Орден "Красная звезда"

27 июня Советский Союз, Ленинград Исаакиевская площадь       Исаакиевский собор, возвысившийся над Ленинградом, не нравился Романову. Можно даже сказать, раздражал его своей колоссальной мощью, буквально подавляя вторую столицу советского государства. Ему всегда казалось, что этот колосс буквально издевается над ним, пламенным коммунистом, возглавлявшим город уже пятнадцать лет. Собор олицетворял собой ту старую, царскую Россию, что была сметена полыхающим пламенем пролетарской революции – нет больше ни блистательных офицеров, ни барышень в легких беленьких платьицах, ни надменных пузатых купцов, разъезжающих по городу на пролетках извозчиков – таких же степенных, бородатых и неторопливых, как и сами купцы. Блистательные офицеры уже давно сложили свои отчаянные головы – кто под Орлом, кто под Ростовом, кто в Крыму, кто в Сибири, а кто и в подвалах ЧК. Последние же ныне доживали свои последние дни за границей в капстранах, лишь изредка упрямо надевая свои мундиры с золотыми погонами и изрядно поблекшие ордена на немощные старческие тела. Барышни вслед за офицерами бежали за границу, повыходили замуж за французов, итальянцев, немцев – не так-то много осталось русских женихов после гражданской, не все белогвардейцы, ой не все были похожи на свои карикатурные изображения на агитплакатах – дрались они жестоко и яростно. Тысячи, десятки, сотни тысяч как мальчишек-интернационалистов, так и солидных отцов семейств досрочно стали коммунистами, беззащитные перед меткими пулями и яростью штыков защитников старого мира. А все же пролетарская сила, пролетарская ярость была крепче – не без удовольствия отмечал Романов, - переломили мы их.       А вот Исаакиевский собор переломить ему не удавалось. Последним белогвардейцем стоял он на своем посту в центре северной столицы и будто насмехался над первым секретарем горкома – ну что же, коммунист, отрекся от старого мира? Вот он я, я из старого мира, и ты мне не указ, «товарищ». Где твои достижения «передового социалистического строя»? В Москве, может, у вас, что и вышло, а здесь пока что над городом властвую я!       Поездки в Москву и впрямь вызывали у Романова раздражение. Глядя на сталинские высотки, на главное здание МГУ, на огромные Лужники, он жгуче завидовал московским товарищам, что смогли позволить себе осуществить стройки такого размаха, на фоне которых древний Кремль смотрелся довольно блекло. В Ленинграде его достижения были значительно скромнее. Ну не было где размахнуться особенно, вот и весь сказ. Так и оставался Ленинград прежним, непокорным серпу и молоту. Да и жители его Ленинградом звать не очень-то желали – вроде Ленинград да Ленинград, а нет-нет, да и проскочит крамольное «Петербург».       - Течет вода Кубань-реки куда велят большевики, а Петербургу большевики не указ – невесело подумал Романов. Глядишь, и вернутся обратно так золотопогонники, все ведь им сохранили. Эх, не поднялась у Сталина рука на старую столицу, не разрешил «старый мир до основанья разрушить». Теперь и маемся тут.       Обида на старый, дореволюционный Ленинград все еще немилосердно жгла сердце генсека.       - По правде говоря, конечно, сам виноват – поддался на уговоры дочери. Ну чего стоило отказать ей, прикрикнуть? Ишь чего удумала, сервиз из Зимнего Дворца! А ведь дал слабину тогда, поддался на уговоры – вот и угробил напрочь себе карьеру! Ведь я, я должен был вместо выскочки ставропольского в Москве сейчас сидеть – а теперь из-за этой посуды дурацкой так и просижу до конца жизни здесь. Была настоящая мужская работа, а стала почетная пенсия!       Глава Ленинграда поднялся с лавочки и погрозил пальцем нависшей над ним громаде собора.       - Стоишь, паскудник? Победил меня? Рано радуешься, мы еще повоюем! – мысленно проворчал он собору. – Так повоюем, что колхозному дураку тошно станет!       Романов в последнее время полюбил гулять по центру города по утрам. Гулял, конечно, один, без охраны – чай, это в Москве даже вшивый глава райкома выпрашивает себе охранников. А здесь, в городе Ленина, столице революции, партийный работник должен помнить, что он народу трудовому служит, не собственному пузу. «Работать надо, а не о дефицитном барахле думать, тогда и люди тебя уважать будут!» - не так давно орал он одному из городских чиновников, растерянно трогающему изрядно попорченную пролетарскими кулаками физиономию. Тогда секретарь горкома лично вмешался в инцидент, не позволил милиции завести дела и для хулиганов, отметеливших толстопузого бюрократа все закончилось легким испугом – хотя какие там хулиганы, обычные работяги с окраины, уже в годах и с семьями. Не сажать же их за то, что справедливости хотели?       