Непрощённый

Когда-то Дин хотел свободы. Когда-то он мечтал о ней, кричал о ней, молил о ней. Пока вовсе не забыл, как больной Альцгеймером, каково это — кричать, каково это — мыслить, каково это — быть собой. Дин своего имени не помнил, не помнил даже, что он человек. А теперь, вечность спустя, забытую и, кажется, абсолютно теперь не нужную свободу опрокинули на него, словно прозрачный стакан на ничего не подозревающего жука. Именно так он теперь себя ощущал, ничуть не лучше, чем в аду: загнанным, запертым, пойманным в ловушку собственного сознания и обреченным существовать в стойкой изоляции от всех и вся. Он чувствовал себя другим, чужим и лишним в этом… новом старом мире над адом, который уже никогда не станет прежним в его глазах. Этот… мир, напичканный своими порядками, правилами, нормами, в которые Дин никогда особо не вписывался, а теперь и вовсе перестал. Ему сложно давалось вспоминать, как общаться с людьми, как говорить: «Привет!», «Пока!», «Спасибо!» и еще много чего посредственного, сопровождая каждое слово и взгляд подходящими ситуации эмоциями. Ему сложно было снова начать слышать людей, их голоса, их внятную речь, вместо сплошных агонических криков и бессвязных проклятий, к которым он привык. Поначалу ему было сложно даже… воспринимать людей… вот такими, какие они были здесь, наверху, одетыми, не окровавленными, с целой, не содранной начисто и не обнажающей мышцы, висящей как попало обугленными лоскутами кожей. Ему сложно было снова видеть в людях… Людей. Еще сложнее было соответствовать, зная, что на самом деле все его ухищрения — иллюзия. Потому что он не был с людьми. Он был среди них, но не рядом с ними, не в зоне контакта: он существовал отдельно от них, отгороженный от остального мира своими знаниями, своим же собственным сознанием, которое также, как ад, запирало его в нерушимых границах. Он отличался от них. Он был адским беглецом, воочию узревшиим то самое пекло преисподней. Он не был таким как все, он был монстром, специалистом по пыткам и хозяином адского пса. Он был тем, кто устроил всей земле Армагеддон. Тем, кто в глазах людей продолжал выглядеть как… обычный человек. Он заправлял машину, закупался едой в магазине и по необходимости даже перебрасывался со встречными парой дежурных фраз. Он даже ел, словив себя на мысли, что снова почувствовал голод от запаха еды и ее забытый вечность назад вкус. Он пил, ощущая жажду, первые дни глубоко и жадно дышал, опасаясь, что в любой момент его вдох мог стать последним. Словно слепец, нечаянно обретший зрение, он часами всматривался в небо, считая бесконечные звезды. Не жалея глаз, разглядывал солнце, сквозь его ослепительно теплую яркость. Он спал. С головой погружаясь в зыбкие кошмары и тщетно силясь вспомнить, когда последний раз он также мог закрыть глаза, чтобы не видеть сквозь прозрачные веки. Он с наслаждением слушал тишину, вспоминал рев мотора и звуки музыки, беспорядочно перебирая станции на магнитоле, чтобы, прослушав абсолютно все, в конце концов, найти то, что смутно казалось любимым. Если не считать косых вынужденных взглядов в зеркала заднего вида, Дин фанатично избегал всех отражающих поверхностей. Даже когда он решил прекратить свой марафон без остановок через Штаты и рискнул, не имея ни документов, ни лишних денег, притормозить в самом задрипаном мотеле на окраине безымянного городишки, он упрямо проигнорировал небольшое покрытое мутными разводами зеркало, что косо висело в обшарпанной душевой. С каким-то аномальным, патологически нездоровым энтузиазмом мужчина долго рассматривал собственное тело: новое, совершенно нетронутое шрамами, которое даже… пахло как-то особенно, как пахла заводской упаковкой только купленная вещь, или необъездженная машина, без пяти минут сошедшая с конвейера. Дину нравилось. Сквозь удивление, неверие и отрицание… Ему нравилось! Гладкость целой кожи, по