Орден ветров

И наш девиз предельно ясен скоро станет тебе: Предай их всех, останься верен себе.

Здесь всегда царил полумрак, душный, тесный и затхлый. К такому вообще-то не привыкать, но… Стены и пол из серого грубого камня отдавали неприятным холодом. С этого ракурса было видно только их и маленькое зарешечённое окно в самом верху. Хотя окном это назвать трудно, больше похоже, что кто-то кирпич из кладки вытащил, заменив его перекрещенными железными прутьями. Но из этого окна лился тусклый, едва разгонявший мрак подземелья, но всё-таки свет. И совсем немного свежего воздуха. Даже несмотря на то, что полжизни прошла в пещерах, хотелось припасть к этому окну и сделать хотя бы один глоток свежего воздуха. Но сил не было не то, что до окна дотянуться, чтобы голову повернуть. А она гудела неимоверно, так что лучше бы вообще ничего не чувствовать, чем такое терпеть. Боль в теле тоже лучше бы не чувствовать, но боль в голове раздражала почему-то больше. Лучше бы умереть поскорее. Но эти криворукие идиоты никак не могут его убить. А поддаваться, подставляясь под удары, гордость не давала. Лучше бы его на месте убили. Или казнили. Возни бы меньше было. Шаги раздробили тишину коридора на части. Одни точно принадлежали охраннику. Эту тяжёлую, медленную поступь сложно с чем-то спутать. Вторые узнать не получилось. Лёгкие, плавные, тихие — так ходят шпионы или убийцы, в общем все те, кому жизненно необходимо быть незаметным. — Так сколько, говоришь, битв он пережил? — голос лишь подтвердил догадку. В подземелья колизея действительно занесло кого-то нового. Впрочем, какая разница. — Четыре вроде или пять, — сказал охранник задумчиво, — живучий гад попался. В голове вспыхнула лишь одна мысль — «это о нём». — Во-от как, — протянул незнакомец, и что-то в его тоне заставило насторожиться. Шаги замерли напротив его камеры. Даже захотелось посмотреть, кто этот придурок, что зачем-то сюда пришёл, но повернуть голову казалось всё такой же непосильной задачей. Тело будто заржавело. Выброси его на арену сейчас — точно можно было бы всё это закончить. Но они не выбросят. Он уже давно понял, как здесь всё устроено. — Почему бы его просто не убить, вот сейчас, например? — задал незнакомец вполне резонный вопрос. — А людям-то что тогда показывать? — тон охранника почти удивлённый. — Заведено у нас так, что б только на арене. Хотя этот, может, и сам помрёт. Ему в последний раз сильно досталось. Что верно, то верно. Следующий выход на арену, если он, конечно, до него дотянет, точно станет последним. Эта мысль уже почти радует. — А он тебе на кой-вообще сдался? — спросил наконец охранник. — Поговорить нужно, — уклончиво ответил неизвестный. — Не, парень, так нельзя, не заведено у нас так, чтобы разговоры с такими разговаривать. Они не для этого тут, — пробормотал охранник. Да, не для этого. А для того, чтобы умереть на потеху публике. К тому же, кому вообще взбрело в голову с ним говорить. И о чём? Стало почти любопытно. — У меня разрешение есть, — ответил неизвестный непринуждённо. Тут же послышался тихий звон. Судя по звуку звякнул мешочек, туго набитый монетами. — А, ну раз разрешение, — охотно согласился охранник. — Только ты это, не долго. Уже через мгновенье его грузные шаги удалились, ещё через пару хлопнула тяжёлая деревянная дверь. И тишина вновь повисла в воздухе, но ненадолго. — Ты ведь меня слышишь? — спросил незнакомец, присаживаясь рядом. Но, не поворачивая головы, всё равно удалось разглядеть лишь край его одежды. Она казалась белой, даже при этом ужасном свете. — К несчастью, — выдавить это удалось с трудом, почти прохрипеть, кое-как шевеля губами. — Не будь столь категоричен, в лучшем случае, это знакомство обернётся большой выгодой для нас обоих. — А в худшем? — В