Под южной звездой

Ветер завывал за окном, как сумасшедший, и отдавался эхом в голове. Она, радостная и увлеченная чем-то, рассматривала страницы в своем маленьком, потрепанном блокноте. Глаза ее светились, когда она смотрела на старые записи и рисунки, точно в них было что-то стоящее, что-то поистине волшебное. Я присел рядом с ней, чтобы заглянуть в ее тетрадь. — Что это? — опешил я. Она, загадочно улыбнувшись, бросила блокнот в сторону и поднялась с кровати. — Это называется акростихом, — восхищенно пробормотала она. — Если два шага и на восток, Джонатан, то только от сердца моих тайн — моей комнаты. Ее слова, казалось, не имели смысла. Потому я промолчал.

*******

От третьего ноября две тысячи седьмого года «Куда уходит тот самый свет?» Дни шли, а я не становился ближе в своих поисках. Каждая зацепка приводила меня в тупик. Возможно, вы знаете, случается такое: ты находишь что-нибудь, а оно оказывается совершенно бесполезным. Каждая неудача выводила меня из строя. Я ломался и вновь собирался по кусочкам. Первое, что я сделал — пошёл искать ответы у людей, сидевших тем вечером в пабе. Полиция не слушала россказни пьяниц и наркоманов, а вот я готов был поверить в их даже самые бессмысленные истории. Когда я пришёл, в помещении было безлюдно. Должно быть, все потому, что день только начался, и большинство постояльцев отсыпалось в каком-нибудь богом забытом переулке. Хозяин не позволял им оставаться на ночь, как и проживать в его заведении. Вообще эти люди мало что покупали. Приходили они сюда больше от нежелания проводить время в холоде и одиночестве. Никто не был против их присутствия до тех пор, пока они вели себя в рамках приличия. Пахло мерзко, этот запах я не забуду никогда: смесь того же дешевого спирта и чего-то кислого, похожего на лимон. Возможно, так пах чей-то одеколон. Выглядело это место тоже не очень. Обшарпанные стены, пожелтевший от грязи потолок, пол ничем не чище асфальта. Столиков стояло не много, было их от силы три-четыре. Всегда занятые и грязные они вызывали у меня тошнотворный рефлекс. За барной стойкой сидел малыш Джозеф — мужчина лет сорока пяти, ненавидящий свою работу. Когда я вошёл, он взглянул на меня, как на умалишенного. Сразу стало понятно: он что-то видел, что-то знал, мог рассказать мне о чем-то. Он был некрасив. Дело, наверное, заключалось в возрасте. Нос его, большой и горбатый, напоминал мне поломанную сосульку. Грязно-серого цвета глаза, посаженные слишком близко, походили на крысиные. Тем не менее, он не производил впечатление плохого человека. Разве что, человеком его все-таки было сложновато назвать. Оборотень, потенциальный вожак местной стаи. Я знал о нем все, он обо мне ничего. — Привет, — поздоровался я, и чего тогда только стоил его взгляд. Какой вожак? Потерянных щенок! Грязный, как это заведение, большой и бородатый, своим видом способный внушить страх кому угодно, он боялся до такой степени, что готов был повеситься на одной из старых люстр. — Зачем ты вернулся? — голос его был грубым и хриплым, подходящим ему. — Мне нужно знать правду, — ответил я напрямую, усаживаясь за барную стойку. — Расскажи мне все то, что рассказал полиции. Я ещё раз поморщился от ужасного запаха и задумался на секунду о том, как Джозеф проводит здесь столько времени. — Полиция и слушать меня не стала, и ты знаешь об этом, мальчишка! — вспыхнул он. Взгляд его стал грозным и пугающим. Я с восхищением и трепетом, свойственным мне, наблюдал за тем, как зрачки его темнеют, и ярость становится счастью столь доброго человека. — Тем не менее, — прошептал я, — ты ведь можешь мне рассказать? Говорил он немного и только по делу. Описывал вкратце все, что видел и слышал. — Я мало что помню, — сказал он, — но кое-что я запомнил отчётливо: твоё лицо, парень. Никто мне не верит, но вас было двое. Ты и он, одинаковые, как две капли воды. Только тот, другой парень, был пустым, его глаза были холодны и бездонны, он, казалось, вовсе не дышал. Это он воткнул ей нож в спину. Теперь я знал больше: убийца был высшим демоном, способным принимать любой облик. Тогда появлялось все больше и больше вопросов. Зачем высшему демону приходить за моей сестрой? Как она ему должна была насолить, чтобы он сам явился за ней? Оказалось, у Клэри было много секретов. Больше, чем у меня самого. Джозеф наклонился ко мне. Я слышал, как часто бьется его сердце, и видел, как трясутся его грубые пальцы. Он боялся так, как не боялся никогда раньше. — Она пела, парень. Пела, когда умирала. — Пела? — переспросил я. Он огляделся по сторонам, провел ладонью по вспотевшему лбу и кратко кивнул. Я не видел в округе никакой опасности, а потому посчитал его глупые гляделки самой что ни на есть паранойей. — Пела. Мурашки пробежались по моей коже. — Ты помнишь песню? Клэри ненавидела петь. У нее был красивый девчачий голос, и меня всегда удивляло, почему ей самой он так не нравился. Но факт оставался фактом: петь она ненавидела. Я помню всего лишь один единственный раз, когда моя сестра пела. Мама заставила ее исполнить какую-то дурацкую песню на день благодарения. Тогда Клэри выглядела так нелепо и смешно, что я сходил с ума от веселья. — Еще бы ее не помнить, — грустно рассмеялся мужчина. — Я из-за нее спать не могу. — Можешь... — Я напишу ее тебе. Он достал лист и ручку из небольшого ящика в барной стойке и начал писать. Я огляделся по сторонам и в который раз убедился, что никакой слежки нет. — Вот, — протягивая листок, сказал он. Тогда я поблагодарил его и ушел, не догадываясь о том, что именно эта песня перевернет все кверху дном и заставит меня проводить ещё больше времени за поисками чего-то неведомого. Я подумал, что этой песней она хотела сказать мне о том, что у неё есть шанс вернуться и встретиться со мной. Мне захотелось помочь ей воскреснуть, и я готов был на все ради этого. Моя глупость стоила мне многого. Даже если уйду однажды, В небе ласковый млечный путь Акварелью раскрасить каждый Шаг твой. Ты просто верен будь, А луна и в хрустале звезды Город твой осветят во мгле, Абсолютно для счастья создан Наш с тобою безумный свет А когда я вернусь. Вернусь же! Воздух станет густее туч, Облакам станет ветер нужен Солнце в небо, наверх, вернуть. Ты дождись, и однажды, знаешь, Осень сможет со мной вдохнуть, Кровью вдохи переплетая, ..ртуть.