Если это было

Сегодня - Вот ответь! Что будешь делать? Вот идёшь, видишь, - принимают пацана. Пятеро амбалов. Вступишься? - Позову на помощь. Позвоню в полицию. - Я тебя умоляю, Оксана! Ты сама работаешь в полиции, ты же понимаешь, что, пока приедет наряд, будет поздно. Так вступишься? - И наутро в некрологе будет не один труп, а два. Иван, это глупо, - лезть в чащу амбалов! Пацан не справился, а я приду и всех раскидаю! И вообще, что за вопросы? Что ты затеял? - Да так, ничего, - пожав плечами, ответил Тихонов. – Просто интересуюсь… Оксан, ведь ты сейчас представляла на месте жертвы абстрактных людей. А если бы оказался знакомый?.. Взгляд Амелиной медленно потемнел. - Во-от, видишь! Тут всё очень зависит от того, кем тебе приходится жертва… - Перестань! Что-то я не понимаю, Тихонов, ты на мне психологический эксперимент ставишь? А сам-то как бы поступил? - Как-как… Да так же, наверное. Позвонил бы, позвал на помощь. Только не полицию, а знако… Амелина резко перебила: - Не отверчивайся. Если бы кто-то знакомый? Вот представь – идёшь, темно, и бьют кого-то. Пригляделся – а это твой друг. - Да какой друг, - скривился Иван. – Нет у меня уже друзей. Всех приняли, - мрачно усмехнулся он. - Ну ладно, - не сдавалась Оксана. – Пусть не друг. Пусть… идёшь ты… а там… А там – Рогозина! Тихонов поперхнулся. - Ты офигела, Оксан? Переплюнь! - Что это ты плюёшься, Оксана? – полковник, как и всегда, вошла неслышно и вовремя. – Хорошо, не в потолок… - Но было заметно, что мысли Галины Николаевны далеки от лабораторных бесед. – Иван, закажи билет Гринвича и забронируй гостиницу… Лучше прямо сейчас. - На ваше имя? - А на чьё ещё? – с лёгким раздражением ответила Рогозина. – На моё, конечно… Конференция. Послезавтра. Рейс лучше вечерний, Вань. Спасибо. Оставив паспорт, она ушла. Могла не оставлять – паспортные данные полковника Тихонов давно знал наизусть. *** Независимо усмехаясь, сунув руки в карманы и карамельку в кулак, ты снова идёшь бродить. Тем же маршрутом, что и вчера, и позавчера… Что ж такое с тобой, Тихонов, спрашиваешь себя ты. Что ж с тобой такое?.. Финальный аккорд – всё та же арка и наплывающая на тебя высотка. С удовольствием подставляешь лицо ветру. Снова видишь мальчишек – снуют, как мальки в воде. Задумываешься: хотел бы стать таким?.. Вернуться? Поменять?.. Хотел бы, наверное. Кто не хочет. И она хочет. Наверно. Прожитые годы, пустая юность. Прожитые годы, пустая юность… Выбрала бы она другую профессию, знай, сколько грязи в этой? Хотя знала, знала, конечно, глядя на отца. А если бы знала, что останется вдовой? Ты впервые подумал о ней как о вдове. Это прозвучало в голове так странно. Ты не мог представить, и какая она была жена. Галина Николаевна – жена. Это звучало ещё странней. И ещё… глупее как-то. Забавно думать, что много лет назад вы могли одновременно гулять по одному и тому же городу: она с мужем, а ты – один. Нашёл недавнее фото в галерее. Увеличил, всмотрелся. Жалеет. Наверное, жалеет. О многом… Ещё раз вгляделся в фотографию и вдруг захотел увидеть её – так, что подкинуло со скамейки. Но до Рогозиной было не добраться. Она уже в Гринвиче. Гринвич, Москва, дом – какая разница сейчас. Из тёмного двора прошлого весь мир одинаково далёк. Наушники в уши, щёлк с злостью по сенсору, и что-то заиграло наконец. Тыц-тыц-тыц. Ну, вперёд, Тихонов. Гравий под подошвами, размахаистая рубашка вьётся от ветра, словно