Учащенный пульс

      Медсестра заглянула к ней, как и всегда, вечером, не позволив забыть человеческую речь. Несмотря на свой односторонний бойкот, Ванда все же поглядывала иногда на Вижна, который просидел в кресле, не меняя позы и выражения лица, несколько часов. Она цокнула языком, увидев это, но тут же поспешила отвести взгляд, она все еще была сердита. Сестра несколько расстроилась, когда не обнаружила в больничной палате Стива, и в этом Ванда с ней была солидарна, с Капитаном веселее. Да и она могла бесконечно удивляться тому, как он, со всей своей простотой, наивностью и оптимизмом все еще жив.       Видимо, разочарование заставило медсестру работать быстро, даже слишком быстро, как показалось Ванде. Голова кружилась сильнее обычного, и Ванда не была уверена, что сможет хотя бы сидеть, не касаясь макушкой стены.       — Вам нехорошо? — увидев испуганный и непонимающий взгляд Ванды, он разъяснил. — Дыхание сбилось, пульс… Учащенный… И, — закончив считать удары ее сердца, он посмотрел в глаза ведьмы и увидел там что-то через целую комнату. — Зрачки.       Ванда думала, стоит ли ему рассказывать о том, насколько ей плохо. С одной стороны, слабой она привыкла быть только с Пьетро, позволявшим ей это на правах старшего (на двенадцать минут) брата. Хотя, Вижн и сам все прекрасно понимал, его вопрос был простой формальностью, человеческой формальностью. Она нехотя кивнула, сказав, что кружится голова. Андроид быстро кивнул, подошел к двери и выглянул в коридор.       У Ведьмы не было сил на то, чтобы различать слова. Даже те, что были обращены к ней. Она без сил упала на подушки, закрыв глаза, и, пожалуй, именно отсутствие эмоций позволило Вижну действовать быстро, не зная паники. Приблизившись к кровати девушки, он поднял ее ноги вверх. Это, кажется, должно было помочь. Неопытность стала огромным недостатком — у него физически не было времени на то, чтобы узнать, какой из сотни методов первой помощи, опубликованных в сети, самый действенный.       — Спасибо, — тихо-тихо шепнула Ванда, все еще не в силах раскрыть глаза. Он провела тыльной стороной ладони вдоль лба, стирая испарину.       Опустив ноги Ванды, Вижн еще долго смотрел на нее, сканируя. На щеках появился здоровый румянец — отлично, дыхание выравнивалось, да и сердце начинало медленно возвращаться к привычному ритму.       — Это было последнее переливание, — оповестил Вижн. — И скоро принесут ужин с как можно большим количеством восстанавливающих кровь продуктов.       Ведьма поблагодарила его вновь и на этот раз повернулась лицом к синтезоиду, который уже занял привычное место в кресле и уперся взглядом в стену над кроватью Ванды.       Единственным мужчиной, за которым, наблюдая, она проводила часы, был Пьетро. Можно ли вообще синтезоида назвать мужчиной? Ванда пригляделась на несколько минут. Его грудь размеренно вздымалась и опускалась, и девушка гадала, это происходит потому, что Вижн провел много времени среди людей, перенимая их привычки, или потому, что доктор Хелен Чо изначально все так задумала. Он даже моргал несколько раз за минуту, но кроме этого в нем не было больше, наверное, ничего человеческого.       Вспомнив занятие юности, которым она изолировала себя от внешнего мира, желая заглушить крики и последние стоны из соседних камер в лабораториях Штрукера, Ванда перевернула вверх дном всю тумбочку возле кровати в поисках блокнота, в существовании которого она до сих пор была не до конца уверена. Наконец найдя блокнот и какой-то старый, очень мягкий карандаш, она вернулась на свое излюбленное гнездышко из одеял и подушек.       Карандаш оставлял резкие и отрывистые следы на бумаге, она торопилась, желая обогнать страхи, что терзали ее, желая создать хоть один точный портрет. Конечно, их было больше, гораздо больше, ведь после испытаний у Штрукера, изнемогая от боли, она могла помнить лишь одно лицо, его и рисовала, как безумная, сотни, тысячи раз, ломая карандаши из-за нестерпимой боли, но не прекращая занятие. Сумасшедшая, именно такой ее там считали.       