Мы никогда не бываем настолько беззащитными, как тогда, когда любим, и никогда так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем объект любви или его любовь. Зигмунд Фрейд
«Кара сидела на заднем сидении и, обхватив себя руками, пыталась согреться. Том старался помочь ей в этом, обнимая. Такси мчало сквозь ночной Стокгольм по указанному адресу. Возвращаться домой… Где он, дом? В чужой квартире? В квартире человека, из-за которого она сейчас чувствовала себя совершенно разбитой? До чего же это было странно: бежать от него к нему же домой. Эрикссон иронически усмехнулась сквозь слезы. –Не понимаю, – задумчиво произнес Йенсен, – зачем так плакать из-за человека, который не воспринимает тебя иначе, как младшую сестру? –Что? – переспросила Кара, не совсем поняв произнесенную реплику. –Он сам мне это сказал. Когда я брал у него интервью. Я спросил, нет ли у вас с ним отношений, потому что ты мне нравишься и… Он засмеялся и сказал, что ты для него только младшая сестра, что это дико представить вас вместе и все такое. Вот, значит, как? Дико представить вместе? Конечно, ей далеко до той шатенки! Эти слова будто подлили масла в огонь обиды, и она разгоралась сильней. И почему-то никак не получалось остановить слезы. Ей никогда не удавалось сдерживать свои эмоции, даже когда она очень сильно того хотела. Каре почему-то вспомнился разговор с мамой, который, как потом оказалось, был последним. Совсем слабая, бледная, она с усилием улыбнулась, погладила дочь по щеке и произнесла: «Я уверенна, что когда-то ты полюбишь человека, который будет любить тебя так же сильно, как я». Неужели она ошиблась? Слезы продолжали течь по щекам, образовывая черные от туши для ресниц борозды на щеках. –Господи, Кара! – воскликнул Том. – Да он тебя недостоин! Неужели ты бы хотела быть девушкой на одну ночь? –Что?! – возмутилась Эрикссон, отстраняясь от парня и глядя на него во все глаза. –Ты сама говорила, что он изменил своей девушке с…как ее там?.. –Марселой, – автоматически ответила Кара. –Неужели ты хотела бы быть ею? Кем-то, о ком он на утро забудет? – казалось, Томас входил в раж, высказывая свое мнение, не задумываясь над тем, что где-то он перегибал палку или выходил за рамки. –Ты его не знаешь так, как знаю я. Они сильно поссорились и… с Марселой все произошло случайно… в смысле, неосознанно… – Кара путалась в словах, зачем-то пытаясь оправдать Монса, как будто это имело для собеседника какое-то значение. Нет, скорее это имело значение для нее. Она не могла и не хотела видеть Сельмерлёва таким, каким его представлял Том. –Как ты можешь быть настолько уверена? Это ведь только его слова, – в голосе Йенсена угадывалась насмешка. – И как могла бы быть уверенна в его верности?.. Кара ошеломленно смотрела на него, за эмоциями не понимая смысла всех его слов…» Даже спустя месяц она слишком живо помнила, как сидела на той лавочке холодным мартовским утром, вспоминала эту сцену и приходила в отчаяние. От собственно глупости, доверчивости, от невольного предательства, от лживых слов того, кого она считала другом. А он просто использовал ее, сыграв на чувствах ревности и обиды и выведав всю необходимую ему информацию, чтобы слепить из нее сенсацию. «Герой вовсе не герой» – стоял перед глазами заголовок паршивой статьи. Если бы не она, он бы ничего не узнал. Это ее вина, но все же…какой сволочью оказался! Эрикссон помнила тот день, как вчера. Как влетела в кабинет Томаса и с порога начала кричать: –А ты, оказывается, тот еще подонок, Том! Я думала, ты мой друг. Ты прекрасно видел, в каком состоянии я была вчера. Я была расстроена…пьяна в конце концов! Я ляпнула это сгоряча, сдуру. Может, я и хотела, чтобы ему было больно, как мне тогда, но это было минутным желанием. Я никогда не хотела предавать его, не хотела так с ним поступать. Я пообещала ему, что никто не узнает о той истории, пообещала, понимаешь?! Я виновата, да. Но ты… Как ты мог? Ты просто воспользовался мной, чтобы поймать сенсацию. Ты даже не подумал о том, как я буду себя чувствовать. Ты