крылья. Быстрее. Ещё быстрее! Тыц-тыц-тыц! Уже легче, уже жить можно. Чёрт возьми, Галина Николаевна, за что ж вы на мою голову. Некогда - Брысь, - сказала Рогозина. Интуиция сработала безотказно: стоит сейчас чихнуть – и полковник взорвётся. Лейтенант поспешила исполнить приказ. Она миновала уже два квартала, но в ушах всё ещё звучало «брысь», звонкое легкомысленное словечко. Только полковник сумела произнести его так, что Амелина испугалась за них обеих. А ещё за Тихонова, который оставался в здании. Она хотела разыскать его и поскорей увести, но и сама не вполне поняла, зачем оставила Ивана наедине с разъярённой Галиной Николаевной. Хребтом чуяла: иногда он становится единственным для неё, может быть, единственно-возможным в целом мире. Сам Тихонов, ни о чём не размышляя, шёл к раздевалке. В голове ватным туманом стояла сладкая сонливость, такая мощная, что едва не валила с ног. Надо умыться, с трудом подумалось ему. Ледяной водой. Дверь была приоткрыта. Кран развинчен, о кафель тонко звенела струйка воды – так тонко, что сначала ему показалось: капель за окном. У зеркала над раковиной склонилась знакомая фигура. *** Галина Николаевна сидела у себя в кабинете. На столе перед ней белели крупные яйца, высилась горка деревенского творога, тепел пышный домашний пирог с ягодным вареньем. Случайные клиенты Службы, сельчане, отблагодарили начальницу ФЭС по-своему, так, как испокон века принято было в деревне оплачивать труд священников, врачей и учителей. Рогозина, упёршись лбом в кулаки – унять головную боль – рассматривала дары. Яйца бликовали в холодном свете ламп, тесто так и лоснилось, блестели тёмные, густые и липкие капли варенья. «Как кровь», - вдруг померещилось ей. Голова болела нещадно. Хотелось сжать её, затолкать боль поглубже, внутрь, чтобы хотя бы добраться до дома. Запах еды, особенно плотный, тёплый аромат укутанного в тряпки пирога, вызывал тошноту. Зато творог казался заманчиво свежим, кисловатым… Её посетило безумное секундное желанье набрать полную пригоршню и приложить ко лбу. Но она только подцепила мизинцем одно зёрнышко. Примяла языком – оно оказалось не кислым, а солоноватым. Вспомнилась дача. Съездить бы… И тут затошнило так, что она бросилась вон из кабинета. *** Тихонов протянул ей мокрое полотенце. Отжал плохо, и холодная вода стекала на пиджак, на руки, на пол. Белая, как мел, Рогозина, едва держась на ногах, выдавила: - Ты чего ещё здесь? - Я… так, - неопределённо пробормотал он, и сам отчего-то бледный, как мертвец. – Всё в порядке, Галина Николаевна? Может, врача?.. - Ой, не надо… Ваня, я тебя умоляю, у меня в кабинете на столе… яйца… убери, а? Он не удивился, пошёл вперёд. Когда она вошла, стол пустовал. Боль утихала. Они пили крепкий, сладкий, совершенно не по-её заваренный чай; Тихонов клевал носом. По рукам разлилась привычная после мигрени слабость. Полковник подняла чашку, неловко звякнув о блюдце, Иван тотчас вскинул голову. - Всё нормально. Всё нормально... За последним глотком она вдруг вспомнила, что дело о мистическом сельском убийце закрыто. Они бились с ним больше месяца – невнятные показания, глухое место, деревенские суеверия... Но сегодня дело закрыли, убийца в СИЗО, голова почти не болит, и чай, даже заваренный не по-её, необыкновенно вкусный. С удивлением посмотрела в чашку: уже допила? - Вань? Но Тихонов уже спал, неулыбчивый, усталый, сжимая в руках мокрое полотенце.