нет. – Вы пришли повидаться с ним? – Ни в коем случае. – Позвольте тогда поинтересоваться, что же вы здесь делаете? Он не ответил. А вместо этого спросил: – Мирена, да? Мира. Мира, пообедаете со мной? – Благодарю за приглашение, но я уже обедала, – соврала она. Нет времени, нет желания, нет сил, глупый, давно надоевший танец, глупые, никому не нужные, постоянно одни и те же слова, расшаркивания и… – В таком случае, ужин? Я могу вам позвонить? В её сумке, в лакированной деревянной коробочке, лежала стопка визиток, на которой был указан, в числе прочего, домашний номер. Лежала всегда. Редела – редко. – Конечно. Я работаю в культурном центре при посольстве СКГТ. Мы есть в телефонном справочнике. Просто попросите соединить со мной. Он не этого ответа ждал. Не на него надеялся. Мира сама не знала, почему ответила именно так, а не… Просто было чёткое, пусть и иррациональное ощущение, что этот мужчина не поможет разрешить проблему на работе. Что обратился вовсе не для того, чтобы помочь её разрешить. Что одним разговором всё не ограничится. Нет времени, нет сил… Дэмиэн Найтбёрд Младший мягко улыбнулся, достал из внутреннего кармана визитку, отдал ей. – На случай, если вы передумаете. Картонный прямоугольник, от которого отдавало чем-то судьбоносным. И неминуемыми, непоправимыми, а потому страшными, переменами. Прошли уже сутки. Она, конечно, не звонила. Но ни выкинуть, ни хотя бы даже убрать эту бумажку в стол почему-то не могла. Ринсдейл трижды звонил и орал в трубку хриплым, срывающимся голосом. «Я скоро тут зажарюсь живьём! Погода – кошмар! Нет, ничего не делайте, я сам! Примите факс, чёрт вас дери!» Мимо парадного входа туда-сюда прогуливались два сентинела, которых вчера легко приручила бухгалтерия, угостив пирожными из соевого творога. И никаких намёков на пикет. Может быть, проблемы и не было вовсе? – Да. Нет. Кто? Да. Секунду. Аппарат на её столе визгливо зазвонил. – Вторая линия! Из мэрии! – закричала Митци. – Насчёт аренды! Разговаривая, Мира подвинула к себе коробку с едой на вынос, нагнулась, вытащила чистую вилку из стола. Вместо салфетки расстелила утреннюю газету, в которой не было ни слова о пикете у посольства, зато была целая полоса про Дэмиэна Найтбёрда. Практически без критики. С упоминанием докторской степени. С портретом из книги. Мира окунула палец в соевую пасту и нарисовала на портрете рога. Закончив разговор и дождавшись, когда телефакс закончит скрипеть и сплёвывать три густо исписанных листа, поела через силу, думая о том, как ненавидит местную еду. Как хочется съесть, нет, сожрать, огромную, жирную свиную отбивную с нормальным, не ферментированным (скажем, яблочным) соусом, миску жареной картошки и целую гору свежих фруктов. Хотя больше всего хотелось, чтобы в висках перестало так стучать, выть, биться. И – в отпуск, в отпуск, уехать в отпуск. Или просто уехать. Потом, чтобы не издавать слишком громких звуков (нет, голова не болела, она раскалывалась), заставила себя подняться и подошла к Митци. – У тебя есть что-нибудь от мигрени? Митци одарила её двумя таблетками болеутоляющего, потом ушла, а ещё через пять минут вернулась с кружкой чая из зверобоя. – Ты просто чудо. Она очень надеялась, что таблетки помогут, хотя помогали далеко не всегда. Как может кому-то даже прийти в голову, что в мире некогда существовала сила, способная за считанные секунды устранять любую боль, излечивать любую болезнь? Без процедур, без антибиотиков, без электричества, без ничего – волшебным наложением рук! Как разумный индивид может в такое поверить?! – Босс, что происходит? – Ничего не происходит, Митци. – Ты мне вчера так ничего и не сказала. Тебе удалось поговорить с ним? – Нет. Он не захотел общаться. «А мне не захотелось дёргать тебя, потому что проблема вдруг показалась смешной и незначительной. Подумать только, вчера я опасалась международного скандала…» – Зачем тогда ты мусолишь его визитку второй день? Она маленькая, и глаза у неё маленькие. Но зоркие. А, может, вчера вечером, когда Мира ушла домой, Митци прошла мимо её стола и случайно… Ну да, случайно, как же. – Это не он. Его сын. Зовут точно так же. – И-и-и-и? – И ничего. «Вчера ты говорила, что тебя мучает странное предчувствие. А сегодня оно мучает меня…» В приёмной зазвонил телефон, Митци была вынуждена ответить. Мирена воспользовалась этим, чтобы уйти к рабочему месту и спокойно выпить чай. Митци хамка, да, но достаточно корректна и сообразительна, чтобы понять, когда Мира хочет что-то обсуждать, а когда делать этого решительно не желает. И уж, конечно, она не станет строить из себя сваху и нарочно соединять её с обладателем визитной карточки. Не тот спектакль, не та фабула. В газете написали, что господин Найтбёрд сегодня уезжает в Астранаар на какую-то конференцию. Вероятно, сын уедет с