Из СССР с любовью

«И почему здесь так холодно?" – сам у себя спросил Колесников, съеживаясь от прохлады кабинета, больше напоминающего камеру. А вообще он не знал, почему именно ему поручили допрос. К тому же не завербованного агента, а разведчика Альянса. Редкость, диковинка, необыкновенное явление. Все старались всегда именно завербовать кого-то внутри страны. А именно: давно или изначально проживающего, получившего образование и работу. Желательно в каком-нибудь закрытом НИИ, с непонятной забугорным братьям аббревиатурой. Посланный разведчик – это опасно. Всегда может проколоться на тонкости, которой он не знает. На пустячке, который был известен любому советскому гражданину. А то, что это был разведчик, а не купленный предатель, было очевидно. КГБ даже понаблюдал за его работой некоторое время и получил истинное удовольствие и опыт. Его даже под «колпак» не брали, кормя дезинформацией. Просто наслаждались опытом, манерами и знанием языков почти всех республик. Эдакий сборщик «горячей» информации от завербованных агентов, не засиживающийся на месте. Дверь за спиной глухо закрылась. В помещении остался только он и таинственный мужчина, не сводящий с Колесникова внимательных глаз. Несмотря на холод, царивший в комнате, его раздели до белья. Перестраховка на тот случай, если в рукаве или воротнике пилюля. Окон тоже не было, чтобы пресечь попытку выброситься. Ну и стены больше похожи на стены кабинетов для умалишенных психиатрической больницы. Тоже страховка от нелепой потери пойманного ценного кадра. Колесников вздохнул. Всю свою жизнь он боялся именно этого: быть пойманным на задании. Даже когда получил повышение и в миссиях на чужой территории учувствовал лишь координируя действия группы из своего кабинета – все равно боялся. Не возможных пыток, мучительной смерти и незаметного для себя раскрытия государственных тайн – а именно полного провала. Он же обязан защищать свое отечество, а не прокалываться на мелочах. Это стыдно. Родина в него верит, а он ее подведет. Для Колесникова это было пострашнее, чем возможное насилие. - Принесите чай, - попросил он в приемник и, подумав о возможных добавках, поспешил дополнить. – Просто чай. Разведчик все так же молчал и рассматривал его. Было неуютно от такого пристального взгляда. Колесников не сомневался, что сам давно обладает таким же, ибо все знакомые спешно отводили глаза, стараясь не вглядываться в его. Но чужой взгляд тоже напрягал. Слишком внимательный, слишком живой, словно оценивающий. - Пейте. Здесь холодно, - Колесников поставил перед резидентом стакан. - Сначала вы, - отодвинул прибор разведчик. Рискнем. Нужен любой жест, чтобы незнакомец, чье имя так и неизвестно, заговорил. Без насилия и медикаментов. Колесников сделал большой глоток, вновь поставив прибор перед мужчиной, и занял стул напротив. Теперь их разделял только недлинный стол. Разведчик взял стакан и зажал между ладонями, пытаясь согреться. К напитку он так и не притронулся. - Если вы назовете имя, то это упростит нашу беседу, - предложил Колесников. - Джон, - слишком быстро отозвался мужчина. – Всегда хотел именно это имя. - А какое вам дали при рождении? – облокотился на стол Колесников. - Не столько благозвучное, - последовал ответ. Колесников вновь взглянул в темные глаза мужчины. Ни страха, ни сомнения, ни смирения. И он не советский гражданин – его не получится задавить патриотизмом, ведь он не был предателем. Это все усложняло. - Мое жизненное время ограничено нашей беседой, не так ли? – заговорил «Джон». – А значит, чем дольше я ее затяну, тем больше успею мысленно покаяться за свои грехи. Ведь бессмысленно надеяться, что СССР решится на обмен и меня депортируют? Можете не отвечать. Итак, может, назовете свое имя, чтобы упростить беседу? - Александр, - так же быстро в тон ему ответил Колесников. – Всегда хотел именно это имя. - Вы понимаете правила, - чуть улыбнулся «Джон». – Ведь всегда существует вероятность поменяться местами, верно? Колесников промолчал. - Могу я задать вопрос и получить честный ответ, раз моя судьба решена? В чем была моя ошибка? - Не могу сказать, - ответил Колесников. – Вдруг мы поменяемся местами? - Вы раньше допрашивали разведчика? – вновь задал вопрос «Джон» Колесников не нарушал тишины, пытаясь уловить настроение собеседника. Ему приказали мало говорить и постоянно слушать. Отвечать