которой беспрепятственно и безболезненно текла вода, не спотыкаясь косыми зигзагами о шрамы и не обжигая открытых гноящихся ран. Ему нравилась безграничная свобода движений. Нравилось, что тело беспрекословно отзывалось. Нравилось, что оно такое… целое и… живое. Одно только вызывало дискомфорт, упрямо выбиваясь из общей идеальной картины, и Дину пришлось буквально узлом завязаться и встать в космическую позу перед маленьким прямоугольником зеркала, чтобы в тусклом свете рассмотреть собственную спину. Лишь тогда он наконец понял, что за комариный укус все это время так настойчиво зудел где-то на периферии его сознания: вспухший сплошным водянистым пузырем, едва подсохший ожог точно посредине между шеей и лопатками, по форме совпадающий с отпечатком… ладони. Вынужденный вспоминать, Дин прикрыл глаза — и пережитые события моментально распустились в его мыслях раскрашенной в цвета и ощущения реальностью. Он вспомнил ослепительную вспышку и постороннее тепло, тонкими струйками бегущее по его телу вместе с кровью. От прикосновения к спине выше лопаток, точно от того места, где теперь распух ожог… Не в силах остановить то, чему сам так неосмотрительно дал начало, Дин продолжил вспоминать и дальше: лицо в обрамлении вьющихся волос, горящие ярко-голубым глаза и… смазанное движение куда-то вбок и вниз, когда Аластор нанес удар, сбивая ангела на пол. Дальше Дин помнил все разрозненными вспышками. Одно движение за другим. Удар за ударом. Кровавое месиво под сжатыми до боли кулаками. Брызги крови в стороны и на лицо. Визги, крики, хрипы, стоны… наслоившиеся друг на друга отражения тех, кого Дин хотел, но не мог забыть. Он не смотрелся в зеркала, потому что знал, чем это обернется, — разверзшимся порталом назад, вниз, откуда на него посмотрят, мысленно возвращая назад на раскаленную адскую сковороду, души всех несчастных, кто принял на себя его, Дина пытки… и его грехи. Он не смотрелся в зеркала, боясь увидеть совсем другое отражение. Не смотрелся. Он не хотел снова увидеть… эти глаза. Родные глаза, ставшие ему светом в непроглядном мраке, впитавшие этот мрак, который масляной пленкой растекся в глазах...Сэма. Дин стал этому свидетель. Лично. И это не было… галлюцинацией. Это было реально. В той же степени реально, в которой предстал перед ним мир за пределами ада. Тот самый… чуждый ему мир, на который он смотрел из кристально прозрачной непробиваемой западни собственного разума. — Бобби? Бобби, это Дин… Но трубку бросили, и слуху Дина достались только равнодушные гудки. Мужчина в нерешительности покусал губу, надавил на рычаг сброса, сунул в прорезь еще монету и еще раз набрал тот же номер. — Бобби, это снова я. Пожалуйста, не отключайся, пос… Но слушать в итоге пришлось Дину. Он зажмурился от сплошного потока оскорбительных угроз и отнял трубку от уха, чтобы убавить громкость. «Еще раз сюда позвонишь, я найду тебя и убью! Ты меня понял?!» Кивнув самому себе, Дин молча повесил трубку. Идиот! На что он вообще рассчитывал? Сколько Дин себя помнил, Бобби Сингер всегда был ему вторым отцом, в чем-то лучшим, чем родной. После ухода Сэма, отъезда, а затем смерти Джона и всего остального, что обрушилось на Дина жестокой карой за неизвестные грехи, после того, как он выменял свою душу на год никчемного существования, Бобби остался единственным родным для него на всем белом свете. Единственной живой душой, которая знала его… настоящим. И он оставался с ним, он боролся за него, он был тем, кто смотрел, как адская псина рвет его на куски… Теперь Дин даже в мыслях боялся вообразить, какой могла бы стать их встреча лицом к лицу, потому что, как не крути, Бобби не был парнем слегка за тридцать, с сердцем, которому заказано пахать еще без малого полвека. Со старика вполне хватило похорон его растерзанного тела, и Дин осознанно шел на нешуточный риск, намереваясь воплоти явиться к Бобби домой. Но он