Если это было

Некогда Ты дремал наяву, когда Рогозина вошла в лабораторию и поставила на стол две кружки и тарелку бутербродов. (А ведь сама запрещала есть везде, кроме буфета!) Определил по запаху быстрей, чем разглядел: кофе с молоком и сахаром. Мм… Бутерброды… так… с сыром и ветчиной? Нет, кажется, что-то копчёное… Мм, как вкусно… Ты впился зубами, заурчал, так и не разобравшись, а после третьего глотка уже был в состоянии воспринимать слова полковника. Она глядела на тебя, улыбаясь и поглаживая свою чашку. - Обедал? На всякий случай ты кивнул. - Спал сегодня? Хоть сколько-то? Ещё один кивок с микроскопической лукавой улыбкой. - Власову увезли с острым отравлением. До Данилова не дозвониться. Поедешь со мной? Вот так и вышло, что вместо Риты и Степана на дело поехали вы. Рогозина с б̀ольшим толком справилась бы одна, но инструкция сверху была категорична: без напарника – никакой работы. Маргарита с температурой под сорок лежала в приёмном покое, Данилов едва не попал в аварию на въезде в Москву, а в ФЭС кроме вас были только стажёры и охрана. Не Аллочку же ей было брать с собой, в самом деле. Ты проглотил оставшиеся бутерброды и побежал одеваться. Когда вышел, Галина Николаевна уже ждала тебя на крыльце. - За пару часов управимся. Если только не застрянем на обратном пути. Других пояснений не требовалось, ты прекрасно знал, куда вы отправляетесь. Дело подробно обговорили ещё вчера, разумеется, в присутствии оперативников. Надо же, про себя хмыкнул ты. Бывает ведь так – Рита выбыла из строя, Степан недоступен, у Круглова отгул… Смешно, если подумать: ладно, Рогозина, она, по большому счёту, тоже оперативник. Но ты!.. Ты! Ты, выходит, просто ищешь очередное приключение на свою задницу. Так оно и вышло. Ничего опасного, уверяли Рогозину в верхах. Отпрыск влиятельного политика перепил, проворовался и прячется в захолустье. «Щепетильное дело, Галина Николаевна… В порядке исключения…Поищите оболтуса…» У Рогозиной эти исключения стояли вот где, но отказать она, разумеется, не могла. К тому же к пряткам примешалось что-то нехорошее, вроде реакционной газеты против отца-политика. Правда, отец об этом не подозревал; выплывшая подпольная типография была плодом уже твоих ночных бдений. Надо ведь было копнуть под сынка. Ничего опасного – так считала и сама Галина Николаевна. По её немного дёрганой сегодня манере вести ты угадывал раздражение – из-за того, что пришлось брать тебя, второго, лишнего. Балласт. Да ты и стал балластом, когда, перепрыгивая забор, вывихнул ногу. И стыдно было, и больно, и смешно. Где только ни лазил, и ничего. А сейчас, перед ней… Рогозина чертыхнулась сквозь зубы, подвернула тонкую джинсу штанины и ощупала голень. - Идти можешь? Вопрос прозвучал совсем буднично, так же, как «Обедал?» или «Спал сегодня?». Ты в третий раз кивнул. Идти ты мог. Хромал, конечно. Особенно тяжко дался участок у тонкого металлического забора по пояс. Забор ходил ходуном от ветра, приходилось держаться за пыльные мокрые планки, шагая по кромке скользкого бетона. Это была длинная, бесконечная, старая грязная улица, по обеим сторонам – склады, гаражи и глухие кирпичные дома. С неба сочился жидкий белёсый свет. В ноге кололо. Рогозина, сверяясь с навигатором, шла впереди. Изредка оглядываясь; ты кивал ей – всё в порядке! – и, сцепив зубы, двигался дальше. В один момент коричневая земля и белое небо, качнувшись, едва не поменялись местами. Дрожа, ты прислонился к стене на секунду. Хотел отдышаться и нагнать полковника – но то ли застонал, то ли позвал её против воли. Закрыл глаза, и, когда открыл, она была рядом. С таким тобой речи не шло ни о поисках, ни о типографии. «Заказчик» хотел, чтобы вы выяснили, где в этом грязном захолустье обитает его птенчик, и только. Наряд посылать боялся – спугнут. Что ж… вы не выяснили, выходит. Бывают же дни, когда всё идёт не так. Полковник волокла тебя на себе до самого конца той грязной улицы. Ты не помнил, как она успевала оглядываться по сторонам, не запомнил, в какой момент вдруг остановилась. - Вань, - она наклонилась близко-близко, ты