Но ни одного портрета ей не удалось сохранить. Что ж, настало время новой сотни. Ванда даже не знала, почему это так успокаивает, только помнила, что забывала все, как только в руках оказывалось что-то, чем можно оставлять след. Она помнила даже, как разрисовала угольком стены своей камеры, как она, безумная, прыгала по комнате, оставляя рисунки то на одной стене, то на другой, пока все стены не стали чернее ночи. Но стены отмыли, а все, до последнего рисунки забрали. Наверняка передав какому-нибудь заумному специалисту по шизофрении.       — Красиво, — произнес голос совсем рядом с ней.       Ванда вздрогнула, уронив карандаш и блокнот, и подняла глаза — Вижн, о котором она успела забыть. Он поставил перед ней поднос с отлично пахнущим ужином и вернулся в свое кресло.       — Так значит, ты можешь оценивать с эстетической точки зрения? — спросила Ванда, с интересом взглянув на него.       — Да, могу, — ответил Вижн каким-то слишком равнодушным, незаинтересованным голосом, хотя девушке пришлось напомнить себе, что это его обычный голос. Голос синтезоида не имеет ни оттенков, ни эмоций. Ничего.       Она сидела с ужином уже минут сорок, и Вижн подумал, что у нее, наверное, нет аппетита, решив узнать об этом больше, как только девушка ляжет спать. Наверное, когда Стивен Роджерс просил присмотреть за девушкой, он подразумевал и обязанность оценивать его состояние, иначе и быть не может.       — Вижн, — как-то странно тихо. С необъяснимой для синтезоида интонацией, окликнула его Ванда. — Прости.       Ее голос был едва слышен, и Вижн тут же мысленно поблагодарил своих создателей за возможность настраивать свои сенсоры так, как нужно.       — За что? Я не держу на Вас обиды, Ванда.       — Ты спас меня. Дважды, а я накричала на тебя, да и вообще… В общем, прости, ладно? Не знаю, что на меня нашло. Перенервничала может, — Ванда виновато опустила глаза, стараясь не смотреть на Вижна.       Сама не понимала, что с ней. Еще пару часов назад она и не думала извиняться. Вот действительно перенервничала, Пьетро даже полумертвый ее нервирует, и было бы смешно, если бы не так грустно.       Вижн же отметил возможным симптомом перепады настроения и подумал о том, что стоит почитать о нервной системе человека.       С утра Ванда крутилась перед зеркалом, приводя себя в порядок, на целых пятнадцать минут дольше обычного, то есть ровно четверть часа. По коридору она шла с гордо поднятым носом, даже не особо запоминая дорогу. Это было не важно, куда важнее то, что она увидит брата, с которым не привыкла надолго расставаться. Это, уже, кажется, пятый день. Даже в лабораториях Штрукера она видела его чаще, несмотря на то, что их долгое время держали в разных камерах. Они поднялись на лифте выше, кажется, всего на пару этажей, и вышли в новое отделение, хотя Ванда не могла быть в этом уверена. Она хоть и жила в больнице, но на фиктивных основаниях, и не знала даже, в каком отделении.       Вижн отошел на пару шагов от нее, в любой момент сможет поймать, и начал говорить о чем-то с врачом у стойки приемной, но Ванда, хоть и могла все услышать, не слушала. Она расправляла на одежде несуществующие складки и смотрела на длинный, кажется, даже, бесконечный коридор одной из самых больших больниц Нью-Йорка и с интересом гадала, за какой из бесчисленных дверей, каждая из которых открывается сотню раз в секунду из-за снующих по отделению врачей, скрыт ее близнец. Где потерянная часть ее души?       — Пойдемте? — Вижн окликнул ее, коснувшись локтя, и она с самой обаятельной улыбкой кивнула.       