не видел для себя других вариантов, бесцельно несясь по стране на черти чьей машине, без денег, документов и дальнейших планов. Ему нужно было время и место, чтобы собраться с мыслями, хотя на теплый прием он особо не рассчитывал. Точнее, не рассчитывал совсем. Но вот… Его девственная шкура получила боевое крещение и обзавелась свежим следом от серебряного лезвия на плече чуть выше локтя как доказательством, что он не нечисть. Его печень прошла проверку дешевым виски, распитым в два лица за воскрешение. А его нутро, не успев отвыкнуть от запаха шкворчащих кишок, уже снова выворачивается наизнанку от необходимости что-то делать, вместо того, чтобы просиживать зазря штаны. К тому же не свои. На момент, когда он уезжал, а вернее без оглядки бежал от Сэма, как крыса с тонущего корабля, он, мягко говоря, был не в адеквате. Не важно, что Сэм, вроде как, сам его выставил. Кто бы на его месте поступил иначе? .. Не суть, потому что с каждым прошедшим с момента тех событий днем Дин казнил себя все сильнее, холодной головой обдумывая ситуацию с разных сторон, но даже при самых худших сценариях не ощущая в себе прежнего, того самого желания сбежать, из одного лишь принципа ничего не взяв и даже не обмолвившись словом. Он даже одежду взял от чистой безысходности, потому что своей совсем не было, а надевал ее с чувством стойкого пренебрежения, граничащего с отвращением, словно подачку с барского плеча. Какой это невыносимый бред! Детский сад чистой воды! Безграничный идиотизм, которому теперь Дин не находил никаких сносных оправданий. На его памяти так уже было не раз, детьми и подростками они в Сэмом охотно менялись одеждой до тех пор, пока более-менее совпадал размер. Потом Сэм его заметно перерос, хотя разница в комплекции и мышечной массе осталась вплоть… до самого отъезда Сэма в колледж. Теперь же… Теперь все изменилось, и когда в Дине перекипело необъяснимое бешенство, он позволил себе заметить детали: рубашка Сэма была широка ему в плечах, а рукава пришлось подвернуть на три оборота, чтобы они не свисали с ладоней и не выглядывали из-под джинсовки, которая тоже оказалась велика ему как минимум на размер, а плотный деним оказался вопиюще неподатлив любым модификациям, отчего куртка висела на Дине как на колу. Как и длинные джинсы, совершенно не подходящего Дину кроя, и ботинки, которые Дин поспешил сменить, едва доехал до первой барахолки. В общем, изначально он навязчиво и необъяснимо торопился избавиться от всего, принадлежащего Сэму, что при нем было. А теперь раз от раза ловил себя на вопросах вроде: «Почему?» и «Зачем?» Да, все то, что на него нежданно-негаданно свалилось, сложно было переживать, проглотить и переварить за пару минут. Ему нужно было время все как следует обдумать и растасовать. Ему нужно было время… привыкнуть снова быть живым, желательно, без свидетелей. Еще более желательно без свидетеля в лице… Сэма. В конце концов, кроме личных потребностей, которые могли потерпеть, ему нужно было время свыкнуться с новой действительностью, новыми истинами, новыми… фактами. Он все еще с трудом верил, что всё, абсолютно всё, во что он делал все эти годы, то, как он все эти годы существовал, — было в той же степени бессмысленно, как писаная в Библии казнь Иисуса на кресте. Мучиться — мучился, а за что — хрен его знает. Потому что Сэм не был в безопасности в блаженном неведении, он не жил нормально и не радовался жизни, он… медленно, но верно превращался в монстра, в то время как ни Дин, ни отец ни сном ни духом ни о чем не знали и даже не подозревали. А все потому, что: «Где-то там, в своей… нормальной жизни он будет в большей безопасности, чем с нами. Так будет лучше для него». И эти слова отца были для Дина святой верой, неприкасаемой истинной, в которой он не смел ни на секунду усомниться. А в итоге… он столько всего упустил! Столько всего сознательно допустил! Столько