туманно, общими фразами, задавать встречные вопросы. - Если нет, то будьте осторожны. Правильно формулируйте вопросы, - посоветовал «Джон». - Как вы смогли проникнуть на территорию СССР? – поинтересовался Колесников. - Здесь нет тайны. Можете считать это шуткой, но я приехал на том, что вы по старинке называете «трамваем», когда пересек нейтральную полосу. - Как вы смогли обойти пограничную службу? – вновь поинтересовался Колесников. - Sine sanguine nimis, - ответил «Джон». «Без лишней крови» - перевел про себя разведчик. Латынь. Попытка заставить говорить, а, следовательно, и думать на другом языке. Старый трюк, чтобы сбить с толку, запутать. Но он сам разведчик и учился тому же. - Далее, – не поддался Колесников. - Respice finem, - сказал «Джон». - Я знаю, чем это кончится. Мне не обязательно думать, - потер глаза Колесников. - Хм, - разведчик с большим интересом посмотрел на Колесникова. – Не поддаетесь. Не хотите путаться. СССР определенно стал готовить кадры лучше, чем раньше. Что ж. Давайте иначе. Вы скажете мне, где я ошибся, а я открою вам одну из причин провала ваших разведчиков. Это справедливо. - Скажи, что его выдал один из завербованных агентов, - услышал Колесников в наушник подсказку. - Сначала вы, - кивнул Колесников. По тонким губам разведчика вновь скользнула улыбка. - О нет. Проявите милосердие перед расстрелом. Я надеюсь, наша беседа кончится именно им, а не последующими долгими попытками превратить меня в предателя. Это скучно. - Далеко не факт, что вас сразу отправят на расстрел. Вы козырь. Прекрасная возможность продемонстрировать Альянсу не только их некомпетентность, но и выдвинуть требования. - А почему Альянс? Может, меня завербовали азари? Или турианцы? Может, я давно сознательно предал Альянс и сейчас так же сознательно стараюсь не выдать новых нанимателей? Откуда уверенность? - Вы носите очки, - заключил Колесников. – Уже несколько раз коснулись переносицы, как бы их поправляя. Привычка пользоваться ими осталась лишь у тех, кто проводит много времени на Земле. В космосе они - опасное дополнения имиджа, а среди азари или турианцев не приняты. Попытка казаться особенным и выделяться не только расово, но и близкими сердцу мелочами? Если бы это было не так, то вы заменили бы их визором. Предатель, ревностно оберегающий земные привычки? Нонсенс, - Колесников встал и подошел к «Джону». – Вы работаете только на нашей планете. - Неплохой дар соображения, - уважительно склонил голову разведчик. – Могу ли я в отместку сделать вывод о вас? Чтобы беседа шла на равных, без вашего превосходства. Колесников кивнул. - Контрразведчик был бы одет в мундир при допросе, показывая мне свою принадлежность к определенному отделу. Форма СССР действует угнетающе на любого гражданина Альянса. Вы в штатском. Желание не выделяться, но при этом выглядеть более опрятно, чем обыватель. Костюм – это лучший выбор. Неброский: серый или коричневатый. Не выдающий официальности вашей должности. И нет галстука. Значит, вас выдернули не из кабинета, а из дома или еще откуда-нибудь. И знание языка, от которого отказались даже медики. Контрразведчик может не знать ни одного языка, кроме родного. Не столь важно. Я делаю вывод, что вижу перед собой коллегу. - Не видите. Мои коллеги носят красные повязки на предплечье. И всегда на левом, - Колесников замолчал, поняв, что сказал не то, что нужно. - О, вот и одна из досадных мелочей. Спасибо, капитан. Думаю, объяснять, как я угадал звание не нужно… Подумать только, повязка… СССР так и не поменяло их на нашивки. Забавно, но обидно. Я обязан ответить вам тем же за правду. Одного из разведчиков мы вычислили по одной из ваших особенностей. После выпитого крепленого напитка, он делал так, - разведчик поднес запястье к носу. «Занюхать выпитое, а потом только закусить. Черт, а ведь большинство советских мужчин делает именно так». - Курите? – спросил Колесников, доставая сигареты. - Только из запечатанной пачки, - последовал ответ. - Засранцы подмешивают наркоту в цыбарки. У нас не принято, а вот у них… Предложи выпить, - снова прозвучало в наушнике. - Может, выпьете? – озвучил предложение Колесников. - Да. Чай. Прошло достаточно времени, чтобы я смог бесстрашно сделать один глоток. Как и вы, - разведчик чуть пригубил. Колесников не знал, что ему делать. Что говорить можно, что нельзя, какие вопросы задавать. Его