Привет! Меня зовут Наташа

Когда я вышла собрать посуду, у догорающего костра, молча попыхивая трубками, сидели только Фили, Кили и Двалин. Ни плошек, ни котла уже не было — видимо, гномы привыкли все делать сами. Даже мое разделочное полотенце забрали. И тут я вспомнила про нож и лихорадочно огляделась вокруг. Но его тоже не было, и меня отчего-то неприятно кольнуло, словно я потеряла что-то дорогое. — Двалин, ты случайно не видел здесь большой нож? — обратилась я к воину. Он обернулся, глянул хмуро и показал зажатый в руке клинок. — Этот? — Да! — обрадовалась я. — Совсем про него забыла, когда готовила. Я протянула было руку, но Двалин, вместо того, чтобы вернуть мне нож, поднялся и грозно спросил: — А зачем ты его взяла? Догадываясь, что сделала что-то неправильное, я все же честно ответила: — Чтобы нарубить рыбу. — Тебе же принесли все, что нужно. — Двалин, тот нож ее не взял, он слишком тонкий. — Девочка, это боевое оружие, — он потряс клинком перед моими глазами. — Оружие Торина! А ты им рыбу рубила. — Двалин… Но он не слушал: — А ты знаешь, что узбад сам его ковал? Знаешь, что этот клинок не раз спасал ему жизнь? Ну откуда мне было это знать? Опустив голову, я только кивала и чувствовала себя школьницей, не сделавшей домашнее задание. — Нельзя брать чужое оружие, запомни навсегда! — А что мне оставалось делать? Ты же сам отрубил рыбе голову таким же ножом. — Сам — это сам, глупая! — гаркнул Двалин. — А ты взяла чужое без спроса. Спорить было бесполезно, и я так и стояла, понурившись, и чувствовала, как от обиды подступают слезы. Конечно, я понимала все, что сейчас говорил Двалин: оружие для воина словно живое существо, продолжение его самого. Но и мне как-то нужно было справляться, а этого он понимать почему-то не хотел и продолжал меня отчитывать. Когда он наконец закончил и, еще раз сунув нож мне под нос, сказал: «Я его заберу», я молча повернулась и пошла к шатру, глотая злые слезы. — Подожди, — донеслось сзади, и я остановилась. — Тебе еще что-нибудь нужно? Голос Двалина смягчился, и, обернувшись, я увидела, что он улыбается — как-то скупо и сурово, почти одними глазами, но все же улыбается. И на душе сразу стало легче. — Да, — кивнула, подумав, — хорошо бы доску разделочную, — и, не удержавшись, добавила: — И большой нож! Двалин гоготнул, и я тоже рассмеялась. Мир был восстановлен, и я с легким сердцем вернулась в шатер. Фили и Кили сидели возле Торина и тихо переговаривались. Не желая мешать, я взяла подарок Двалина и вышла на улицу, надеясь, что гном еще не ушел. Но вокруг было пусто и тихо. Отойдя в сторонку, чтобы мальчишки не увидели меня курящей, осторожно набила трубку и, чиркнув спичкой, попыталась раскурить. Табак начал тихонько потрескивать, и, довольная тем, как хорошо у меня все получается, я сделала небольшую затяжку. И тут же зашлась кашлем, как и в прошлый раз. Да что у них тут за табак такой? Это же легкие луженые нужны, чтобы его курить! Прокашлявшись, попробовала затянуться еще раз, но кроме жжения в горле и навернувшихся слез, никакого удовольствия не получила. В сердцах подумав, что лишилась последней радости, я выбила на землю тлеющий табак и затоптала ногой. Пожалуй, нужно бросать. В шатре уже никого не было, и я с облегчением вздохнула. Торопливо сбросив накидку и грязный передник, уединилась в закутке, чтобы наконец сделать то, чего давно и настойчиво требовала природа. Самый сложный пункт, подумалось мне. Привыкнуть к тому, что вместо нормального туалета ведро, будет труднее всего. Но оптимизм меня не покидал, и я мысленно махнула на это рукой — переживем. Закончив вечерние процедуры, присела рядом с раненым и