раз ошибся, что, в конце концов, получил именно то, к чему медленно, но верно вели его поступки. Глупо теперь, оглядываясь назад, удивляться, когда все успело пойти по накатанной… вниз. Глупо, бессмысленно и даже… нечестно. И чем больше проходило времени, чем сильнее Дин свыкался с новым положением вещей, тем сильнее видоизменялись его чувства. Он уже не помнил, как кипела в нем злость на Сэма, за что он злился на него и злился ли вообще. Теперь он злился только на себя. Почему не придержал язык и как вообще умудрился ляпнуть не то… совершенно не в нужный момент. Он же знал, какой Сэм вспыльчивый! Должен был предвидеть, что младший даже спустя шесть лет не изменил своей привычке заводиться с пол-обората. Он мог… Ведь мог же поговорить с ним нормально, и тогда, очень вероятно, Сэм не сорвался бы сломя голову черти куда. Вероятно, ему бы не пришлось делать то… именно то, что он сделал. И уж конечно у Дина не свалилась бы корона с головы не отсох бы язык поинтересоваться… Ведь будь все катастрофично, будь все безнадежно, оказался бы Сэм женат? Называл бы он те самые хоромы, в которых Дин очутился фактически сразу после дыбы, своим домом? Застал бы Дин брата таким, каким он его застал, будь все… необратимо? Но Дину с глючной колокольни почудилось совсем другое, и вместо того, чтобы поговорить с братом, чтобы предложить помощь и… может, что-нибудь еще в качестве благодарности за то, что они выхаживали его подкопченную адским пеклом задницу он… повернулся спиной и… и просто свалил, как последний мудак! Неважно, что все очень невыгодно закрутилось, одно легло на другое: Сэм с пугающими, явно недобрыми способностями, свалившийся не иначе как с неба ангел, о котором, судя по реакции, Сэм сам ничего не знал и был не меньше ошарашен, чем Дин. Наконец, Аластор, вываливший на них разом всю чудовищную правду, от которой у Дина натурально сорвало крышу… Ну и хрен с ней! Не впервой! Дина вытащили из ада, выходили и не дали затащить назад, а он в благодарность привлек демонов в город, превратил дом брата в могильник и после всего этого просто… ушел, убийственно спокойно миновав пустые улицы и даже не задумавшись ни на секунду, куда подевались все люди, и как со всем этим теперь разбираться Сэму. Это притом, что Сэму самому, по всей видимости, не помешал бы кто-то, кто мог бы разобраться… с ним. И если это не сделает Дин, если он не успеет раньше других охотников… Бобби долго молчал. Он терпеливо ждал, пока Дин созреет, не давил на него, не задавал лишних вопросов. Только время от времени будил его среди ночи, и тогда парень вскидывался на постели и смотрел на Сингера так, что у старика сердце кровью обливалось от жалости. Но он сжимал зубы и продолжал молчать. Терпел. Выжидал. Пока однажды не застал Дина глубокой ночью, плавно переходящей в утро, бодрствующим, наперевес с компьютером, чайником кофе и толстенной стопкой книг под рукой, которые обычно Винчестеру-младшему не давал читать фамильный веник в пятой точке. А если уж в книгах закопался сам Дин, то плохи дела. Терпение Сингера лопнуло. — Сынок, тебе не кажется, что я имею право знать? Чем бы оно ни было… — мягко, но с явным нажимом спросил Бобби, на что Дин устало потер переносицу и даже обрадовался слегка, когда за закрытыми глазами вдруг поплыли сплошные строки электронного текста вместо осточертевших уже кусков горелого мяса на крюках. Дин не мог точно предугадать, о чем хотел знать Бобби: о мясных крючьях, о голосах ада, немилосердно орущих в его голове из ночи в ночь, или все-таки о его круглосуточных бдениях у ноутбука, с которого он пытал поисковые ресурсы гугла и защищенные полицейские базы в упорных поисках. Не мог он точно знать и реакцию Бобби, а потому поедом себя съедал за недоверие, которого его названный отец не заслужил. Не заслужил, но Дин уже привык быть с этой тайной один на один, привык настолько, что