Кровью едины

8 июля 2001 года       Дрожь пронизывала всё тело. Драко не понимал, что заставило его остановиться, но был благодарен этому чему-то. Осознание того, что он был готов уступить Грейнджер, что он хотел уступить ей, что был готов сам развязать эти чёртовы ленты и прильнуть к губам, издававшим тот желанный призыв таким манящим, но до смерти напуганным голосом, тяжёлым молотом било Драко по вискам. Что же его остановило? Страх? Врождённое чувство противоречия? Или, может быть, неуверенность в себе? Ведь она предложила единственный выход. Ему ничего не стоило согласиться. Но он всё равно был рад тому, что остановился, что ушёл и оставил её одну в этой холодной, пустой комнате. Да, он просто струсил.       Ноги сами привели к злополучной библиотеке. Веки слипались, страшно хотелось спать, но сейчас это было невозможно. Посреди бела дня в библиотеку мог зайти кто угодно, и тогда начнутся неудобные вопросы, или насмешки, что ещё хуже. Драко опустился на кожаный диван и откинул голову на мягкую спинку. Тишина. Прекрасная тишина вокруг и в голове. Всегда бы так.       Тихий стук шагов по каменному полу раздражал слух. Звук шагов сопровождался шуршанием длинной мантии. Через каждые четыре шага правый ботинок вошедшего издавал жалобный и очень противный скрип, наверное, владелец обуви привык к нему, но Драко готов был растерзать его за этот пронзительный шум, эхом распылившийся по всей его голове.       — Кем бы вы ни были, валите отсюда, — едва слышно прошептал Драко.       — Весьма опрометчиво бросаться такими словами, Драко, — ответил ему хриплый, но всё ещё не потерявший строгости голос Северуса Снейпа. Малфой открыл глаза и обернулся.       — Вам-то что здесь нужно?       — Раньше ты был вежливым ребёнком.       Драко проглотил едкую реплику, которая уже была готова слететь с кончика его языка, и просто отвернулся. Возможно, если он будет молчать, то его оставят в покое? Наивное предположение, конечно.       — С Нарциссой всё в порядке. Она удивительно быстро пришла в себя. Тебя же это беспокоит, Драко?       Малфой облегчённо выдохнул. И благодарно кивнул Снейпу. Если бы это было единственным, что сейчас его волновало, он был бы действительно счастлив. Хотя бы немного умиротворения. Жаль, что он почти забыл это чувство.       — Могу я дать тебе один совет? — Снейп не желал оставлять его в покое. Ещё одна ядовитая реплика была проглочена молодым человеком и задвинута на задворки разума. Северус позаботился о его матери, когда сам Драко был занят своими никчемными, эгоистичными попытками жалеть самого себя. Он вновь должен быть благодарным.       — Я слушаю, мистер Снейп.       — Ты должен выполнить то, что от тебя требует Тёмный Лорд.       Взрыв — вот что породила эта фраза в голове Драко. Удивительное сочетание всего, что он так ненавидит, в одном предложении. Он должен! Будто он сам этого не знает?! Зачем повторять эту непреложную истину, словно от многократного повторения ее смысл изменится. Его тошнило от этого. Его тошнило от мысли об этом. Наверное, схожее чувство испытывал бы премьер-министр Англии, вынуди его кто-нибудь сношаться со свиньёй у всех на глазах.       — Должен, потому что это единственный способ доказать ему, что он не прав, — продолжал Северус.       — В каком смысле? — Драко готов был поклясться, что последнее предложение было плодом его воспалённого разума, но Снейп продолжал:       — Ты ведь даже не задумывался, почему Тёмный Лорд выбрал именно тебя?       — Всё просто, — перебил Малфой, не желая выслушивать в очередной раз очевидные вещи. — Он имеет безграничную власть над моей семьёй. Кто ещё по доброй воле согласится жениться на враге?       — Ты хотел сказать: «Кто согласится жениться на юной наследнице Тёмного Лорда»? — усмехнулся Снейп.       — Вы же сами понимаете, профессор, что кровное родство между Грейнджер и Тёмным Лордом всего лишь странное стечение обстоятельств, которого не должно было произойти. Я не знаю, почему её вообще оставили в живых, может, из-за информации или чего-то ещё. Девчонка — просто помеха, её нужно было куда-то сплавить, а замужество — традиционный выход из такого положения.       — Тогда почему же тебя заставляют сделать брак реальным?       Драко открыл было рот, но понял, что ответить ему нечего. Действительно, физические отношения между ним и Грейнджер не укладывались в его версию происходящего.       — Позволь, я тебе кое-что объясню,  — Снейп сел на диван рядом Драко. — Ты действительно верно определил роль девушки в этой истории, мисс Грейнджер  — не более, чем помеха для нашего Господина. Но есть некоторые обстоятельства, о которых я не вправе тебе рассказывать. Суть их заключается в том, что твоя новоиспечённая супруга должна родить наследника, который станет полноправным преемником Тёмного Лорда. Однако его будущая мать не перестает быть помехой, и тут уже основную роль должен сыграть ты.       — Я всё ещё не понимаю, что вы хотите мне сказать.       — Всё просто, Драко. Тебя выбрали в мужья этой девушке не потому, что ты единственный, у кого нет выбора, а потому, что ты единственный, кто способен по-настоящему ненавидеть её, ты способен превратить жизнь своей наречённой в ад. Своей ненавистью, которая уже начала рождаться в твоём сердце, ты погубишь её. Не отрицай, что это не так, просто подумай, сколько раз ты уже винил её во всём происходящем? Сколько раз за время вашего недолгого брака ты хотел причинить ей боль?       Драко отрешённо смотрел в глаза Снейпа, а перед его собственными глазами проплывали картины воспоминаний, где гнев захлёстывал его, где он мысленно представлял, как истязает и мучает Грейнджер.       — Ты должен устранить мисс Грейнджер как помеху, понимаешь меня?       — Да, но почему вы просите меня согласиться на всё это? — взгляд Драко ожесточился, он почувствовал, как волна отвращения к мужчине рядом накрывает его. — Вы же не хотели, чтобы я становился убийцей?! А сейчас толкаете меня на то, чтобы я выполнил всю грязную работу за Тёмного Лорда. Чтобы я естественным образом избавился от девчонки, которая ему не угодна, а потом и поплатился за это. Ведь мне не сойдёт с рук её смерть! Я всего лишь козёл отпущения, ведь так?!       — Всё так, Драко, и именно поэтому я и рассказываю тебе всё это. Я хочу, чтобы ты запомнил главное — эта девушка с момента, когда ты произнёс слова обета у алтаря, и до конца своих дней стала частью твоей семьи. И это по-настоящему. Она — Малфой, такая же, как и ты, и твоя мать, и твой отец. И ребенок, который у вас родится, будет Малфоем, и ты должен их защитить. Ненависть — оружие, которым пользуется Тёмный Лорд, оружие, которое разрушает тебя самого и всё вокруг. Помни это.       Снейп встал с дивана и пошёл в направлении двери из библиотеки.       — Да, и ещё, Нарцисса хотела, чтобы ты зашёл к ней перед обедом, — не оборачиваясь, сообщил он.       — Подождите! — опомнился Драко. — Но зачем вы хотите спасти Грейнджер?       Снейп остановился у самой двери и обернулся. Его лицо было непроницаемой маской, а голос звучал так, словно он репетировал эту фразу неделями.       — Я хочу отблагодарить тебя и твою семью, Драко. Только и всего.       Малфой чувствовал, как фальшь сквозит через всю сказанную Снейпом фразу, но не стал останавливать его, когда тот вышел из библиотеки. Что бы он ни задумал, это совпадало с интересами самого Драко. Нелепая мысль искрой вспыхнула в голове. А что, если Снейп влюблён в Грейнджер? От этой мысли стало неприятно, что-то колючее и злое перевернулось в желудке, язвительно напоминая, что девчонка не достанется Снейпу, как бы он этого ни хотел, хотя бы потому, что она его жена. Драко ухмыльнулся: подумать только, как легко в нём проснулось чувство собственности.       