ощутила, как резко навалилась усталость. После бессонной ночи и насыщенного дня, сейчас, в тепле и тишине шатра, глаза закрывались сами. Положив голову на скрещенные руки, я чувствовала совсем рядом тело Торина, и от его близости становилось еще уютнее и теплее. Сейчас я не горевала об отсутствии подушки и одеяла, было достаточно того, что есть где поспать. И удивляясь самой себе, лишь успела подумать, как быстро все меняется… * * * Следующие несколько дней мало отличались друг от друга. Торин по-прежнему был без сознания, и много помощи ему не требовалось. Поэтому, по негласному соглашению я продолжала готовить, освободив гномов хотя бы от одной заботы. Рано утром они приносили воду и дрова, ближе к обеду разводили костер и устанавливали котел, а вечером собирались все вместе — усталые и грязные, жадно ели, проголодавшись за целый день, а потом еще долго сидели с трубками у огня и разговаривали. Меня теперь тоже звали в общий кружок, и я потихоньку знакомилась с остальными и с удовольствием слушала вечерние разговоры. Гномы трудились, не покладая рук. Часть раненых, тех, кто был особенно тяжел, уже переправили в Эребор, и работа в чертогах не прекращалась даже ночью — по словам гномов, разрушения были очень велики. Желая поддержать беседу, я как-то спросила, кто же все это разрушил, и получила бесхитростный ответ Бофура: дракон. Решив, что это просто шутка, я прыснула в кулак, но по мгновенно воцарившейся гробовой тишине поняла, что снова попала впросак. То, что мне казалось невероятным, здесь было вполне обыденным. А вот я никак не могла привыкнуть. И, боясь случайно кого-нибудь обидеть, впредь решила помалкивать. Зато слушала с удовольствием. Особым даром рассказчика выделялся Балин — почтенный седовласый гном с очень живыми карими глазами. Не я одна слушала, забыв обо всем, когда Балин заводил одну из своих многочисленных историй. Именно от него я узнала о прекрасном городе Дейле, ныне лежащем в руинах у подножия Одинокой горы, о великих битвах далекого прошлого, в которых славно сражались их предки, и о чудесных подземных королевствах, выстроенных в глубинах гор и поражающих своим величием и красотой. Перевязывать Торина Оин по-прежнему не позволял, зато научил готовить заживляющую мазь и снотворный отвар. И каждый раз пристально следил, чтобы я не ошиблась с количеством ингредиентов, и когда все получалось правильно, одобрительно кивал, пряча в усах улыбку, и я понимала, что он доволен. А мне неожиданно очень понравилось лекарское дело, и я с удовольствием слушала рассказы Оина о целебных травах, специальных минеральных порошках и чудодейственных снадобьях, способных поднять на ноги едва живого. И чем больше Оин рассказывал, тем больше я понимала, что почти все средства в его лекарском арсенале заживляющие, то есть, в нашем понимании, Оин был вроде хирурга — вся средиземская медицина сводилась к лечению ран, ушибов и переломов. И когда в ответ на вопрос, какой травой лечить простуду, лекарь удивленно посмотрел на меня и спросил, что это такое, я в очередной раз поразилась — судя по всему, жители Средиземья не болели и, наверное, жили до глубокой старости. И все же я упросила Оина позволить мне хотя бы присутствовать при перевязках. Лекарь поворчал для порядка, но довольно легко согласился — хоть Оин этого и не говорил, я видела, что ему нравится меня учить. Он продолжал делать все сам, но попутно объяснял и показывал, как обрабатывать раны и накладывать бинты. За эти дни Торин сильно осунулся, под глазами залегли тени, а кожа побледнела. Я видела, что Оин тревожится — рана заживала не слишком хорошо. — Оин, он совсем истощен, может, его покормить? Я