худшем, всё останется так, как есть. А твоё положение, извини за прямоту, самый что ни на есть худший случай. И не поспоришь даже. Хуже, пожалуй что только пытки. Хоть их удалось избежать. — Что тебе нужно? Слабо верилось, что в подобном положении от него хоть кому-то что-то может быть нужно, но зачем-то же этот странный парень пришёл. — Для начала неплохо бы твоё имя узнать. Собрав все силы, удалось всё же немного повернуть голову. И лишь для того, чтобы одарить этого человека холодным взглядом. Зачем ему имя? Такими вопросами только время тянуть. — Элрион, — произнёс он на выдохе, лишь потому, что представится проще, чем доказывать, что это бессмысленно. Странный человек кивнул так, будто ему это хоть что-то дало. Он весь белый и какой-то не настоящий. Будто кукла, у создателя которой вдруг закончились краски, и он оставил её такой, бесцветной, незаконченной. Белые волосы, почти белая кожа, одежда тоже белая. Только глаза светло-серые, холодные точно металл клинка. — Так вот, Элрион, ты же работал на Елену? — он сощурил глаза, и выражение его лица стало хитрым и хищным, как у лисицы, почуявшей дичь. — Допустим. Работал. Смешно. Элрион не работал на Елену, скорее уж он ей служил. Беспрекословно выполнял все её приказы, подчинялся каждому слову. За что в итоге и поплатился. Она была его наставником, сестрой и матерью. Она была его жизнью. Скоро, видимо, станет и смертью. — Если я помогу тебе выбраться из этой камеры, ты согласишься поработать на меня? Мне бы очень пригодился свой… тёмный эльф рядом с Еленой, — несмотря на свои слова, этот человек нравился Элриону всё меньше и меньше. Стоит ли ему согласиться обменять свою жизнь на верность Елене? Верен ли он ей до сих пор? — Смотря чего ты от меня потребуешь, — нечто внутри всё же не дало согласиться сразу же. Элрион предпочитал считать, что это осторожность. — Ничего ужасного или слишком трудного. Просто хочу иметь доступ к той информации, к которой не смогу подобраться другим образом. Ну и, возможно, кое-что ещё. Но я не попрошу тебя убивать Елену или кого-то из твоих сородичей. — А не сородичей, значит, попросишь? — Элрион вложил в голос столько яда, на сколько хватило сил. — Не исключено, — юноша развёл руками. Его тон остался таким же спокойным и ровным. — И как ты меня вытащишь, если я соглашусь? — Согласишься — узнаешь. Элрион злился от того, что с ним затеяли какую-то дурацкую игру. Этот человек вечно ходит вокруг да около, так что о его истинных намерениях можно лишь догадываться. Как и о том, кто он вообще такой. Но согласиться всё равно хочется. Хотя бы потому, что хуже уже точно не будет. Ну и потому, что чувство обиды и бессильная злость рвут что-то внутри на части, и это доставляет большую боль, чем все его раны вместе взятые. В конце концов, он оказался здесь по вине Елены. Это она заставила его напасть на стражей, патрулировавших Бессонную лощину, только чтобы убедить короля и его свиту в том, что это место опасно. Тогда тот человек сможет послать туда свой отряд. Зачем ему это — неизвестно. По крайней мере Элриону этого не сказали. Неизвестно, знала ли об этом сама Елена. То, что она стала подчиняться тому человеку и этому их королю, Элрион расценивал, как предательство. Но ничего не мог с собой поделать, словно по привычке продолжая подчиняться приказам Елены, и ненавидя за это и себя, и её. Тот человек тоже ходил весь в белом и звал себя кардиналом. И если бы ему не нужно было основание, чтобы отправить отряд в ту проклятую лощину, если бы Елена не подчинилась его воле, если бы Элрион не оказался один против десяти, то не сидел бы сейчас в этой проклятой камере. Он понимал, что его пустили в расход, чувствуя при этом жгучую, как раскалённые угли, злость. Поэтому… — Я согласен.