Романов не боялся похожего инцидента – а чего бояться? Ленинградцы его уважали в большинстве своем. Были, наверняка, недоброжелатели – так поди опознай его еще. Не всякий, ой не всякий догадается что он руководитель Ленинграда Григорий Романов, а не обычный пенсионер, вышедший на утренний моцион. На самый крайний случай за ним неизменно ведется пригляд – для КГБ хозяин Ленинграда не указ, и среди немногочисленных «жаворонков», его окружавших, кто-то – совсем не тот, за кого он себя выдает. Работает мышка-наружка, тихо, незаметно, но работает.       Григорий Васильевич вновь уселся на лавочку, и, улыбнувшись вставшему уже солнцу, медленно накрывавшему город, решил еще раз сыграть в эту игру.       - Итак, пятеро. Два дворника, орудуют метлами вовсю. Вероятно, один из них. Дальше. Девушка в длинном, до пят черном платье, сидит на противоположной скамейке, читает книгу – эх, не на что даже и полюбоваться. Вряд ли, слишком приметная. Парочка прогуливается поодаль – тоже вряд ли, хотя со счетов сбрасывать не стоит…       Понаблюдав за окружающими еще с пару минут, Романов не без удовлетворения поздравил мысленно себя с победой. Как он и предполагал, офицером КГБ наружного наблюдения оказался один из дворников – опытный градоуправленец, Романов прекрасно разбирался во всех тонкостях работы жилищно-коммунальных служб, даже в таких банальных, как уборка улиц. Один из дворников работал спокойно, уверенно, скупыми размашистыми движениями сметая пыль к поребрику. Второй же был куда менее опытен, метлой работал вяло и регулярно поднимал голову, делая вид измученной долгой работой труженика метлы, нетерпеливо ожидающего окончания работы.       - Один-ноль, товарищи чекисты. Сегодня «Зенит» играет, пожалуй, получше, чем ЦСКА.       Между тем, пока Романов упражнялся в наблюдательности, девушка напротив него закончила с чтением, убрав книгу в кожаную «почтальонскую» сумку. Поднявшись, она пару секунд постояла на месте, думая, куда ей двинуться.       - Не дождалась своего кавалера, – мысленно усмехнулся Григорий Васильевич. – Не судьба им, видимо, сегодня променад по городу устроить.       Девушка, однако, неожиданно для самого Романова, направилась именно к нему.       - Извините, - тихо сказала она, - Вы не подскажете, во сколько собор открывается?       Романов усмехнулся. Боковым зрением он заметил, как напрягся метущий улицу поодаль второй дворник, и тут же расслабился, уловив, видимо, чутким ухом вопрос.       - С богом пойти — счастья не найти; с наукой пойдешь — счастье найдешь! – весело продекламировал Романов ей в ответ.       В глазах девушки блеснули слезы. Она попыталась волевым усилием сдержать их, и это почти получилось. Но одна все же предательски прорвалась, покатившись по миловидному личику.       Романов опешил. Впрочем, его ступор длился недолго. В считанные секунды он, просчитав ситуацию, сумел сделать правильный вывод – девушка просто-напросто не ожидала от него такой реакции. Глава Ленинграда на крайнем заседании ЦК был ознакомлен с засекреченными результатами социологического опроса, касающегося религии – согласно ему, более восьмидесяти процентов граждан СССР считали себя верующими. В связи с этим и было принято решение давление на церковь окончательно прекратить с целью не подогревать ситуацию – за церковью приглядывали, следили, чтобы она не занималась антисоветчиной, но не давили, травли в печати не устраивали и нерадивых комсомольцев, тайком посещавших церковь, на собраниях не разносили. Более того, открыли для церковных служб целый ряд храмов, включая и злополучный Исаакиевский собор. Григорий Васильевич, впрочем, считал такое решение неразумным, хоть против и не выступил, воздержался на голосовании.       - Девушка, постойте! – окликнул ее Романов. Девушка уже успела развернуться с явным намерением уйти. – У Вас горе? Что у Вас случилось?       Девушка смахнула слезу со щеки, шмыгнула носиком и всхлипнула:       - Жениха у меня убили. В Афганистане.       