приготовлю бульон. Но лекарь покачал головой. — Нет, Наташа, это только отнимет лишние силы. Пока Торин борется с болезнью, мы не должны мешать, — Оин прикрыл раненого одеялом и, тяжело вздохнув, пробормотал: — По-моему, он просто не хочет возвращаться… * * * Той ночью Торин спал беспокойно: часто вздрагивал и стонал. Оин предупреждал, что скоро отвар будет действовать слабее, и давать его Торину придется чаще. Приготовив очередную порцию, я собралась напоить раненого, но, едва коснулась головы, поняла, что у Торина сильный жар — лоб просто горел. А руки были ледяными, и побледневшая кожа покрылась мурашками. У Тани подрастал сынишка. Георгий, но мы звали его Гошкой. Славный мальчишка, но, как и многие нынешние дети, лет до трех постоянно болел. И все бы ничего, но Гошка очень плохо переносил температуру — всегда под сорок, сам бледный, губы синие, руки-ноги холодные, и сильный озноб. Таня очень переживала, шерстила интернет в поисках информации и знала, что бледная лихорадка очень опасна — жар остается в теле и может повреждать внутренние органы, а если случатся судороги и сведет шейные мышцы, ребенок может попросту задохнуться. Врачи, к которым Таня таскала Гошку, на вопрос: что делать? — дружно разводили руками и отвечали одно: ждать, когда перерастет. И бедная Таня каждый раз, стоило Гошке заболеть, умирала от страха. К счастью, парень действительно перерос свою особенность, и стал болеть гораздо реже и легче, но первые три года его жизни Таня еще долго вспоминала, как страшный сон. Воспоминания вихрем пронеслись в голове, и я поняла, что нужно срочно что-то делать. Кинувшись к воде, намочила полотенце и положила Торину на лоб, получше укрыла одеялом, подоткнула края и, подумав, набросила сверху и свою накидку. Теперь нужно найти Оина. Ночь была темной, но с неба спускался легкий снежок и, ложась на землю, делал ее чуточку светлее. Далеко впереди горел костер, и я побежала к нему в надежде найти хоть кого-то из знакомых. Конечно, я понимала, что Торин далеко не ребенок, и вряд ли ему грозит слишком уж большая опасность, но все же считала, что лучше перестраховаться — едва закрывшаяся рана была очень серьезной, организм ослаблен, всякое может случиться. Лучше не рисковать. Гномы, сидевшие у костра, были мне незнакомы, и на вопрос, где можно найти Оина, только пожали плечами. Я бросилась было дальше, но испугалась так надолго оставлять Торина одного. — Пожалуйста, найдите Оина! Торину стало хуже, нужен лекарь! Едва услышав имя раненого, гномы поднялись и с беспокойством переглянулись. — Идите, леди, мы найдем его, не волнуйтесь, — ответил один из них, и коротко поблагодарив, я побежала обратно. Торин дрожал всем телом и дышал тяжело и прерывисто. Полотенце упало, а одеяло сползло набок, открыв забинтованную грудь, и я увидела, что повязка пропиталась желтым. С нехорошим предчувствием осторожно разрезала бинты и охнула — еще вечером розовая и чистая, за ночь рана покраснела и отекла, а в середине назрел и успел прорваться здоровенный гнойник. Облив рану специальным раствором, я снова укрыла Торина и села рядом, поглаживая раненого по голове. А он продолжал дрожать так, что стучали зубы. Ну что же Оин так долго? Я беспокойно вскочила, не в силах сидеть на месте. Нужно что-то делать! Снова бросившись за помощью, на выходе налетела на взволнованного Кили. — Что случилось? — придержав меня, спросил он. — Рана загноилась, смотри, — я откинула одеяло, и увидела, как Кили побледнел. — Нужно вычистить гной, а Оина все нет. — Он в Эреборе, кому-то из раненых тоже худо. За ним послали, — Кили не сводил глаз с трясущегося Торина, а потом резко обернулся ко