просто… –Хватит! – резко оборвал Йенсен, поднявшись с кресла и, обойдя письменный стол, подошел к Эрикссон. – Хватит истерить. Да, я воспользовался ситуацией. Ни один журналист не упустил бы такую информацию. И я не исключение. Это моя работа, добывать сенсации, если хочешь знать. Ты кричишь, что я воспользовался тобой? А ты разве не так себя вела со мной? Ты отвечала на мои знаки внимания потому, что хотела здесь работать, ведь так? А оказывается была влюблена в него. Кара опешила от подобной ответной атаки. Он даже не пытался как-то оправдываться. Просто признал. Констатировал факт, всем своим видом показывая, что ему все равно, что она о нем думает. И еще выставлял себя жертвой… Хотя в его последних словах была доля истины, и она заставила девушку слегка остыть. –Ты сделал это из мести? – холодно поинтересовалась Кара, удивленно глядя на парня. –Я опубликовал сенсационный материал, не будь слишком высокого мнения о себе, – в тон ей ответил Томас. Ни один мускул на его лице не дрогнул. –Сенсационный для таких же бездарей, как ты, которые ни на что больше не способны, кроме как копаться в чужом грязном белье. Девушка сама удивлялась, насколько быстро можно изменить мнение о человеке. Еще вчера он казался ей другом, а сегодня она испытывала к нему лишь отвращение. Томас засмеялся. –А ты, значит, будешь лучше всех нас, да? –Спасибо за пример, Томас. Теперь я точно знаю, до чего не опущусь, – бросила Кара и, резко развернувшись, вышла из кабинета. А потом было заявление об увольнении, которое Йенсен подписал с неким злорадством, поиск новой работы, чтобы иметь возможность оплачивать свою часть квартиры, и…тоска, с которой Кара ничего не могла поделать. Поначалу она пыталась связаться с Монсом, но он никогда не брал трубку. То ли был занят, то ли не хотел с ней разговаривать. И она сдалась… Но очень скучала по нему. По утренним столкновениям в ванной или на кухне, по разговорам за ужином, по его собаке, даже по звуку падающих на тумбочку ключей и мелодии его будильника. Это казалось сумасшествием. Неужели за полтора месяца можно настолько привязаться к человеку, чтобы потом его постоянно не хватало, как воздуха? Настолько, чтобы ни один день не проходил без мысли о нем… Еще большим помешательством была какая-то болезненная потребность в его голосе. Живое общение заменяли аудиозаписи. Суррогат, и все же лучше, чем ничего. Каждая его песня не просто проникала в ее душу, а находила в ней свой отголосок. Многие строчки Кара волей-неволей примеряла на себя. «Не говори богам, что я наломал дров»* – горько усмехнулась Эрикссон первой строчке уже ставшей хитом «Heroes». Да уж, она действительно наломала дров и не знала, что с этим делать. «Бывают дни, когда я не могу простить себя», «Не думай, что я горжусь тем, что натворил, теперь у нас нет ничего общего»...** Эти слова из песни «Impossible» больно ранили. Девушка не знала, о какой ситуации шла речь в песне, не знала, под влиянием чего она была написана, но эти строчки были отражением ее собственных мыслей. Больше всего угнетало это «теперь у нас нет ничего общего», потому что Эрикссон сама осознавала, что связь, которая существовала между ней и Монсом была разрушена ею же. И она действительно не могла себя за это простить. Как она могла так поступить с человеком, который сделал для нее столько хорошего? Если бы она не повела себя, как последняя ревнивая дура, ничего бы не было. С чего она вообще решила, что имеет на это какое-то право?! Он взрослый человек и сам решает, с кем ему строить отношения. Ее это не касалось. Да, было обидно, но ведь он не был в этом виноват. Он ничего не знал о ее чувствах. Зато она больно ранила его. Но если бы он только дал ей шанс все объяснить… Что бы она сказала? Кара снова вспомнила слова из другой песни – «Мне просто нужна еще одна минута, еще одна минута с тобой»***. Как бы она ею воспользовалась? Что сказала? Призналась бы в своих чувствах?.. Одни вопросы, вопросы, вопросы. В сослагательном наклонении. Что толку было думать о вещах, которые все равно уже не было возможности исправить. Можно ли было починить «сломанные детали»?..