Секретарь горкома неслышно ругнулся сквозь зубы. Это решение покойного Леонида Ильича он полагал самым его большим промахом. Шестой год уже длилась эта мясорубка безрезультатно, раздражая все больше и больше советское общество. Впрочем, раздражал не столь сам факт ведения боевых действий, сколько связанная с ним советская действительность. Это были и слащавые рассказы дикторов о том, как бравые советские солдаты ну совсем не воюют там с бандами озверевших от крови, наркоты и религиозного фанатизма моджахедов. И демонстративное хамство советских чиновников, которые презрительно морщились, завидев двадцатилетних ветеранов, явившихся за положенными им льготами. И всплеск наркоторговли по всему Союзу – многие воины-интернационалисты пристрастились к «дудке» и «игле» за время выполнения воинского долга. И многое, многое, многое...       - Присядьте, девушка, – мягко сказал Григорий Васильевич. – Как вас зовут?       - Алисой. – Сквозь невидимые слезы ответила та, упорно продолжая бороться с накатывающими рыданиями. Послушно склонив голову, она присела рядышком.       - Послушайте меня пожалуйста, Алиса. – Также мягко продолжил Григорий Васильевич. - Не сочтите мои слова за издевательство. Ваш жених принял достойную смерть. Это вам говорю я, как представитель советской власти. Это не просто достойная смерть, это лучшая из всех смертей, что только можно представить – погибнуть в бою за Родину. Он ведь храбро сражался, да?       - Два ордена и две медали, - чуть успокоившись, ответила Романову Алиса. – И награжден орденом «Красная звезда» посмертно.       - Вот видите, Алиса, он воевал, не жалея себя, воевал за нас с Вами, за наше Отечество. Не думаю, что он не желал себе такой смерти. И он, без сомнения, искренне Вас любил – иначе не пошел бы воевать. Потому что он хотел, чтобы ваша семья жила в мире и спокойствии, чтобы не было ни войн, ни потрясений. Поверьте старику, я прошел войну от самого начала и до победного конца – тогда миллионы семей остались без отцов и сыновей, многие барышни вроде вас – без мужей и женихов. Ваш жених был героем, каких мало в настоящее время. Он принес себя в жертву ради Вас – нет большей любви, чем эта. И ваша главная задача теперь – быть достойной его. Просто быть достойной. Возьмите мой платок, утрите слезы, они не идут вашему прелестному личику.       Девушка послушно приняло белоснежный платок, который Григорий Васильевич достал из нагрудного кармана своего пиджака. А Романов извлек оттуда же блокнот, карандаш и, наклонившись к Алисе, спросил:       - Отчество и фамилия ваши как?       - Двачевская Алиса Дмитриевна. – Тихо проронила та уже спокойным, без слез, голосом.       - Зайдите завтра ко мне в горком в одиннадцать часов. На проходной так и скажите – к Григорию Васильевичу Романову, я велю пропустить и проводить. Я постараюсь вам помочь по мере своих сил. А собор давно уже открыт. Сходите, Вам станет легче.       И, придвинувшись к ней, доверительно шепнул ей на ухо:       - Я и сам, знаете ли, иногда в церковь хожу. Когда от наружки удается оторваться. – Романов усмехнулся. – Идите, и помните про завтра!       - Спасибо Вам, Григорий Васильевич. – Девушка несмело улыбнулась, встала, но, сделав несколько шагов, обернулась. – Скажите, а почему Вы мне помогаете?       Григорий Васильевич усмехнулся, почесал себя за ухом и ответил:       - Потому что так ПРАВИЛЬНО. Идите. Поговорим завтра.       Алиса ушла. Григорий Васильевич поскреб в затылке, потянулся за портсигаром, и, вспомнив о том, что бросил курить, в очередной раз ругнулся про себя.       - А правильно Леонид Ильич говорил, - подумал он, - к старости становишься совсем уж сентиментальным. Но здесь по другому нельзя. Это то поколение, что сделает нашу страну действительно коммунистической. Они должны верить. Без веры нас рано или поздно сомнут. Не понимают этого кремлевские бюрократы, не понимают.       Взгляд Романова зацепился за книжку, что Алиса, уходя, оставила на лавочке. «Тихий Дон» - прочитал Романов, «М. Шолохов».       - Хорошие книги молодежь читает!       Из книги торчала закладка. Удовлетворяя праздное любопытство, Романов открыл книгу.       Мелеховы на двенадцатый день после известия о смерти Григория получили от Петра два письма сразу. Дуняшка еще на почте прочитала их и — то неслась к дому, как былка, захваченная вихрем, то, качаясь, прислонялась к плетням. Немало переполоху наделала она по хутору и неописуемое волнение внесла в дом.       — Живой Гриша!.. Живой наш родненький!.. — рыдающим голосом вопила она еще издали. — Петро пишет!.. Раненый Гриша, а не убитый!.. Живой, живой!.. Григорий Васильевич аккуратно закрыл книгу, глянул на часы, и, сунув книгу под мышку, двинулся в сторону Смольного – рабочий день у него начинался через час.