Он повел ее не туда, куда она думала. Отдельный коридор, абсолютно пустой, только с редкими медсестрами, слишком занятыми бумагами в их руках, чтобы обратить внимание на синтезоида и девушку. Ни единого пациента, что не могло не испугать ее.       — Почему Вы боитесь? — тут же спросил Вижн. Ему даже смотреть на нее не потребовалось, наверное, каждые десять секунд ее сканировал.       — Почему здесь так пусто? — Ванда ненавидела отвечать вопросом на вопрос и сама не любила получать такие ответы, но это было единственным, что она смогла выговорить.       — Это крыло оцеплено, все для безопасности Вашего брата, — пояснил Вижн, и Ванда смогла вздохнуть чуть свободнее. Но тем не менее, пустые коридоры больниц — одни из самых популярных декораций фильмов ужасов, которые Пьетро так любил, когда они были подростками.       Наконец синтезоид довел девушку до палаты и приоткрыл перед ней дверь.       — Врач позволил не больше получаса, Ванда, — предупредил Вижн, когда девушка уверенно шагала к постели брата, но вдруг замерла в метре от Пьетро, и синтезоид подумал, что, возможно, она остановилась для того, чтобы ответить ему. Но она молчала.       — Ванда? — он повторил ее имя вновь, но не услышал ни единого отклика. На миг ему показалось даже, что девушка перестала дышать — он не слышал даже ее дыхания. И поистине мертвую тишину нарушало лишь размеренное пищание приборов возле тела Пьетро, но его словно и не было. Словно ничего вокруг вообще не было.       Вижн сделал то, чего никогда не делал — нервно сглотнул, хотя не способен на это. Он готовился к тому, что она закричит. Надеялся на то, что она хотя бы вздохнет, но он по-прежнему не слышал ни единого звука. Он даже стал думать, что проблема не в ней, а в нем. Она, может, говорит что-то, просто он не слышит. Вполне возможно, что это неполадки с аудио интерфейсом, хоть и не известно, почему они появились.       — Ванда? — он позвал ее еще раз, потому что неизвестные чувства вмиг накрыли его с головой.       Он напуган. Он растерян. Он не понимает, что происходит вокруг. Что происходит с ним, а потому хватается за единственный маячок, за который способен удержаться. Неосознанно, странно, необоснованно и несдержанно. Человечески.       Все прошло так же, как и началось, в один миг. Странное наваждение, которое он никогда не забудет.       — Что с ним? — ее глаза были полны слез, но, тем не менее, она, кажется, была в ярости, хоть синтезоиду и было не просто определить эмоцию. Пальцы сжаты в кулаки, даже костяшки побелели, скулы почему-то выделились, сделав черты лица резкими и угловатыми, и даже немного лохматые волосы больше не казались мило растрепанными.       — Все хорошо, он в коме. Я думал, ты знаешь, — Ванда еще долго смотрела на него, но после опустила глаза и отвернулась, села на постель к Пьетро, а Вижн счел лучшим закрыть дверь и подождать ее снаружи.       Он сидел и думал о том, что чувствовал. Это было настолько странно, подобно электрическому заряду, только в несколько тысяч вольт, и его куда больше занимало размышление не о том, что именно он чувствовал, куда больше его удивлял сам факт. Он способен на это. Он может чувствовать.       Он чувствовал надежду, когда звал Ванду. Он чувствовал страх, когда произносил ее имя, как утопающий, перед тем как захлебнуться и скрыться в наступающей волне, в последний раз молит о помощи. Он чувствовал все и вместе с тем ничего, когда произносил имя, ставшее на целый бесконечно долгий и ничтожно краткий миг совсем другим Именем. Это было совсем не то ничего, которое он чувствовал раньше. Он не знал, с чем это можно сравнить, больше всего, наверное, похоже на амнезию. Ты понимаешь, что знал что-то, кого-то любил, о чем-то помнил, но вместе с тем ты осознаешь, что отныне не помнишь ничего. Ты — белый лист. И это страх.       