**** Эрикссон понимала, что нужно двигаться дальше, но желания на это почему-то не находилось. Сложившаяся ситуация не давала ей покоя. Эффект незавершенности, порожденный отсутствием возможности объяснить свой поступок, полностью завладел ее душой… [прим.] *«Don’t tell the gods I’ve left a mess»; **«These are the days when I can't forgive myself»; «Don't ever think that I'm proud of what I've done, what we had in common, now it's gone»; ****«I just want one minute more, just want one minute more with you; ****«сломанные детали» – Кара подразумевает песню Монса «Broken parts».***
Монс закрыл за собой дверь в комнату, которая часто служила музыкантам своеобразным конференц-залом, и обессиленно свалился в кресло, откидываясь на спинку. Все эти съемки выматывали похлеще репетиций. Ему проще было четыре часа повторять одни и те же движения и петь одну и ту же песню, или два часа проводить в тренажерном зале, чем час позировать перед камерами. Мужчина открыл запотевшую от холода бутылку минералки и залпом осушил почти половину. В голове моментально прояснилось, словно от глотка хорошего кофе. Он окинул взглядом комнату, и натолкнулся на полку с прессой. Какого черта там делала «Хольм ньютер»? И без того дурное настроение Сельмерлёва стало еще хуже. Все это время он отгонял от себя всякие мысли о Каре, с головой погружаясь в работу, как это было при подготовке к Мелодифестивалену, до ее появления в его жизни. Но мысли постоянно лезли в голову против воли Монса. Не раз он задавался вопросом, почему она так поступила с ним? Чем он это заслужил? По правде говоря, тот факт, что о его измене Азре знала вся страна, его как-то мало волновал. Многие этому даже не поверили, мало ли что в таких газетенках пишут. Волновало Монса то, что его снова постигло разочарование. В этой девушке, в искренность которой он верил почти свято. Она так сильно отличалась от общества, которое ее окружало. Она была словно глоток свежего воздуха… И он увлекся им. Вдохнул полной грудью – и закружилась голова. И никак не удавалось прийти в себя. Самое парадоксальное: он желал бы не встречаться с ней тогда на остановке, и в то же время скучал по ней. Сильнее, чем хотелось бы. Ему как будто не хватало ее. Собственная квартира казалась пустой. Как тогда… Ну почему с теми, кого он любил, все складывалось так…глупо? Из размышлений Монса выдернул стук закрываемой двери. В комнату вошел Александр и направился прямиком к столу. –Ну ладно, давай, колись, что с тобой происходит? – небрежно поинтересовался он, падая в соседнее кресло и закидывая ногу на колено. Хольмгрен никогда не отличался особой деликатностью или тактичностью. –Просто устал, – пожал плечами Сельмерлёв, но гитарист смерил его рентгеновским взглядом, красноречиво говоря, что прекрасно видит – что-то явно не так. Он выжидательно уставился на Монса, терпеливо ожидая ответа. Тот вздохнул и бросил перед Хольмгреном злосчастную газету, которая мозолила глаза на полке. Александр опустил взгляд на издание, пробегая глазами заголовок. Странно, но сейчас Сельмерлёву было абсолютно все равно, что его друг об этом подумает. Какая разница, если об этом и так уже знает вся страна? –Да ладно, – засмеялся Александр, переводя взгляд на Монса, – ты же не серьезно? Это же… – он помолчал, явно пытаясь подобрать цензурное слово, но в итоге не счел это необходимым, – …херня какая-то. Но выражение лица певца не изменилось. По-прежнему было слишком серьезным и каким-то усталым. Хольмгрен почувствовал себя неловко. Может, зря высказался так резко? –Это что, правда? – поинтересовался он недоверчиво. Сельмерлёв кивнул. –Вы из-за этого с Азрой расстались? Снова кивок. –Мда… – протянул гитарист, размышляя, как бы правильно высказать то, что он действительно думал. – Не сочти за черствость, но, по-моему, это не такое уж серьезное преступление. В смысле, я хочу сказать, что да, измены случаются, не без причины само собой, и по правде говоря, это явление довольно