даже попытка признания Бобби включала в его голове какой-то негласный, неподвластный сознательному контролю защитный механизм, надежно сковывающий болтливый язык. В ответ на вынуждающее просящий взгляд старика Дин закрыл глаза и глубоко вдохнул от безысходности. Отложил компьютер, встал, медленными движениями разминая скованные долгим пребыванием в одном положении мышцы. Он честно надеялся, что так, в движении, не глядя на Бобби, слова дадутся ему легче. — Это Сэм, Бобби… Дальше он смолк, словно школьник, ожидающий наказания за проступок. — Погоди… — прозвучало спустя примерно минуту. – Сэм? Ах… Сэм. Тот самый что ли, который кинул тебя с отцом и умотал, не потрудившись оставить номер? Дин, стоявший к Бобби спиной, закатил глаза и не сдержал раздраженного выдоха. — Сынок, я все понимаю… — вдруг заговорил Сингер. — Я может и хрыч старый, но с памятью все еще в ладах. Я помню,.. что он для тебя значил. Я же не слепой! Я вижу, что ад тебя назад не отпустил, и брат… он нужен тебе рядом. Но он свой выбор сделал, сынок. Он ушел, и если в нем родная кровь соловьем не запела, когда ты отца хоронил и от адских псов убегал… — Бобби, пожалуйста… — не открывая глаз, Дин прижался лбом к дверце шкафа, рядом с которым стоял. Все именно так, как он представлял. И так оно потому, что старик знал именно то и только то, что когда-то они с Джоном позволили ему узнать. Гадкий утенок винчестерской породы сам вылетел из гнезда. Баста. Но теперь… Пожалуйста, Бобби, не начинай! — Дин, ты душу за отца продал. В ад попал. Ему до фени было. С чего ты думаешь, что сейчас… — Бобби, хватит! — сам того не ожидая, Дин повысил голос и так ударил ладонью по деревянной дверце, что шкаф едва не слетел с креплений. — Я прошу тебя, — Дин резко обернулся к Сингеру лицом, — Христа ради, не сыпь мне соль на рану! — сглотнув ком, он тщетно попытался совладать с эмоциями. В итоге снова отвернулся и выдал на одном дыхании: — Это Сэм, Бобби. Опуская маловажные сейчас подробности, это он отскреб мой зад от адской сковородки. Может, это ад его настолько подкосил, может он… вконец устал нести эту ношу один, а может ему просто необходим был тот, кто даст ему хороший подзатыльник и авторитетно подтвердит, какой он все-таки придурок. Дин понятия не имел, какая именно сила с боем выдрала из его горла первые слова, но на дальнейшие объяснения его буквально прорвало, так, что он с трудом тормозил себя на особо опасных заносах. Дин рассказал про намерения отца любой ценой отстранить Сэма от сверхъестественного, мгновенно развенчав всю ту ложь, согласно которой Сэм, якобы сам сбежал и бросил их. Он рассказал про то, как проснулся у Сэма дома, едва живой и порванный хуже, чем не поделенный псами обед. Как узнал, что Сэм все это время продолжал охоту. Как к ним пришли демоны. Сказал и про нечто в теле жены Сэма, что громко именовало себя ангелом и оставило на его спине свою пятерню взамен всех накопившихся смертельных повреждений. Прервавшись ненадолго, Дин, в конце концов, признался и в том страшном и непоправимом деянии, которое лишило его сна на всю его оставшуюся недолгую охотничью жизнь. — Получается, я брата… отдал… тепленьким в их грязные лапы. А еще едва его не пристрелил. Хотя, если разобраться, то сам ничем не лучше, — Дин нервно хохотнул и растянул губы в дерганой улыбке. — Знакомься, Бобби, не упускай шанса: перед тобой тот, кто начал Апокалипсис! Дин гребаный Винчестер! Сингер долго смотрел, как парень расхаживал туда-сюда по комнате, в любой момент ожидая явно запаздывающий сердечный приступ. Винчестер, если не один, так другой, не другой, так третий, однажды гарантированно сведет его в могилу, и с этим фактом он уже давно смирился. — Балбес… — сердце старика обливалось кровью, в глазах предательски щипало, и глядя на своего некровного, но родного сына, он не знал, чего ему хотелось больше: то ли прострелить его