Под южной звездой

От двадцать девятого ноября две тысячи седьмого года «Когда я горел, горело и небо, нависшее надо мной» Даже если уйду однажды, В небе ласковый млечный путь Акварелью раскрасить каждый Шаг твой. Ты просто верен будь, А луна и в хрустале звезды Город твой осветят во мгле, Абсолютно для счастья создан Наш с тобою безумный свет А когда я вернусь. Вернусь же! Воздух станет густее туч, Облакам станет ветер нужен Солнце в небо, наверх, вернуть. Ты дождись, и однажды, знаешь, Осень сможет со мной вдохнуть, Кровью вдохи переплетая, ..ртуть. Я стоял у входа в её комнату и старался собраться с мыслями. Стоять здесь, около её маленькой обители, было настоящим испытанием для меня. После исчезновения Клэри я не поднимался на второй этаж, на котором она жила, спал в гостиной, старался даже не смотреть в сторону лестницы. Даже тут, на пороге её комнаты, пахло ее духами. Душистый запах лаванды, витающий здесь, так сильно напоминал о ней, что у меня начинала кружиться голова. Повернувшись спиной к двери, я глубоко вздохнул и определил, в какой стороне восток. Два шага не были двумя, на самом же деле они были двадцатью. Клэри и раньше вместо десяти, чтобы запутать, называла один. Сейчас она сделала так же, но в этот раз запутать она желала не меня и не маму. Коридор в нашем доме был просторным, но его стены, окрашенные в темно-зелёный, все равно не давали мне продохнуть. Делая очередной шаг вперёд, я задумывался: а не упаду ли я прямо сейчас? Пол, старый и грязный, скрипел под моими ногами. А люди, изображенные на портретах, грозно глядели на меня. Я терялся. Впервые в жизни я сходил с ума от таких простых вещей. Передо мной, на стене, весела картина, нарисованная моей матерью. Песчаный берег, омываемый холодным морем, шипел на меня с картины. Чайки, летающие над землёй, истошно кричали, а южный ветер выл и плакал. Я снял мамину работу, чтобы проверить стену на тайники. И когда там ничего не обнаружил, начал вынимать картину из рамы. Я и не предполагал, что там можно спрятать что-то больше фантика от конфеты. Но, сделав небольшую дырку в полотне там, где был угол рамы, сестре удалось спрятать свой маленький блокнот. Обшарпанный, с потрепанными листами, такой, каким я помнил его, он был у меня. Её секреты находились в моих руках. Теперь я знал, что искать. Эта зацепка не привела меня в тупик. Все чаще и чаще я ловил себя на мысли, что Клэри, моя маленькая Клэри, вовсе и не умирала.

********

Я долго сидел, разглядывая её рисунки. До сих пор помню, с каким наслаждением она держала в руках карандаш. Каждое движение её руки, её тёплая улыбка, искрящиеся глаза — все это накрепко въелось в мою ухудшающуюся с годами память. Она рисовала и меня. Помню, у неё в комнате на шкафу висел мой черно-белый портрет. Там я, улыбчивый и счастливый, не походил на самого себя. Рисунков на самом деле было много. Больше, чем я ожидал. Все они оказались маленькими, уместившимися на страничках крохотного блокнота. Только каждый из них хранил страшный секрет. Я не умел рисовать. Не то, чтобы я никогда не пытался. Достаточно весело было портить мамины холсты, воровать дорогие тюбики с краской. Но наличие красок не делало меня художником. Искусство боя всегда давалось мне гораздо легче. Я балансировал с мечом в руке так же легко, как мама управляла кисточкой. Моя младшая сестра, в отличии от меня, имела способности к рисованию. Но, помимо этого, ей удавалось быть прекрасным сумеречным охотником. Кое-какие надписи и рисунки я понимал, другие же оставались мне непонятны. Руны, доселе неизвестные, покоились на страницах блокнота. На латыни были написаны их названия. Я знал, что Кларисса не была простым сумеречным охотником. До сих пор не понимаю, как ей это удавалось, но она умела не только использовать руны, но и создавать их. — Это как решать сложное уравнение, головоломку, — говорила она. — Ты знаешь, что должно получиться, и у тебя уже есть возможное решение. Тебе просто нужно удачно подставить цифры. Только вместо чисел закорючки, крестики и прочая чертовщина. Ну, ты ведь понял, не так ли? — Не особо, если честно, — ответил я. Свой сборник рун она прятала. Я не знал от кого, но всегда подозревал, что этот человек безумен в своих поисках. Было и другое: Пейзажи неизвестной мне местности, наброски старинных зданий. Среди них я отыскал и Институт Нью-Йорка. Фасад Института, комнаты, даже жители красовались на листах её блокнота. Сразу пришёл вопрос: что же она там делала? История нашей семьи — не самая лучшая история. Мой отец, Валентин Моргенштерн, был до безумия фанатичным человеком. И ради достижения своей цели он готов был пожертвовать всем, включая нас с мамой. Что он и сделал. Его желание - изменить сумеречный мир не только привело его к смерти, но и всеобщей ненависти по отношению к нему и его приспешникам. Моя мать, беременная Клэри, тогда бежала. Она скрылась в мире примитивных так хорошо, что Конклав признал её мёртвой. Меня же похоронили вместе с костями отца. Но на деле только двое из Моргенштернов мертвы. Если бы она решила вломиться в Институт, ей бы нужна была хорошая лживая история и парик. Она была уж слишком сильно похожа на свою мать, одинаковый цвет волос все бы только усугубил. Вероятно, она вошла в Институт, как жертва. Должен ли я сделать тоже самое, чтобы найти интересующие меня ответы? Тогда я и решил, не теряя времени, найти себе проход в чертов Институт. — Это будет легко, — шептал я, и голос мой эхом отдавался от пустых стен коридора. А будет ли?