почувствовал дыхание на лице. – Я, похоже, поняла. Я поняла, где он. Подождёшь меня здесь? Да ты душу продашь ещё за один такой шёпот. Конечно, подождёшь. Сегодня Разобраться бы с протоколами. Привести в порядок отчёты, не дожимая до последнего. Но лень. Лень, да?.. Раскрываешь ноутбук, выводишь из спящего режима, вяло возишь мышкой. Морось по ту сторону стены набирает силу, на подоконник уже вскакивают первые, самые отчаянные капли. Отщёлкав немного, понимаешь: ловить нечего. Игрушки не помогают; мельком глядишь на заставку – какой-то лес, мечи, горы, - и захлопываешь крышку. Лень что-то готовить, лень думать; достаёшь хлопья. Если говорить о лени, то тебе лень (да и нечем) их развести. В холодильнике ни молока, ни йогурта. Голяк. Ковыряешься ложкой и пальцами, вытаскиваешь из пакета изюмины. Чувствуешь себя немного лошадью. Старой забытой лошадью. Кожа влажная и липкая от духоты, а в окне заманчиво свежо. Наверное, пора выйти куда-нибудь. Влиться в уличное море-после-дождя, как ручей. *** Ты всегда считал Москву своей. В детстве никто не ограничивал твои походы и вылазки, никто не запрещал нырять в старые дворы и ползать по чердакам. Ты не жалел об этом, не ныл, ты об этом даже не думал – ведь не жалеешь о том, чего не знал, так?.. А ты не знал. Ни беспокойства за твою шкурку, ни напоминаний вроде «возвращайся к девяти» или «не забудь ключи». Сколько ты себя помнил – город был твоим. Равнодушным, бесконечным, но приютившим тебя, особенно после Лары. Да и до того. Но потом вышел разрыв, вышло так, что ты и позабыл, когда в последний раз бродил по переулкам. Пять лет назад? Десять?.. И вот после дела о подростке, скрывавшемся от родителей по чужим гаражам и складам, ты вдруг вспомнил давнее ощущение заброшенности, слияния, растворения в бескрайнем городе. Но воспоминания были какими-то слишком материальными, слишком реальными: звуки, картинки, запахи. Ржавчина на перекладине турникета, то, как потом пахли ладони; молочные липкие стебли одуванчиков в пальцах. Нагретый шифер крыш. Ребристые педали велосипеда и пыльная длинная футболка на все случаи твоего неспокойного мальчишьего бытия. Когда ты перестал быть тем беспризорным подростком? Перестал ли? Ты, кажется, просто раскрылся, как цветок в тепле, но ядрышко внутри так и осталось тугим, твёрдым, сжатым. Тощий бродячий кот. Этот кот, как оборотень, показывался наружу временами. А сегодня вот вышел весь, тебя вывернуло наизнанку, на поверхность, жмурясь, выскользнули все отчаянные инстинкты забияки-одиночки. Драться, цепляться, прятаться и хитрить, бежать или бояться. Растворяться в городе, в дворах и дорогах. Теряться в них. *** Когда маршрут (тот, что отчаянно требовала сегодня душа) нашёлся, уже смеркалось. Это были не те места, где ты рос, но один из районов твоего детства – шаблонов, совершенно неотличимых друг от друга. Три вихрастых пацанёнка с гиканьем летят прямо на тебя. Быстро шагаешь прочь – пока не узнал в одном из них себя. Скамейка возле арки всё ещё влажная после мороси. Глядишь вверх. Дом словно плывёт на тебя. Скидываешь рюкзак, пальцы сами собой снимают блокировку с планшета – и улыбаешься невольно. На дисплее фотография: вы с Галиной Николаевной. Висишь на спинке ее кресла, смотришь на экран, а она, повернувшись, на тебя. Уверен, ты видел эту фотографию кое-где ещё... Кот-оборотень на минуту втягивает когти и мурчит, почти как домашний. Темнеет, и внутри звонкой стрункой натягивается страх. Пора возвращаться. Пора возвращаться в свою жизнь, где ты не одичалый несчастный пацан, у которого и осталось, что чердаки да сестра, а Иван Тихонов, начальник компьютерного отдела, нужный, надёжный и иногда – почти свой. Но настроение десятилетней давности, наконец-то завладевшее тобой вновь, не отпускает так просто. Ты поднимаешься, потягиваясь, засовываешь планшет в рюкзак, но не можешь удержаться от того, чтобы хоть минуту не поглядеть вверх. Тебя всегда завораживал вид снизу: крыши, листья, окна. Облака. Небо… Как ты счастлив сейчас, что то время прошло, прошло навсегда, и у тебя нет никаких причин думать о нём теперь.