мне, и я увидела, сколько боли в его глазах. — А ты сама сможешь? Технически я знала, что нужно делать — папа однажды сильно простудился на рыбалке, и у него в подмышке выскочил фурункул, да такой, что отец даже не мог вести машину, и я возила его к доктору и сидела рядом во время процедуры. А вот делать что-то подобное самой мне никогда не приходилось. Но смотреть на страдающего Торина было просто невыносимо, и я решилась. — Попробую. Только тебе придется его подержать, дать отвар сейчас не получится. Кили кивнул и встал в изголовье, а я быстро приготовила все необходимое, сложила на стул, чтобы было под рукой и прокалила на огне нож с длинным лезвием. — Давай, Кили, — севшим от страха голосом шепнула я, и Кили навалился, прижимая Торина к постели. Руки дрожали, а сердце билось где-то в горле, и я медлила, стараясь успокоиться. — Давай, не тяни, — поторопил меня Кили, и я, коротко выдохнув, кивнула. Насколько могла осторожно, вскрыла нарыв с одного края и принялась вычищать рану, щедро поливая обеззараживающим раствором. Торин дернулся и взвыл, как зверь, но Кили, вцепившись мертвой хваткой, держал его изо всех сил, и только голова раненого металась по подушке. — Тихо, милый, тихо… — дрожащим голосом приговаривала я, стараясь не причинять Торину лишней боли. Вся процедура заняла не больше пяти минут, но мне они показались вечностью. Торин продолжал метаться и сделать перевязку никак не удавалось. Рана открылась, засочившись кровью, и я испугалась. — Надо дать ему отвар, а когда уснет, перевяжем. — Давай, только быстрее, — сдавленно выговорил Кили, с трудом удерживая все сильнее мечущегося Торина. Но едва я поднесла чашу к его губам, Торин с такой силой дернул рукой, что Кили не смог его удержать, и чаша вместе с отваром полетела на пол. Пытаясь помочь Кили, я перехватила руку Торина, и только тут заметила, что она больше не ледяная. Напротив, теперь раненый весь горел и что-то бессвязно бормотал — видимо, бредил. Испугавшись еще больше, я глянула на Кили, но увидела, что ему страшно не меньше моего. А жар у раненого становился все сильнее. Отчаявшись сделать что-то еще, я кое-как обтерла Торина мокрым полотенцем, и тут наконец в шатер влетел обеспокоенный Оин, а следом за ним Гэндальф, Фили, Балин и Двалин. Увидев, в каком состоянии Торин, Гэндальф кинулся к ложу, простер руку над головой раненого и что-то зашептал. И вскоре Торин успокоился, а бедный Кили бессильно сполз на пол и уронил голову на руки. Сбивчиво рассказав, что случилось, я с ужасом смотрела на остальных, считая себя виноватой. Возможно, нужно было немного подождать… Но Оин, осмотрев рану, вдруг обернулся и резко прервал мои излияния: — Ты все сделала правильно. А я так и застыла с открытым ртом. — Я и сам удивлен, но ты молодец. С Торином все в порядке. Невероятное напряжение разом отпустило, и я спрятала лицо в ладонях, изо всех сил сдерживая слезы облегчения. Но, не удержавшись, всхлипнула и сразу почувствовала, как кто-то развернул меня к себе и крепко обнял. А я вцепилась в его одежду и все-таки разревелась. — Ну будет, милая, не плачь, — приговаривал Балин и по-отечески гладил меня по голове. — Испугалась? Я только кивала, давясь слезами, а седой гном баюкал меня, как ребенка. Весь следующий день мы просидели рядом с Торином, и лишь на закате гномы и волшебник вернулись к своим делам, только лекарь остался на ночь. Температура у раненого продолжала оставаться высокой, но Оин говорил, что это хорошо — этот внутренний огонь очищает тело. Ночью мы дежурили по очереди, и оба смогли немного поспать. А ближе к утру температура стала снижаться, и на рассвете Торин наконец открыл глаза.