обыденное. У вас с Азрой и так не ладилось, это было лишь вопросом времени, когда вы расстанетесь. Не твой это был человек, вот и все. Прости, что говорю это так прямо, конечно… Откуда только журналюги прознали? Она, что ли рассказала? –Там сказано, – Монс снова кивнул подбородком на газету. Странно, но слова Хольмгрена его не удивили, наоборот, он даже был согласен с ними. Александр снова пробежался глазами статью, но на этот раз больше вчитываясь. Строчка «…сообщает хорошая знакомая певца, Кара Эрикссон» прояснила все. –Кара? Это та девушка, о которой ты рассказывал? – несколько ошеломленно поинтересовался мужчина. –Именно она. –Получается, ты сам ей рассказал? –Да, а она пообещала, что это останется между нами. Наивно было думать, что она сдержит обещание? – хмыкнул Монс. Вопрос прозвучал риторически. – Я просто… не знаю, поверил ей. Она казалась мне не такой, как все. Я сейчас говорю банальные фразы, но черт, не могу подобрать других. Просто… мне хотелось верить, что в наше время еще остались искренние, честные люди, что ли. Не те, с которыми ты знаком уже долгое время и через многое прошел, а вот просто совершенно незнакомый человек. Я думал, что Кара такая, но, похоже, сильно ошибся… Знаешь, она пришла на финал с ним, с этим журналистом, и с вечеринки ушла тоже с ним. Александр внимательно слушал друга. Он отлично понимал его чувства. Теперь становилось понятно, почему Сельмерлёв в последнее время был каким-то отстраненным и слегка раздражительным. Фиговая это штука – разочарование в людях, очень сильно подкашивает. Но когда вот так поступает человек, который уже стал тебе настолько близок… –Самое смешное… после той злосчастной вечеринки я понял, что она мне не безразлична – лицо Монса снова исказила горькая усмешка. –Почему она это сделала? – непроизвольно гитарист вслух задал вопрос, который возник в его голове. –Не знаю. Может, журналисты просто неспособны хранить подобные истории в секрете? – в голосе Сельмерлёва звучал сарказм, но он и сам неоднократно задавался этим вопросом. Она ведь обещала ему, что это останется между ними, и все же… Александр, не сдержавшись, хмыкнул, скептически посмотрев на друга. –Может, тебе стоит послушать ее версию и перестать терзать себя вопросами? Монс удивленно посмотрел на мужчину. У него было такое ощущение, что тот видел его насквозь… –Пошли выпьем, – предложил Хольмгрен, хлопая Монса по плечу. –У тебя все проблемы решаются алкоголем? – хмыкнул тот, не сдерживая улыбки. –Большинство. Они просто перестают быть такими огромными и неразрешимыми. Иногда даже находится отличное решение. Главное, знать меру, – наставническим тоном заявил Александр. –Ладно, – покачал головой Монс, – уговорил. –Ты не особо то и спорил, – хмыкнул в ответ гитарист.***
–Сколько можно, а? – воскликнула Малин, заходя в комнату и недовольно окидывая взглядом лежащую на диване Кару. –Что? – блондинка подняла голову, недоуменно посмотрев на соседку и в то же время как будто сквозь нее. –Сколько ты будешь вот так лежать и слушать его песни? Это уже слишком. Ты уже месяц пребываешь в каком-то коматозе, депрессии…я не знаю, – негодовала Малин. – Ушла с редакции, работаешь официанткой, никуда не выходишь…Ты его знала меньше времени, чем сейчас страдаешь! –Больше, – вяло возразила Эрикссон. –Слушай, – вздохнула ее собеседница, как будто устав от безразличия Кары и попыток ее расшевелить. Она опустилась на кресло напротив дивана, на котором лежала блондинка. – Тебе не кажется, что пора забыть об этом и идти дальше? Я с ним, конечно, не знакома, но мне кажется, что он давно и думать о тебе забыл. –Ты права, ты его не знаешь. –У него сейчас полным ходом идет подготовка к Евровидению, осталось то всего каких-то три недели. Прости, но вряд ли ты являешься приоритетом в его мыслях. Странно, но сочувствующий тон соседки вызывал в Каре лишь легкое раздражение, хотя сказанные ею слова и были обидными. Возможно потому, что в глубине души она была с ней согласна и понимала разумность этих доводов, но все же не могла смириться с мыслью, что