дурью голову (прострелил бы Джону, окажись чертяга живым), то ли прижать его к себе и никогда не отпускать, лишь бы он не накликал на себя очередной беды. А ведь он мог. Совершенно точно мог! Он же… гребаный Винчестер. — Вот балбес! — Бобби… Я ведь не знал… Как будто Сингер хотел слушать оправдания! Как будто только их он ждал все это время! — Не вынуждай меня насильно тащить твой зад в кровать! — Бобби вынужденно добавил голосу строгости, но вышло совсем не убедительно, поэтому он продолжил уже мягче. — Сынок, ты же знаешь… Утро вечера мудренее. Дин давно забыл, что такое нормальный сон, а иногда даже сомневался, знал ли вообще. Кошмары стали ему закадычными друзьями, вскакивать среди ночи в поту и с диким криком вошло в привычку. Дин не спал, не высыпался, не отдыхал и вообще считал сон бесполезной тратой времени, но совсем не спать не мог чисто физически. — Бобби! — позвал Дин, со сна немного хрипло и потер рукой лицо, пристальнее вглядываясь в буквы. — Бобби, твоя работа?! — на ходу влезая в футболку, Дин, перепрыгивая ступеньки, сбежал по лестнице и тут же подсунул помятый листок Сингеру прямо в лицо. — Это ты нарыл? Бобби только удивленно моргнул и отстранил листок подальше от лица, стараясь рассмотреть мелкий, убористый и явно чужой почерк. — Я то нарыл… что-то… — Сингер озадаченно поскреб бороду. — Но явно не это. Ты откуда его вообще достал? — Из собственных штанов! — выпалил Дин, показательно хлопнул себя по карману треников, в которых спал, и пытливо вгляделся старику в лицо. — То есть это не ты? В ответ Бобби состроил гримасу вроде: «Не держи меня за старого маразматика, парень!» и вернулся назад к плите, а Дин, перемахнув через спинку дивана, утоп в нем с ноутбуком и упорно продолжил пытать «Гугл.Карты». К его величайшему удивлению, инстинктивной охотничьей настороженности и встрепенувшейся где-то глубоко внутри надежде загадочный адрес оказался настоящим. Конечно, никто не отменял воз и маленькую тележку сомнений, и Бобби, мягко говоря, не впечатляла инициативная гиперактивность Дина, который уцепился за координаты на карте, точно утопающий за спасательный круг. В конце концов, Сингер вынуждено признал, что пока это лучшее, чем они располагают, смирился в очередной раз с бессмертной винчестерской безбашенностью, благословил и отпустил, красноречиво пообещав надрать парню уши, если вовремя не отзвонится. Дин, на этот раз основательно затарившись оружием и всеми остальными примочками для связи и выхода во всемогущий интернет, откопал в закромах у Бобби паспорт со своей шибко моложавой, но за неимением вариантов, подходящей рожей, наскоро и не очень убедительно переделал водительское удостоверение и сорвался в путь. Благо, адрес вел чуть ближе, чем в другой конец страны, точнее, по сравнению с вашингтонским Сиэтлом, откуда все началось, совсем близко. Хотя это не исключило до конца нужду Дина покататься по стране, потому что он поставил себе первоочередную цель: забрать со штрафстоянки Детку, по ходу жестоко убив всех, кто имел глупость о ней не позаботиться в его отсутствие. По пути Дин снова и снова прокручивал в голове всю информацию, которая у него имелась, тасуя в хронологическом порядке скудные факты, выуженные из скромных новостных репортажей, которые затихли и исчезли из СМИ в рекордно короткие сроки. Спустя примерно неделю вряд ли кто-то вообще помнил, что на северо-западе страны кануло в небытие население целого города. Ну… кроме разве что охотников, и этот факт машинально заставлял Дина сильнее давить на газ и гнать, превышая скоростные лимиты. Успокаивало только то, что Сэм, отдать ему должное, следы заметал отменно, и именно поэтому за дни беспрерывных поисков Дин отыскал целый ворох ничего: никаких упоминаний о фамилии Винчестер, никаких инцидентов с участием хотя бы отдаленно похожих по описанию, вообще никаких зацепок. Сэм просто исчез с