Наше отражение

В меня определенно вселился бес. Я сам не мог себя понять. И это бесило. Бесило не только меня, но и моих друзей. А доставлять неприятности друзьям — последнее дело. И все же я не мог ничего с этим поделать. Это был вроде я, а вроде не я. Словно порой в мое тело вселялся кто-то другой и творил черт знает что. Говорить об этом никому я не стал, но определенную литературу решил почитать. Ладно бы, если бы от такого соседства мне польза какая была, так нет же, одни неприятности. При этом чувствовал себя совершенно нормально, только не владел своим телом. Похоже я спятил. По-другому объяснить это нельзя. Либо у меня прогрессировало раздвоение личности, как у моего покойного дедушки Арктуруса, что боготворил свою жену одной своей частью, а другой в той же степени до смерти ее ненавидел, желая сделать женой совсем другую женщину. Кстати о помешательствах на женщинах. До появления в Хогвартсе нового профессора Нумерологии, меня особенно противоположный пол не трогал. Нет, я желал каждую из них уложить в свою постель, но на этом все и заканчивалось. Только не с миссис Грейнджер. Она словно бы была вырезана в моем сердце. Словно клеймо на корке головного мозга. Я не мог не думать о ней. Совсем не мог спать. Она была моим наслаждением, о котором грезишь наяву. Но так же и проклятием, из-за которого хочется совершать не совсем правильные вещи. И да, ею я хотел обладать куда сильнее, чем всеми хогвартскими девушками вместе взятыми. Признаться меня немного это пугало. Особенно, если совместить с той личностью, что порой посещала мою голову. И тогда я вообще начинал сходить с ума. Хотелось украсть ее. Хотелось запереть в комнате и не выпускать. Она должна была стать моей. Вернее его… Я совсем запутался. Нашей… Потом разум вновь возвращался ко мне и я начинал мыслить рационально. Я не мог обладать Гермионой Грейнджер по одной простой причине — она была замужем. И даже, если тот другой говорил наплевать на это и отбить, то я не мог. Она носила ребенка того человека. Она любила его, я это видел сам. Она говорила ему об этом. И я был зол на нее за это. Я ревновал, как безумный, хотел своротить этому пижону нос. Друзья вовремя меня подхватили и увели, иначе я не сдержался бы совершенно точно. Ночи томительных, жутко эротических снов, где я обладаю ею, до исступления лаская каждый дюйм ее тела, сводили меня с ума. Я просыпался в поту и с яркими вспышками перед глазами. Я готов был кончить. И пару раз это произошло, так реально все это было. Словно бы это была другая жизнь. И в той жизни мы были вместе. А сейчас это украдено у меня, и мне от этого больно так, что хочется выть. Я сходил с ума. И эта игра на каждом занятии лишь разжигала во мне страсть, кипевшую и бурлившую во мне словно лава. Тот другой, что вселялся лишь иногда, стал приходить ко мне чаще. Он кричал, что надо отбить, что надо украсть. Что ребенок вовсе не помеха. И я готов был поверить ему, но все же принципы мои были камнем преткновения. Потом он на какое-то время ушел. Я хотел было вздохнуть с облегчением, что мне не нужно отправляться в Мунго в отделение для душевнобольных, но не успел. Он вернулся, насмехаясь над тщетностью моих томных взглядов на профессора Грейнджер. Он хохотал лающим смехом у меня в голове, пеняя мне, что я слабак. Он бесил меня. Но он помог мне. Он сварил какое-то зелье, состав которого я не запомнил совсем, но мог бы его воспроизвести. Мне оставалось только подлить это зелье ей и все было бы в шляпе. Но я не смог. Не смог сделать так, как надо. Или может быть того и не надо было вовсе, но я не мог бороться с собой… с ним. В самый последний момент я передумал, решив, что чувства, придуманные зельем мне не нужны. Да и делать больно мужу Гермионы я не хотел. Пусть он мне очень не нравился, но их чувства были светлыми. Я это ощущал. Мне было больно от этого, но я знал, что так будет правильней. Я по глупости влюбился в ту, что мне недоступна. Но видимо капли того мерзкого варева было достаточно, чтобы свести с ума ослабленный организм профессора Грейнджер. Я, признаюсь не хотел наслаждаться этим. Я боролся с собой. Но то было так чудесно, что я готов был умереть после, но насладиться этим сейчас.