***

Ночью ему снилась Елена. Хотя это сложно было назвать сном, скорее уж туманным бредом, который можно увидеть разве что в горячке. Ему снились события далёкого прошлого, призрачные и размытые временем. Ему снилось, как Елена учит его сражаться. Нанося атаку за атакой, она учила его держать удар и делать ответные выпады. Во время обучения Елена была строга до жестокости и прекрасна до ужаса. Впрочем, как и всегда. Она говорила ему тогда: «Никогда не щади своего врага, потому что никто не станет щадить тебя. Если сможешь убить — убей, иначе будешь убит. Отбирай, если сможешь отобрать. Иначе в этом мире не выжить, потому что он ненавидит тебя с самого твоего рождения. Все всегда будут против тебя. И только я останусь на твоей стороне» Скрежет металла и вспышки боли. Тусклый свет, в котором матово блестели алые когти её перчатки. Её улыбка, острая точно лезвие. Её глаза, горящие холодным огнём. Такой она виделась ему — беспощадно-прекрасной, почти совершенной, абсолютно недостижимой. И в ответ на его восхищённый взгляд она говорила: «Никогда никому не верь, Элрион, иначе будешь обманут. Верь только мне, потому что лишь я говорю тебе правду. Будь предан только мне, потому что лишь я тебя не предам». Тогда он мало знал о богинях, о таких, как Альтея или Вестиниэль, о том, как они выглядят, как ведут себя. Он не видел фресок и витражей в соборах и храмах, не читал книг и не слышал сказок и легенд. Поэтому когда он слышал, как люди говорят о богинях, почему-то сразу же представлял Елену. Только вот та Елена давно умерла.

***

Солнце безжалостно жгло привыкшую к полумраку кожу. Ощущение будто кто-то вновь проходится ножом по едва зажившим ранам. То, что Элрион вообще мог стоять на ногах — чудо. Точнее, магия. Магия того странного человека, который оказался клириком. После знакомства с Игнасием Элрион был уверен, что клирики чуть ли не самые двуличные из людей. Этот человек пока лишь укрепил его в этой вере. Зрительские места, как и в прошлые разы, были полны народом. И не лень же этим людям приходить сюда в такую жару, сидеть под этим солнцепёком, чтобы видеть одно и то же. Раз за разом. И после этого они ещё говорят, что тёмные эльфы жестоки. Странный юноша стоял на другом конце арены. Сейчас, под лучами солнца, его одежда была настолько белой, что резала глаза. Кажется, глашатай назвала его имя, но Элрион не расслышал из-за рокота толпы. Восторженные возгласы отдались в голове гулким эхом. «Видишь, они радуются тому, что ты умрёшь. Тому, что тебя убьют прямо на их глазах, — голос Елены вдруг прозвучал так, словно она стояла прямо за спиной. Элрион с трудом подавил желание обернуться. — Видишь, я же говорила, что этот мир тебя ненавидит. Говорила, что все всегда будут против тебя. И только я…» Где-то далеко, кажется, под самым небом ударил гонг. И сердце глухо стукнулось о рёбра, словно бы вторя ему. Этот человек не просил его сдерживаться, он говорил лишь о сражении. Значит, можно хотя бы развлечься и выплеснуть всю накопившуюся злость. У Элриона осталась лишь одна перчатка, всё остальное оружие либо пришло в негодность, либо было отобрано стражей. Но даже так он ухитрился уложить уже четверых. Добить их, к сожалению, не давали. Таковы уж правила — на этой арене умирают лишь «монстры». Каждый шаг казался неимоверно тяжёлым и медленным, словно Элриону на каждую ногу привесили по железной гире. Мускулы отзывались тягучей и непрерывной болью. Ныли даже кости. Но Элрион всё равно продолжал упрямо нестись вперёд, ненавидя весь этот мир настолько же, насколько мир ненавидел его. Странный клирик просто стоял, не поставил ни единого щита, ни призвал ни единой реликвии. Казалось, что он не верит в то, что Элрион всерьёз собрался его атаковать. Что ж, за это неверие он и поплатится. Хоть каждое движение и было намного медленнее, чем обычно, но всё же у Элриона определённо был шанс. Он размахнулся, метя когтями в плечо, уже почти видя, как на белоснежной ткани вспыхивает ярко-алая полоса. Ещё секунда и когти вспороли пустоту. Клирик увернулся так легко, лишь немного отведя плечо в сторону. И тут же ударил Элриона жезлом в затылок. На несколько секунд всё смешалось. Свет сделался более ярким и жгучим, тьма углубилась, став чернее и холоднее. По позвоночнику пробежал разряд тока, заставив тело онеметь. Привёл в чувство лишь удар о землю. Песок попал в глаза, но в них и так всё было темно и размыто. Вскочив на ноги, которых Элрион совершенно не чувствовал, он нанёс новый удар, ориентируясь лишь на звук. Сначала он услышал металлический скрежет, только потом понял, что удар блокировали жезлом. Еще через мгновение Элрион увидел белый всполох. Он отскочил в сторону скорее рефлекторно. Белёсая, слепящая молния с треском пронеслась всего в паре сантиметров. Клирик усмехнулся. Кажется, его всё это лишь веселило. А Элриона бесило то, как легко он сражается, будто играючи. Конечно, попробовал бы он сражаться с его ранами. Вот будь они в равных условиях, вот тогда… Ещё одна молния рассекла воздух, но Элрион поднырнул под неё. Всего мгновение на замах, и резкий выпад вперёд. Вид длинной раны, появившейся на скуле клирика, вызвал в душе Элриона необъяснимое чувство торжества. На самом деле он метил в висок, но и так уже было неплохо. На этом ненастоящем, будто фарфоровом лице кровь казалась лишь случайным мазком ярко-красной краски. За мгновение до удара, Элриону казалось, что вместо раны должна остаться трещина. Выражение лица клирика не изменилось ни на секунду, он будто вовсе и не заметил, что ему нанесли рану. На его губах играла всё та же лёгкая улыбка. Всё происходящее продолжало оставаться лишь игрой. Игрой, которая должна была вот-вот закончиться. Элрион не заметил, как клирик успел поднести жезл к его груди. Он понял это лишь тогда, когда разряд электричества, обжигающе-белый, бесконечно яркий, ударился в его сердце, заставив его остановиться. Когда сердце вдруг перестаёт биться становится так оглушительно тихо. Элрион впервые испытал это чувство, когда бесконечная тишина, зародившаяся где-то в твоей груди, вдруг разрастается, поглощая и тебя самого, и мир вокруг. Вскоре не остаётся ни единого звука, ни теней, ни света. Тебя самого не остаётся тоже.