радаров. О том, что брат мог оказаться настолько самонадеянным, чтобы остаться в пустом городе — месте массовой сходки охотников, Дин даже мысли не допускал. Поэтому и не тратил ни время, ни бензин на бесплотные покатушки до Вашингтона, рискуя при этом засветится среди товарищей по ремеслу, спасибо исправно работающему охотничьему радио, прекрасно знающих, где ему надлежит сейчас загорать. Уж явно не в пригороде «Врат на Аляску«… Итого, нарезав нехилый круг из Южной Дакоты до Индианы, к утру третьего дня Дин добрался до вожделенной Миннесоты, угробив еще час с хвостом, чтобы от восточной границы штата доехать до озерной глуши цивилизации, на измятом листе, зажатом в его руках, обозначенной как Осейдж. Дин крайне надеялся, что его не ждет здесь грандиозное фиаско, что на той самой улице он непременно найдет тот самый мотель, где непременно окажется его брат. И если оно так и будет, то плевал он на мистическое происхождение этой чертовой записки, возникшей у него из ниоткуда. По крохотному городишке с горсткой населения, которое с утра пораньше в мерзкую осеннюю погоду носа не высовывало из уютных домов, Дин ехал медленно, намеренно тащился по ухабистым улочкам, как пришибленная улитка, осматривался, присматривался и делал одному ему необходимые выводы. Если Сэм действительно был где-то здесь, то Дину ничего не оставалась, кроме как мысленно поаплодировать брату, который за две прошедшие недели умудрился натурально кануть в… в нечто, что именуется гуглом как озеро Стрейт. Это если Сэм все еще здесь. Если вообще… был здесь. Народа, с которым можно было сыграть в ненавязчивый допрос, оказалось возмутительно мало. Даже машин на парковке у вроде бы лучшего в округе мотеля оказалось… надо же, целых три! С учетом скромно припаркованной под углом к основным окнам Импалы. Мотель и правда оказался на редкость добротный. Дин к таким не привык и не особо их жаловал, потому что чересчур много формальщины требовали хозяева от своих постояльцев в обмен на удобства в виде непрокуренных номеров с добротными кроватями и убранными душевыми. Дин предпочитал обходится наличием кровати как таковой и теплой водой в обшарпанном душе, лишь бы не светить лишний раз паспортом и не красоваться слишком долго у административной стойки, заполняя какие-то бумажки. Избрав своей жертвой единственного в радиусе видимости живого, Дин не спеша направился к молоденькому администратору, запустив правую руку в карман джинсов за фотографией. За старой, выцветшей и измятой на изгибах, единственной более-менее соответствующей возрасту фотографией Сэма, которую он сумел у себя найти. Соответствие, конечно, скорее на уровне «менее», потому как снимку уже лет шесть с плюсом, но Дин не Дин, если бы не попытался. Стараясь казаться как можно менее настойчивым, Дин постарался включить максимальную вежливость, попутно вспомнив все известные ему приемы добычи информации в обход привычных ему пыток. Сдержанная улыбка, размеренные, ни в коем случае не резкие движения, зрительный контакт и наблюдательность в квадрате. За первой реакцией на вопрос и на фото, за неосознанными, едва заметными глазу простого обывателя движениями, за шевелением губ до, во время и после ответа, даже за реакцией зрачков… Сопоставив все это воедино и сделав соответствующий вывод, Дин залез свободной рукой в задний карман джинсов, вытащил оттуда банкноту и, аккуратно прикрывая ее ладонью, медленно продвинул по столешнице ближе к администратору. — Предположу, он был не один… — Дин продолжал ненавязчивый торг, стремясь показать, что ему уже известно достаточно. — Блондинка. Кудрявая, высокая… красивая, — Дин резко оборвал себя на пункте о размере груди, негласно решив, что парень перед ним слегка не из тех, кого клинит на женских бюстах. — У нее родинка, — смазанным движением свободной руки Дин тронул себя между бровей, — вот здесь… — Дин… — раздалось