учили тому, как правильно вести себя, находясь на месте «Джона». А вот допрашивать – нет. - Значит, разведчик, - вытерев губы, утвердительно заметил «Джон». – СССР наивно пытается завербовать меня, прислав того, кого учили именно этому. Не выбивать правду, а пытаться убедить меня, что доносить на родную страну не так уж плохо. Что предложите мне, капитан? Может, кредиты? Или попытаетесь стать моим другом? Или будете угрожать тем, что расстреляете семью? - Вы тянете время, - сказал Колесников, вновь возвращаясь на место. - Я предупреждал, что буду заниматься именно этим, - отозвался разведчик. - А вы понимаете, что вас ждет до расстрела? Слышали про пытки КГБ? Вы тянете время сейчас, но потом дознаватели будут оттягивать момент вашей смерти всеми силами. Почему бы вам не упростить остаток жизни себе и не помочь нам? Альянс настолько убедительно вам доказал, что СССР – самое худшее, что может быть на Земле? Или отрабатываете деньги, которые уже не сможете потратить? - Вы предпочли угрозы. Банально. Я так и думал. Возможно, я покажусь вам идеалистом, но я действительно верю, что СССР куда более опасный враг, чем остальные расы. Целью номер один по-прежнему остается Кремль. Вряд ли это изменится даже через несколько поколений. Война с турианцами, в которой СССР остался созерцателем, лишний раз убедила правительство в том, что они и так знали. «Цель номер один – Кремль». Колесникова всегда веселило заблуждение западников, что генсек непременно сидит на башне со звездой. Причем, на самой звезде. Больше же негде. СССР – это Кремль, Красная площадь и Учкудук всего с тремя колодцами. Больше выкопать нельзя – и так места мало. Они так думают? Ну и пусть. А вот отправить большинство своих деятелей на «Арктур» - это действительно глупость. Ну прилетели ракеты к «цели номер один» - к почти пустому Кремлю в пятницу вечером. И что? Отреставрируют, отремонтируют, заново отстроят, если нужно. А вот если Советский Флот обидится за памятник «древней старины», то от «Арктура» ничего не останется. Главы даже эвакуироваться не успеют, а значит, оставят своих детей без правительственной родительской опеки. Все у Альянса через жопу за виски. - Вот как, - прищурился Колесников. – Мальчишки решили поиграть в войнушку и наполучали синяков. В этом взрослые виноваты? И в чем же конкретно? В том, что не приняли участия в забаве? Или в том, что не побежали мстить обидчикам? Враг Альянса не становится врагом СССР и в договоре это ясно тремя языками написано. Так в чем же обида? Это дает право лично вам вторгаться на территорию, въезд на которую запрещен? - Все глобальнее, чем придуманная обида. Наши государства равны лишь потому, что работаем мы с вами. Уравниваем прогресс обоих стран. Не дипломаты, состязающиеся в красноречии, а именно мы - разведчики. Как только у одной из держав появится хоть малейшее превосходство, война неминуема. Как бы крепко не сжимали в приветствии руки наши главы, а ненависть заложена на уровне корневой системы. Обратите внимание на чертежи, которые у меня изъяли. Я не успел разобраться, но скорее всего – это проект таза на колесах, а не обещанный агентом линейный крейсер. Вы думаете, ваша разведка всегда получает верные данные? Нет. На этом и строится равенство. Пока мы по полученным проектам изобретаем заново колесо, полагая, что ваяем машину времени, вы создаете вентилятор, а считаете, что это - двигатель, способный развить сверхсветовую скорость без посредника-ретранслятора. Правительства тратят средства и получают то, что получают. А именно отсутствие всякого преимущества. - Прописная истина, - не услышав ничего интересного, постановил Колесников. - СССР любит именно такие истины, поэтому я и говорю с вами шаблонами. Как у вас принято, - отозвался «Джон». - Выходи, - услышал в наушник Колесников. - Спасибо за разговор, - сказал он. – Жаль, что вы не пытаетесь помочь. Это могло бы отсрочить ваш приговор. А может и изменить. - Не буду прощаться, так как похоже скоро снова увидимся. При такой работе рассчитывать на приход старости неумно. Особенно, в СССР. Колесников молча проглотил издевку и вышел из кабинета. Уже позже он узнал, что более грубый допрос результатов никаких не дал. Обученный мужчина даже под действием препаратов говорил не то, что от него хотели. И скончался только от передозировки какой-то дряни, не дожив до расстрела.