Сон словно рукой сняло. Мысли были чёткими и разумными. Он, Драко Малфой, теперь ответственен за кого-то по-настоящему. Он может выбирать. Он не должен поступать так, как решил за него Тёмный Лорд. И от этих мыслей сердце билось быстрее. Драко так и не почувствовал долгожданного умиротворения, но он ощущал нечто более приятное — он ощущал, что счастлив. 8 июля 2001 года       Плакать уже не хотелось. На секунду Гермиона даже решила, что слёз просто не осталось, но тут же отогнала от себя эту совершенно дурацкую мысль. Слёзы всегда остаются, просто некоторые люди слишком черствеют, чтобы плакать. Вот и Гермиона становится такой же.       Она подняла измятый пергамент с пола и осторожно сложила его в четыре раза. Она понимала, что этот небольшой клочок бумаги может спасти жизнь многим, но пока ещё не понимала как. Ленты на корсете платья были разорваны, привести одежду в нормальное состояние без магии оказалось невозможно. Ноги тонули и грелись в слишком больших для Гермионы мужских домашних туфлях. Она не стала отказываться от этой подачки, но уже и не чувствовала за неё благодарности.       Усталость, накопленная за последние несколько дней, всё сильнее сказывалась на самочувствии, но Гермиона не могла позволить себе заснуть. Во снах её посещали мертвые, а это было даже хуже того, что происходит с ней в реальности. Однако долго бороться с природой не могла даже Грейнджер. Гермиона в очередной раз сосредоточилась на лентах корсета, когда заметила, что пол под её ногами пришёл в движение. Всё вокруг стало каким-то нереальным, смазанным, призрачным. Она помотала головой из стороны в сторону, чтобы отогнать нежеланный сон как назойливую муху. Очертания комнаты вновь приобрели чёткость. Гермиона судорожно выдохнула.       Да, она боялась собственных снов. После тех опытов, которые проводили над её сознанием Пожиратели, Гермиона чувствовала, что больше не может контролировать свой рассудок. Она боялась спать, потому что сны превращались в реальность. Она боялась думать о матери, потому что тут же появлялись галлюцинации. Она даже перестала обращаться в мыслях к самой себе, потому что не была уверена, что именно она владеет своим разумом. Всё похоже на безумие, и Гермиона не знала, как с ним бороться.       Похолодевшими руками она снова схватилась за обрывки лент на своём корсете. На ощупь они стали другими — толще и прочнее, они словно живые двигались в её руках. Гермиона опустила голову вниз и поняла, что держит в руках змей, которые вместо лент пронизывают каждую петельку на корсете платья.       Гермиона закричала. Пальцы царапали тонкий шёлк, впивались в скользкие длинные тела змей, пытаясь освободиться от их оков, но змеи только сильнее сжимали кольца вокруг её талии и грудной клетки. Крик превратился в хрипы. Гермиона чувствовала, как где-то внутри неё хрустят кости, кричать не было сил. Ещё не покинувшее девушку сознание улавливало клочковатый смех Беллатрисы. Гермиона шевелила губами, моля о помощи и пощаде, но из её рта не выходило не единого звука, кроме хрипов и приглушённых стонов.       Одна из змей подняла свою маленькую зелёную голову к её лицу. Крошечные чёрные глаза змеи неотрывно смотрели ей в глаза. Змея вытащила свой длинный язык, его раздвоенный кончик почти касался лица девушки. Гермиона почувствовала, что всё вокруг темнеет, и в следующую секунду шею пронзила острая боль от укуса. А потом всё прекратилось.       Появились звуки, гулкие, как эхо. Они приходили откуда-то издалека, и Гермиона не могла разобрать, что именно они значили. Кто-то говорил, но она не могла открыть глаза. Слова становились громче, но её хриплое дыхание перекрывало их звучание. Пока одно единственное слово не привело её в сознание.       — Джин, Джин! — настойчиво звал голос.       До боли знакомый голос мужчины стал спасительной ниточкой из небытия. Гермиона потянулась к голосу, который продолжал твёрдо повторять:       — Джин, дорогая, очнись, пожалуйста.       Мутные очертания мужского силуэта постепенно влились в цельную картину. От удивления Гермиона хотела снова зажмуриться, но тело её совершенно не слушалось.       — Джин, дорогая, ты в порядке? — обратился к Гермионе её отец и потянулся к ней с объятьями.       Гермиона всем сердцем желала приникнуть к груди отца, она хотела податься ему навстречу, но её собственное тело вопреки воле отстранилось от протянутых рук, а губы, дрожа, будто бы от страха, прошептали:       — Кто вы такой? Что вы здесь делаете?       Сознание кричало: «Очнись! Что ты несёшь! Это же отец! Джон Грейнджер! Пожалуйста, вспомни его!» Но тело продолжало существовать отдельно от сознания, словно угодливо предлагая ей быть зрителем событий с самого первого ряда.       — Видите, — обратился Джон к кому-то, кто стоял за её спиной, — это опять происходит, она не помнит меня.       — Не переживайте, позвольте мне с ней поговорить, — произнёс вкрадчивый, до боли знакомый Гермионе голос.       — Да, хорошо, — согласился Джон. — Тогда я пойду к дочери.       Он ещё раз посмотрел на неё, его взгляд был полон нежности и отчаяния. Рука Джона потянулась к голове Гермионы, но тело, в котором она находилась, отпрянуло от прикосновения, как от огня. Больше не говоря ни слова, отец покинул комнату.       — Мэри, — обратился к ней человек, всё это время стоявший за её спиной, — я надеялся, что нам больше не придётся встречаться.       Гермиона обернулась. В этот раз её собственные желания и действия тела, в котором она находилась, совпали. Догадки оправдались — мужчиной за её спиной был профессор Дамблдор.       — Вы? Что вы со мной сделали?! Где я нахожусь? Кто этот мужчина? Где мой ребёнок?       Дамблдор обошёл мягкий диван, на котором сидела она, заботливо укрытая пледом, и сел на ближайшее кресло. Его голубые проницательные глаза как всегда излучали спокойствие и тепло, но Гермиона буквально чувствовала, что та девушка, в теле которой она находится, не доверяет профессору и даже боится его.       — Прошу тебя, Мэри, успокойся. Ты дома, со своей семьёй. С твоей дочерью всё в порядке, но об этом мы поговорим позже, — Дамблдор откинулся в кресле и сложил свои длинные пальцы домиком, так, как помнила Гермиона, он делал это в прошлом, или будущем, если быть точным. Профессор казался задумчивым. — Я сделал большую ошибку, решившись на эксперимент, так и не узнав, что именно за колдовство ты над собой учинила. Какая-то магия сопротивляется заклинанию памяти, я прав?       Девушка молчала, только продолжала пристально рассматривать гостя.       — Мэри, я должен всё знать, чтобы тебе помочь.       — Вы хотите, чтобы я забыла сама себя?       — Мы уже это обсуждали. И ты согласилась, что так будет безопаснее и для тебя, и для ребёнка.       — Я рассказала вам всё, что знаю. Я не понимаю, что случилось с формулой зелья. Оно уже давно должно было прекратить своё действие.       — Ты должна показать мне эту формулу.       — Нет! — девушка вскочила с дивана, Гермиона чувствовала, как всё её тело переполняет злость и отчаянье, и ещё, кажется, невыносимая, но очень знакомая грусть. — Эларик умер, защищая эту формулу от людей, которые могут её неправильно применить. Я предала его. Но пока я ещё помню себя, я выполню свою клятву, пусть лучше формула умрёт вместе со мной.       — Твоя преданность учителю восхищает, Мэри, — Дамблдор оставался так же спокоен. — Я не буду настаивать, но уверен, что мы с тобой ещё встретимся и обсудим это. А пока Мэри пора спать, Джон уже скучает по своей жене.       — Стойте, подождите! Дайте мне ещё минуту! Я хочу посмотреть на дочь.       — Ты скоро её увидишь.       — Я хочу увидеть её, пока помню о том, кто она.       — Что ж, наверное, в этом нет ничего плохого. Только прошу, не пугай Джона, мальчик и так слишком переживает за твоё здоровье. Он любит тебя и вашу дочь.       — Он даже не знал меня до того, как вы применили заклятие. Это вы внушили ему эту любовь.       — Любовь нельзя внушить, Мэри, я только заставил его думать, что ты его жена, всё остальное он сделал сам.       Девушка направилась к выходу из гостиной. Её пальцы уже касались ручки на двери, когда Гермиона почувствовала, как в спину ударило заклинание. Комната вокруг закружилась и начала заполняться густым туманом. Все предметы потеряли свои очертания, и уже проваливаясь куда-то в темноту, Гермиона услышала голос профессора:       — Прости, Мэри, но так будет лучше, доверься мне.       А затем наступила тишина. Такая, какой бывает тишина в огромном пустом ангаре. От стен отражается каждый звук, каждый шорох и даже вздох. Вот и эта тишина была такой: все мысли Гермионы отражались от невидимых стен и, усиливаясь, эхом раздавались в голове. Пусто, только она одна, никаких призраков и чужих воспоминаний. Впервые за долгое время Гермиона почувствовала, что она по-настоящему одинока.       Это состояние длилось бесконечно долго, пока что-то чужое, совершенно инородное, почти враждебное, не вторглось в её сознание. И это было её собственное имя, произнесённое резко и громко, произнесённое непривычным, чужим голосом. Эти звуки врезались в спящее сознание и заставляли трепетать, как обычно трепещут от звука острой бритвы, царапающей неаккуратный край стекла.       Гермиона бежала от этого звука, пыталась скрыться поглубже в собственном сознании, но голос продолжал её преследовать.       — Гермиона, Гермиона, Гермиона, — звал голос, а эхо в голове вторило ему, грозя свести с ума. Сознание начало проясняться, темнота рассеиваться.       — Да проснись уже! — повторил тот же голос, только уже наяву.       — Малфой? — удивлённо вскрикнула Гермиона.       — А кого ты ещё ожидала увидеть? Дамблдора? — лицо Драко исказила усмешка, но она тут же исчезла, когда он увидел, что девушка так бледна, что почти сливается с белыми простынями.       — Что с тобой? Ты больна? Легла спать поперёк кровати.       — Я в порядке, — Гермиона приподнялась на локтях, в голове всё ещё кружились обрывки сна, которые с каждой секундой становились всё бледнее и всё больше забывались. И только одно имя по-прежнему крепко сидело в голове — Эларик. Снова он.       — Я принёс твою одежду, — ворвался в размышления Малфой.       — Спасибо, — коротко ответила Гермиона.       — И ещё я хотел поговорить с тобой.       Она замерла и посмотрела на Малфоя. Он продолжал молча стоять, словно слова встали поперёк горла и никак не хотели выходить наружу.       — О чём? — поторопила его Гермиона.       Драко сделал глубокий вдох, его руки судорожно сжались в кулаки, но через секунду он вновь обрёл самообладание. Его взгляд устремился куда-то чуть выше левого плеча Гермионы. Казалось, вовсе не он говорит собственными губами.       — Я буду тебе помогать.       Гермиона не смогла выдавить из себя ни слова. Её рот беззвучно открывался и закрывался. Когда она предлагала Малфою сотрудничать, в глубине души она понимала, что в этом нет смысла и он никогда на это не согласится. Но Гермиона, как тонущий в Ледовитом океане, захлебываясь ледяной водой, была готова цепляться на самую тонкую и скользкую льдину, лишь бы остаться на плаву. То, что Драко произносил сейчас, казалось ей чем-то фантастическим, его слова в голове Гермионы преобразились, и если бы кто-то попросил её повторить их, то она бы ответила, что он сказал: «Я спасу тебе жизнь». Наверное, Драко сам ещё не понимал, что значение его слов сводится именно к этому.