***

Он снова видел Елену. Она стояла рядом, смотря на него сверху вниз. Ни острой улыбки, ни огненного блеска в глазах. Она смотрела на него печальным, тоскливым взглядом, и что-то вдруг заболело там, где ещё совсем недавно было сердце. Губы Елены раскрылись, и голос её, обычно звонкий и сильный, показался далёким шёпотом ветра. Она сказала ему: «Я же говорила тебе, верить только мне. Я же говорила, что другие тебя предадут и погубят. Но ты ослушался меня, глупый мальчишка.» — Нет, — пробормотал он так тихо, что собственный голос показался чужим. — Ты врала мне с самого начала. Так что я предам тебя. И кого бы то ни было другого. Я предам всех, лишь бы остаться самим собой. Образ Елены всё так же стоял перед внутренним взором. И, наверное, это была смерть, потому что все предатели заслуживают смерти.

***

Открыв глаза, Элрион долго смотрел в потолок, словно привыкая к тому, что снова может видеть, чувствовать, слышать. Сердце билось оглушительно громко, как бы доказывая, что оно всё ещё здесь. И что сам Элрион всё ещё здесь. Лежит в каком-то незнакомом доме, на незнакомой, но удобной кровати, и в глаза ему бьёт совсем незнакомое солнце. Он очнулся от смерти так же, как просыпаются после долгого сна, но сам ещё не мог в это поверить. — Долго ты, — раздался этот спокойный, чуть насмешливый голос, — я уже думал, что случайно тебя убил. — Не дождёшься, — прохрипел Элрион. — Ну останавливать сердце достаточно опасно, так что всё могло случиться. — Ты не был уверен, что я выживу, да? — спросил Элрион, усмехнувшись. — Но рискнуть стоило. Терять было нечего. Да, нечего. Всего лишь жизнь. Клирик сидел напротив окна за письменным столом, и мягкий свет дневного солнца выбеливал его кожу ещё сильнее. Раны на скуле уже не было, и даже скола от неё не осталось, лишь ровный фарфор. — Если ты думаешь, что я теперь буду верен тебе до гробовой доски, то можешь добить меня прямо сейчас, — зачем-то сказал Элрион. — Я не настолько глуп, чтобы рассчитывать на что-то подобное, — он пожал плечами и оправил прядь волос, упавшую на лицо. — То есть, тебя устраивает то, что я могу предать тебя при любой удобной возможности? — в голосе Элриона чувствовалось удивление. — Конечно, — его глаза вновь холодно блеснули, а улыбка стала хищной и острой, — так игра становится лишь интереснее.