где-то в стороне, на что не ожидающий прямого обращения мужчина резко обернулся, инстинктивно выискивая глазами потенциальную угрозу. — Заканчивай парня пытать, Сэм все равно заплатил ему больше, — на нижних ступенях лестницы, опираясь одной рукой на перила, другой кутаясь в мешковатую кофту, стояла Джессика и смотрела на него… больше с какой-то совершенно неожиданной для Дина усталой радостью, нежели со злостью и удивлением, на которые он небезосновательно рассчитывал. — Двести второй номер. Поднимайся. После этого, не дожидаясь от Дина ни ответа, ни привета, она развернулась и снова поднялась по лестнице наверх, бесшумно миновав ступеньки. Администратор слегка пожал плечами в жесте «разбирайтесь сами», на что Дин ухмыльнулся, махнул рукой в жесте «свой двадцарик ты проморгал» и побежал вслед за Джессикой, перепрыгивая сразу через три, чтобы в который раз не упустить готовую возможность. Снаружи, впрочем как изнутри номер был как номер. Слегка не в манере Дина, слишком некомпактный, с двуспальной кроватью и кучей остальных элементов, кажущихся Дину абсолютно лишними, но зато и с кучей привнесенной в него постояльцами всячины, которая с порога бросилась Дину в глаза. — Ждете кого-то кроме меня? — предположил Дин, сходу обозначив взглядом… соль на подоконнике; матерчатую, слегка истрепанную временем сумку, контрастно отличающуюся армейским цветом от всех остальных чемоданов и сумок и в отличие от остальных стоящую у кровати; явно не кухонный нож на комоде, компрометирующее выглядывающий лезвием из-под наброшенного на него полотенца… и все остальное по мелочи и без. — Не обижайся, но и тебя… мы тоже не ждали, — откликнулась Джессика, но не успел Дин как следует сориентировать взгляд в пространстве и пройти чуть дальше порога, как в его сторону совершенно без предупреждения прилетела фляга, которую Дин поймал в последний момент на чистом рефлексе. — Пиво предложу, когда хлебнешь водички, — невинно прокомментировала своеобразное приветствие Джесс, случайно или намерено держась на расстоянии от гостя с бутылкой обещанного пива наперевес. Не задав лишних вопросов, Дин молча скрутил крышку и показательно сделал большой глоток, намеренно неаккуратно, чтобы капли воды стекли по коже на шею. Джессика, с облегчением пронаблюдав процесс проверки, теперь уже совершенно безбоязненно подошла к мужчине и передала ему пиво, рассчитывая, что если им периодически баловался Сэм, то и Дин не откажется. Тем более, с дороги. Кроме пива она по скромному могла предложить гостю только кофе, подозревая, что предлагать чай смысла нет. Дин покрутил в руках холодную бутылку, в некотором дискомфорте и сомнении переминаясь с ноги на ногу. Его глаза все это время продолжали сканировать пространство. — А ты? — наконец спросил Дин, все еще неуверенно, и не сдержал улыбки, качнув одинокой бутылкой в сторону Джессики. — Слишком разборчива для такого пойла как пиво, да? Дин тут же пожалел об этом вопросе и одернул себя, вспоминая всё то, насчет чего сам себя инструктировал по дороге. Думать, прежде чем говорить! Думать двести раз, и только потом открывать рот! — Почти угадал, — девушка скромно улыбнулась на его подкол, который так удачно объяснил то, что самой Джессике объяснять не было никакого желания. Не прямо сейчас. — Ты проходи… — приглашающим жестом она указала на стол у дальней стены, с придвинутой к нему парой стульев. — Спасибо, конечно, но… — Дин в очередной раз осмотрелся, приметив торчащую из сумки клетчатую рубашку, серебрящийся угол ноутбука, выглядывающий из-под подушки… пустой стакан и пачку какой-то дряни на прикроватной тумбочке, из которой торчала наполовину пустая пластина таблеток. — Где Сэм? — задавая этот вопрос, Дин уже всерьез насторожился и накрутил себя, особенно после того, как встретился с ней взглядом. — Эй… Только не говори, что он все еще злится на твое пернатое альтер-эго…