***

Колесников тряхнул головой, прогоняя сон. Сколько прошло времени с того допроса, который и допросом-то не назовешь. Десять? Или чуть больше? Он давно и думать забыл о том разведчике, который пытался предсказать ему скорую встречу. Временной промежуток их разделял очень даже солидный по человеческим меркам, хотя, как говорил тот странный ученый: «все относительно». Для общего галактического летоисчисления это ерунда, мелочь, доля секунды, если пытаться перевести на человеческое понимание времени. Доля секунды – незначительный интервал. И сама его жизнь такая же незначительная и бессмысленная, со всеми его сомнениями, раздумываниями, неудачами и победами. Ну кто вспомнит через несколько сотен лет о том, что был во вселенный полковник Колесников? Что он всегда старался быть лучше, чем он был и пытался поступать правильней, чем требовалось. Да никто. И это навевало на мысль о бессмысленности его жизни. И для чего она вообще нужна, если срок ее столь незначителен? Сигнал связи заставил встать с места и принять вызов. Разумеется, это был Михайлович, который хотел первый узнать о его решении. Он сегодня должен был дать ответ генсеку. Как быстро пролетели эти три дня… - Физиономия у тебя кислая, - удовлетворенно заметил Михайлович. – Значит, моя посылка с лимонами до тебя дошла, и ты откушал. Набирайся витаминов, но старайся, чтобы вокруг талии они обильно не сосредотачивались. Ненавижу жирных руководителей. Чего грустный? Еще не генсек, а уже ответственность на лицевые мышцы давит? - Да переосмысление у меня и переоценка ценностей. Со всяким бывает. Ну, кроме тебя, наверное. Вот ты думал, что оставишь после себя? - А зачем думать, я и так знаю, что оставлю. Мой колоссальный опыт. Передам только детям исключительно из вредности, - отозвался Михайлович. - Но у тебя нет детей. Да и не будет уже, наверное. - Ты прав. Наверное, не будет. Ну что ж, тогда внукам все расскажу. Колесников рассмеялся. Настроение улучшилось. - Я уже решил отказаться. Расстреляют, так расстреляют. Невелика потеря для мира. А прятать страх за новой должностью – это не по-мужски даже. - Какой же ты дурашка, Колесников, - взялся за голову Михайлович. – Смиренный стал, как, прости партия, святой папаша. Не хочешь рук марать о политическую грязь? Какой аккуратист! Ты, долбанный КГБшник, еще и боишься запачкаться. Что, лучше людей пытать? Или бегать по чужой территории и бояться, что тебя за кокушки - хвать? Или все-таки лучше действовать согласно своим убеждениям и нести в «темное царство» ЦК «луч света» твоих знаний и опыта? Отвечай мне. Струсил? Боишься, что глупость во всеуслышание скажешь? Не переживай – уже все что можно наговорили. Или это детское «не хочу кашу, хочу конфет»? Боюсь огорчить, но на поводу у такого ребенка идут только родители-дегенераты. Наша держава не такой родитель. Или, - Михайлович отдал честь, - Или туда, - закатил он глаза. - Ну тебя, - отмахнулся Колесников. – Раз такой убежденный – вот и ступай на высокую должность. А других толкать не надо, иначе я подумаю, что ты просто хочешь снискать милости у генсека, который по совместительству твой друг. - Что сейчас сказал? Мне послышалось? У Михайловича друг – генсек – это даже не звучит. А вот генеральный секретарь Колесников имеет честь стирать подштанники адмиралу Михайловичу – в этом что-то есть. Это я тебе нужен, а не ты мне. - Ладно, «нужный», мне надо генсеку сообщить о решении. Бывай. Встретимся в аду? – постарался улыбнуться Колесников. - Подожди меня у ворот, - кивнул Михайлович. Колесников ухмыльнулся. - Знаете, мое решение стало причиной глобального недовольства, - сразу заговорил генсек. – Никогда не чувствовал себя такой важной птицей. Даже на мгновение задумался о правильности своего решения. - И что потом? – заинтересовался Колесников. - А потом уснул в машине, - ответил генсек. – Знаешь, как неприятно ехать, когда в колонне сопровождающих аэрокаров есть катафалк? А они меня обманывают, что это «скорая» так замаскирована. Ха, не удивлюсь, если под кремлевской стеной уже ямка готова. Не хочу, понимаешь, сдохнуть на работе. Хочу в окружении внуков, на крайний случай и врачей. - Понимаю. Очень понимаю. - А не должен понимать, - нахмурился генсек. – Ты еще молодой и зеленый горошек. - Увы. Молодость ушла к другому. Я принял решение. Возможно, оно вас огорчит и разочарует, но я отказываюсь. Не готов и никогда к этому не подготовлюсь. Не хочу насиловать державу своим узкодумием и плоскомыслием. Заметив недовольство глазах генсека, Колесников добавил: - Готов выполнить любое другое задание партии.