Ванда еще раз оглянулась на закрытую дверь, чтобы убедиться, что синтезоид, не знающий тактичности, точно остался в коридоре. После она задержала свой взгляд на стене, на большом окне в коридор, занавешенном жалюзи, потому что боялась смотреть на брата. Не верила, в то, что так бывает — он у нее есть, но вместе с тем его рядом нет. Слишком странно. Она смотрела, как медленно из пакета капельницы, капля за каплей, раствор попадает в эластичную трубку, а затем — в его вену. И сейчас вся его жизнь зависит от этого — от пакета с прозрачным раствором, который болтается на длинной вещице, напоминающей вешалку.       Она всхлипнула, надеясь удержать свои слезы, ведь Пьетро, единственный, кто видел слезы девушки, не мог ее сейчас утешить, и она боялась, что без его доброй улыбки и теплых пальцев, стирающих соленые капли на щеках, слезы будут литься вечность. Она накрыла своей теплой ладошкой его бледные, холодные пальцы, решилась, наконец, взглянуть на него и расплакалась, ругая себя.       Он был так похож на отца сейчас — щетина отросла в бородку, которую всегда носил отец, под глазами такие же темные круги, отец постоянно работал, и даже ночью, после того, как уложит их спать, сидел на кухне с какими-то чертежами.       — Пьетро, — шепнула Ванда, решив, что он наверняка спит, и это все дурацкий розыгрыш и неудавшаяся шутка.       Она повторяла его имя вновь и вновь, надеясь разбудить, все громче и громче, пока не начала кричать, и, лишь однажды произнеся имя, сорвала голос. Она сидела на постели и тяжело дышала, не в силах прийти в себя. Он ее не слышит. Его нет рядом. Он не сядет на постели в следующий миг, не обнимет ее, не отвесит какую-нибудь шуточку о собственном здоровье.       Дрожащей рукой она дотянулась до его лба и убрала налипшие пряди. Стерла капельки крови, которые никто не потрудился смыть с его лица, пригладила спутанные волосы и грустно улыбнулась.       — Пожалуйста, — шепнула она. — Пьетро. Я же люблю тебя, на свое горе. Поэтому... Пожалуйста! Побудь со мной еще немного. Можешь доставать меня шуточками сколько угодно, я потерплю, просто побудь со своей сумасшедшей сестренкой еще немного, ладно? Можешь делать что угодно и как угодно, я просто буду счастлива видеть тебя живым. Пожалуйста, дорогой.       Она наклонилась к его лбу, чтобы оставить влажный след, за пару секунд до того, как Вижн вкрадчиво постучался, отчего Ванда несказанно удивилась. Она поднялась с постели брата, в последний раз взглянула на него, коснулась его руки своей и грустно приподняла уголки губ.       После она обернулась и вышла из палаты, и Вижн закрыл за ней дверь. Он снова остановился возле стойки регистрации, сказал что-то врачу и повел Ванду к лифту. Они спускались дольше, чем поднимались, хотя, может, Ванде так просто показалось. Когда лифт пиликнул, и двери раскрылись, Ванда взглянула на синтезоида.       — Ты ошибся, это не наш этаж.       — Я не ошибаюсь, Ванда. Вам нужна прогулка, не знаю, почему до этого Вас не пускали в парк, — пояснил Вижн, и Ванда удивленно изогнула бровь.       Они вышли из больницы, Вижн откуда-то достал ее красную куртку, сказав, что ветер прохладный, пока Ванда все еще прокручивала его последний слова в голове. Это что, забота? Никто, кроме брата, не заботился о ней последние лет десять. Она никому не нужна, кроме Пьетро, да и тот, похоже, решил ее бросить. Но девушка быстро одернула себя, вспомнив, что для синтезоида она просто задание. Он должен заботиться о ней. Это его обязанность на ближайшее время.       Они вместе сели на одну из скамеек в сквере рядом с больницей, и Ванда принялась задумчиво разглядывать прохожих. Она впервые сидела в месте, где много людей, и не слышала их мыслей. Только пение птиц, шелест листвы и ничего более. Теперь стало ясно, почему Пьетро так любил прогулки. Это же просто волшебное чувство свободы.       — Ты в порядке? — тихо спросил синтезоид, думая, ответит ли Ванда вообще.       — Люди обычно отвечают «Да, я в порядке, спасибо за беспокойство», но нет. Я не в порядке. Я падаю в бездну и некому меня спасти, — тихо ответила Ванда и сама удивилась своей честности.       Вижн подождал, может, она еще что-то скажет, но, не дождавшись, все же осторожно спросил:       — Это была метафора?       — В каком-то смысле, — пожала плечами девушка и повернулась к Вижну лицом, начав изучать его профиль. — А ты? Ты в порядке?       Он молчал, рассуждая о том, как правильно ответить. Она была честна с ним, и он, наверное, тоже должен.       — Я чувствую, — тихо сказал Вижн.       Ванда, изучая его лицо, так же ждала, что он скажет что-то еще, как и он ждал несколько минут назад, но он молчал, как несколько минут назад молчала она.       — Что ты чувствуешь? — спросила девушка с некоторым сомнением, что он вообще способен это делать.       — Разве тебе интересно знать, что именно? Разве тебя не поражает сам факт? — его голос был другим. В нем была… эмоция?       Ванда сощурилась, разглядывая его и желая узнать как можно больше. Он испуган. Она коснулась дрожащей рукой его руки.       — Что ты чувствуешь? — повторила она.       Он, каким несносным ей не казался, все же хорошо относился к ней, а значит, она должна отплатить тем же. Он — чистая душа, не сотворившая ничего плохого, а значит, он имеет право на то, чтобы начинать все отношения с пустой страницы, не заполненной предрассудками, стереотипами и «яблоко от яблони не далеко падает».       — Страх. Необоснованный страх. Я не запрограммирован на это, — пояснил он и взглянул на Ванду. Она видела это по глазам, в которых никто никогда ничего не видел, кроме ярко-голубого цвета. — Я не могу объяснить, чего именно я боюсь, но и сказать, что меня ничего не пугает, я теперь тоже не могу. Это так…       — Человечески, — сама изумившись, произнесла Ванда. Это был даже не вопрос, она была уверена в этом.       Она долго смотрела в его глаза. В пустых, холодных, подернутых корочкой льда, глазах зарождалась жизнь.       Это был день потрясений. Они сидели в парке и молчали. Потому что в каждом образовалась черная дыра, которая засасывала целиком. Каждый из них чувствовал то, чего не чувствовал никогда. Ванда — оглушающую своим немым криком тишину, Вижн — мертвый, беззвучный, пустой крик истинного страха.       — Если ты падаешь в бездну, то и я падаю вместе с тобой, — наконец произнес Вижн.       — Боже, как пафосно, — Ванда расхохоталась, чувствуя необычайную легкость. — Это сейчас была шутка или философия?       — И то, и другое, — Вижн попробовал повторить жест Ванды — пожал плечами, и она тут же повела бровью.       — Вау! А ты делаешь успехи!       Ванда снова засмеялась, и каждый перезвон колокольчиков в ее смехе делал крылья за спиной все больше и больше. С каждой секундой беззаботного смеха ей становилось все легче и легче, словно начиналась новая жизнь, и на целый миг, длившийся какую-то сотую секунды, она позволила забыть себе обо всем. Не было ничего вокруг — ни разорвавшегося снаряда, что в один миг до неузнаваемости изуродовал тела родителей, ни бесчисленных экспериментов одержимого психа, ни полумертвого брата, ни его крови на ее руках. Не было ничего. Лишь она и ее смех. Это было поразительно легко. До ужасного не привычно.       Она взглянула на Вижна, улыбаясь, и в один миг солнце озолотило ее волосы, превратило в золото карие глаза, а на улыбке оставило необъяснимый отпечаток, который нельзя ни стереть, ни описать. Поддаваясь ее эмоции, Вижн последовал велению того, чего не было. Его сердце, чувствуя рядом яркий, внезапно вспыхнувший огонек, который, наверное, так же внезапно и потухнет, настойчиво кричало том, что он должен засмеяться в ответ. Вот только сердца у него не было.