ним, и всё это странное недоразумение, переполняемое предчувствиями и недосказанностью, закончится. – Вторая линия! – привычно выкрикнула Митци. У Миры так болела голова, что она не обратила внимание на аномалию: Митци, вопреки протоколу и привычке, не сказала, кто звонит и зачем. – Слушаю, – «и будьте вы прокляты!» – Привет, – отозвался голос из трубки, и Мира почти ощутила горьковатый запах осеннего белого ясеня, который вдохнула ещё вчера. – Слушаю, – упрямо повторила она, притворяясь, что не узнаёт звонящего. – Видишь, я не выдержал. В какую историю, по его мнению, он попал? И зачем, зачем ему всё это? Может быть, он ещё в том возрасте, когда таинственные улыбки, флирт и кокетливая фамильярность уместны, приятны, будоражат ум, но она-то точно нет. Только приехав сюда, год и восемь месяцев назад, Мира начала ходить к психоаналитику. Ринсдейл тоже ходил, причём до сих пор. Он не уставал жаловаться, что как следует адаптироваться в этой «стране медитирующих садистов» не просто тяжело, а практически невозможно. Так что, заметив, что его заместительница явно столкнулась со схожими проблемами, он передислоцировал её с «курсов продвинутого дарнасского для иностранцев» к мозгоправу. Каждый разговор с мозгоправом постоянно возвращался к одной и той же теме: «Давайте всё-таки поговорим о вашей боязни отношений, а в особенности долгосрочных». И каждый раз Мира эту тему меняла. Нет никакой боязни, есть практичный подход. При первой же возможности она от психоаналитика улизнула и больше к нему не приходила. В какой-то момент Ринсдейл устал корить её за это, а она научилась более-менее эффективно притворяться, что всё хорошо. Что её не раздражает непонятная система работы обердинского публичного транспорта, не бесит медитативная, заунывно тренькающая музыка по радио, рис и водоросли в каждом блюде. Что всё в порядке с сумасшедшим местным законодательством, которое зачастую даёт больше прав четвероногим, чем двуногим, что не действует на нервы внутренняя политика, не пугает обилие радикальных правых среди верхушки. И с собой Мира тоже научилась притворяться: что однажды она сама поверит в то, что всё в порядке, что здесь её место. Что, возможно, уже верит. Ну, или буквально завтра. – Господин Найтбёрд… – Можно просто Дэмиэн. – Господин Найтбёрд, – с нажимом повторила Мира, – вероятно, вы неправильно меня поняли. Вчера я хотела поговорить с вашим отцом о пикете, организованном у посольства, так как имела основания полагать, что он к этому пикету причастен. Я не являюсь его поклонницей и у моей просьбы ни в коем случае не было двойного дна. Поскольку проблема разрешилась сама собой, в беседе больше нет необходимости. Прошу извинить меня. И надо было сразу положить трубку, но она почему-то не положила. – Как насчет – в восемь, у лунного монумента? Он вообще её слушал?! – Господин Найтбёрд… Дэмиэн… – Я всё понял, – перебил он, не повышая, впрочем, голоса. – И моё приглашение, в свою очередь, не имеет никакого отношения ни к посольству, ни к моему отцу, ни к его верным крикунам. Да, и именно в этом проблема. Мира открыла рот, чтобы ответить, и именно в этот момент Митци шлёпнула об её стол листом, на котором было написано два слова: «Кончай ломаться». И зародившийся ответ испарился. – В восемь. У монумента. Ты и я. Никаких обязательств. Мы просто поговорим. Митци пристально и зло глядела на неё из-под насупленных бровей, как будто слышала каждое слово. И Мира сдалась. Большей частью потому, что хотела скорее закончить этот абсурдный разговор и всыпать ассистентке пару горячих, а просто бросить трубку по-прежнему не могла. – Хорошо. – До встречи. Он повесил трубку. – Не начинай, – буркнула Митци. Нет, не совсем верно было бы сказать, что она имела власть над своим начальником. Митци имела власть над всеми. Будучи минимум на голову ниже всех окружающих, она, тем не менее, возвышалась и господствовала над ними, будто гранитная плита. Такова главная сила тех, кто всегда говорит правду в лицо, при этом абсолютно не заморачиваясь на то, что думают другие. Дипломаты этой силой не обладают – не имеют права на неё. Нигде, никогда. Кроме того, когда Мира поняла, что таблетки уже начали действовать, желание сердиться на Митци пропало. Так случалось каждый раз. Её отвратительная, хамская манера рубить правду-матку парадоксальным образом сочеталась с умением заботиться и помогать там, где надо, и так, как надо. А, может, это всегда была одна и та же черта? В шесть Мирена вернулась домой, приняла душ и переоделась. При этом ежесекундно повторяя себе, что делает это не за-ради какого-то незнакомого мужчины, а только для собственного комфорта; и наплевать, что этот мужчина о ней подумает. И что это вовсе не свидание. И что, возможно, она и вовсе никуда не пойдёт. Но она, разумеется, пошла.