***

Призрак вышагивал по кабинету, измеряя его шагами. Его организация работала настолько слаженно, что следить за каждой мелочью не было нужды. Но и заняться было нечем, кроме как ходить и раздумывать. Можно было пригласить одну из красоток, которая бы скрасила ему вечер своим присутствием, но не было настроения. А без настроения Харпер не брался даже за мелочи: знал, что ничего хорошего не выйдет. Ему был важен азарт, охота, постоянные раздумья. А раз нет этого, значит и цели нет. Получается трата драгоценного времени, а он не мог распоряжаться им столь расточительно. Колесников… Он изучил все, что было о нем доступно и даже расспросил Петровского. Но тот особо не старался вставить недостающие детали в общую картину. Было ли это солидарностью? Или дружбой, ради сохранения которой он молчал? Или он лишь выполнял очередное задание КГБ, внедрившись к нему в организацию? Призрак не доверял ему, пытался следить за его работой, связями, разговорами. Ничего не выдавало в нем убежденного коммуниста, каким он должен был быть. И пусть он разочаровался в государстве, но ведь любовь к отчизне и понимание правильности ее идеологии советские граждане получали, наверное, с молоком матери. Петровский никогда не говорил плохо о стране, не ругал конкретное лицо, не угодившее ему. Он просто ушел. Сказал, что он разочаровался и все. А в чем конкретно? Ответа не было. Он не пытался донести, что коммунизм – единственно верная политическая идеология, но ругал Альянс. Значит, он все-таки не столь сильно утратил связь с родиной, если не может говорить о ней плохо. Каковы же его настоящие цели? На этот вопрос Призрак ответа не знал, но видел полезность в действиях Петровского. Полезность… Вот он и нахватался от своего нового друга слов. Полезность. Это понятие - шаблон СССР. Не Альянса, все еще говорившего о важности личности каждого. Помнится, Петровский сказал, что западное «я» - это эгоизм, как и любая лживая забота об индивидуальности. Нет никакого «Я» - оно не нужно. Есть только «мы» на политической арене. Призрак тогда пытался спорить, но аргументов не хватило. Можно ли переспорить человека, дающего на каждый нестандартный вопрос стандартный ответ? Шаблонный, ГОСТовский, одобренный партией? Может и можно, но сложно. И у Призрака не вышло. Зато он несколько минут считал себя уязвленным. Что ж, хоть какое-то разнообразие в жизни. И несомненный опыт. Закурив, он подошел к иллюминатору. Любоваться холодной звездой входило у него в привычку. А, учитывая, что больше в его кабинете любоваться нечем, то и вариантов других не оставалось, как только полюбить смотреть на гигантскую сферу. Смотреть и думать. Думать и смотреть. И время от времени выслушивать доклады о деятельности Шепарда. Выражаясь языком Петровского, «он геморройный персонаж». В этом Призрак был полностью согласен. Никакой уверенности в нем не было. Вроде герой, но такой негеройский. Слишком правильный там, где нужно быть испорченным. И слишком недальновиден, где нужно смотреть в корень и копать до сути. Долго и упорно. Как и он сам когда-то. - Можно? – спросил Петровский. - Знаешь, меня всегда восхищала это чисто советская привычка: спросить разрешение войти, находясь уже в кабинете, - улыбнулся Призрак. – Можно и даже нужно.