можно было просто забыть друг о друге, как будто они никогда и не встречались. –Я знаю, но… – Кара выключила музыку и села на диване, обхватив колени руками. – Меня мучает совесть. Он помог мне, когда я отчаянно нуждалась в помощи, он заботился обо мне, хотя не обязан был, и никто его об этом не просил. И чем я ему отплатила? Из-за одной ревности предала его доверие, разрушила все… Малин, внимательно выслушав соседку, снова тяжело вздохнула. –Поговори с ним. –Он не захочет со мной разговаривать. –Ты уверена? –Он не ответил ни на один мой звонок, – уныло сообщила Кара. –Мне было бы интересно узнать, почему девушка, которой я сделала столько хорошего, так поступила. Если он такой, как ты о нем рассказываешь, то ему тоже интересно, – спокойно произнесла Малин, поборов в себе первоначальное негодование касательно поведения подруги. –Он не дал мне возможности объяснить тогда… – протянула Эрикссон, вспоминая длинные телефонные гудки. –Тогда он был очень зол на тебя, а сейчас, когда уже остыл…мне кажется, ты должна попытаться. Я говорю это вполне серьезно. Не знаю, что из этого в конечном итоге выйдет, как он это воспримет, поверит ли, но в любом случае тебе станет легче. Не будешь мучиться неизвестностью, – пожала плечами Малин. –Даже не знаю… –Хватит этой нерешительности, Эрикссон! Звони, – голос девушки звучал так настойчиво, что сразу стало понятно – она не потерпит никаких возражений. И если Кара не захочет звонить по доброй воле, она ее заставит, или, в крайнем случае, позвонит Монсу сама. С нее станется. Эрикссон вздохнула и взяла в руки телефон, за пару секунд набрав номер Сельмерлёва, который успела выучить наизусть. Тем хуже для нее. Руки ужасно дрожали, пока из динамика телефона доносились длинные гудки. Наконец вызов приняли. –Монс? Это я… – голос девушки дрогнул. На том конце ее встретило молчание. – Не бросай трубку!.. Пожалуйста, – добавила Кара тише, поняв, что последняя фраза прозвучала слишком требовательно. –Зачем ты звонишь? – безучастно спросил Сельмерлёв. –Мы можем встретиться? Я хочу все объяснить… Я знаю, прошел целый месяц, даже больше… – ответа не было. На том конце мужчина ждал, пока она ясно объяснит цель своего звонка. Или, возможно, он просто был слишком удивлен. – Я не могу с этим спокойно жить. Мне нужно… объяснить тебе, – голос Кары прозвучал почти умоляюще. –Мучает совесть? – поинтересовался Монс, но в его голосе девушка не уловила насмешки или иронии. Казалось, этот вопрос был задан вполне искренне, заинтересовано. Мужчина вздохнул. – Мне знакомо это чувство. Помнишь кафе у моего дома? –Конечно, – поспешно откликнулась Эрикссон, удивленная таким поворотом разговора. Малин следила за ней любопытным взглядом. –Давай встретимся там. Через час. Пойдет? – сухой, деловой, без каких-либо эмоций, тон, совершенно несвойственный ему. –Да, конечно, – как зачарованная произнесла Кара, не до конца осознавая, что впервые за полтора месяца снова услышала его голос вживую. –Ладно, – собеседник отключился. Девушка почувствовала, как на глаза наворачивались слезы: таким холодным и безразличным она его еще не знала. И в том, что он так относился к ней, конечно, была полностью ее вина. Но от этого не становилось менее обидно. –Ну, что он сказал? – допытывалась Малин, глаза ее блестели. –Согласился встретиться. –Ну вот видишь, я же говорила! – воскликнула соседка, вставая с кресла. – Приведи себя в порядок, Эрикссон, а то на тебя, по правде сказать, страшно смотреть. Она всегда подстегивала окружающих ее людей, если хотела добиться от них какого-то положительного результата. Кара невольно улыбнулась. Сердце встрепенулось, будто встряхнуло с себя пыль, которая успела на нем осесть, и радостно забилось. Неужели она встретится с Монсом? Неужели скажет ему все то, что не один раз прокручивала в мысленных диалогах? Девушка уже готова была выходить, когда от него пришла короткая смс: «Сегодня не смогу. Поставили перезапись песни». Снова тот же сухой, деловой тон, ни капли эмоций. Он лишал ее всяких надежд на оправдание...