Орден ветров

Они выбежали на крыльцо одновременно и одинаково резко вдохнули колкий запах зимы. Перед ними был снег, бесконечный и бескрайний как и сама зима, которая в этом году пришла слишком рано и слишком резко, но их это ни сколько не расстраивало. Они смотрели в заснеженную даль и ощущали всю бесконечность мира, не понимая толком, что чувствуют, но радовались этому, как радуются только дети. Сегодня был их день рожденья, общий, один на двоих, но их это не смущало. Да и как могло смущать, если они не так уж и давно перестали считать себя чем-то слишком единым, чтобы иметь даже различные имена. — Давай играть в снежную битву, — предложил Лени, — в этот раз я могу быть злом, а ты добром. Ноэ задумался ненадолго, а потом отрицательно помотал головой. — Нет, ты слишком добрый для зла. — А ты что, слишком злой для зла? — спросил Лени, улыбаясь. — Не слишком, — ответил Ноэ, — зато я умею притворяться злым, у меня это отлично выходит! И, не дав Лени ещё хоть что-то сказать, Ноэ понёсся вниз, перескакивая через ступеньки, чтобы побыстрее соорудить свою «тёмную» снежную крепость, а потом пойти в атаку на крепость Лени. Вообще-то, Лени всегда выигрывал в снежной битве иногда честно, иногда потому, что Ноэ ему поддавался, считая, что это правильно. Ведь в сказках, что читала им мама, добро всегда побеждало зло. И Ноэ казалось, что это правило нерушимо, и чтобы его соблюсти, сказочное зло тоже иногда поддаётся добру, просто потому что знает, что для сохранения равновесия в мире должно проиграть.

***

Ноэ взял в руки меч лет в семь или в восемь, он точно не помнил. Будь воля отца, они с Лени погрязли бы в тренировках ещё лет с четырёх, но мама встала в позу, сказав, что у её детей будет нормальное детство, будь они хоть трижды детьми великого воина. Ноэ взял в руки меч, а Лени топор, и им обоим вскоре начало казаться, что оружие — неотъемлемая часть их тел. Отца это радовало, он видел великое будущее своих сыновей и делал всё, чтобы воплотить его в жизнь. Иногда, наблюдая за тренировочным боем отца и Ноэ, Лени думал, что, когда Ноэ сражается, глаза его становятся холодными, как зимнее небо. Ноэ же иногда подмечал, что когда Лени берёт в руки топор, то становится серьёзнее и даже взрослее. Что думал и подмечал отец, было загадкой для них обоих. Ламберт был суровым и требовательным тренером, да и отцом тоже, но всё-таки Ламберт-отец и Ламберт-тренер — это немного разные вещи. Ноэ и Лени это хорошо чувствовали, им не сложно было видеть в чём-то, казалось бы едином и цельном, разные грани. У всех людей было великое множество граней, столько не бывает и у самых причудливых кристаллов. Всегда интересно наблюдать, как преломляется свет, проходя через кристалл, за тем, как преломляются эмоции людей, наблюдать было ещё интереснее. Ноэ и Лени порою подмечали немного больше, чем другие люди, но это был их секрет. Им нравилось подмечать то, как отец смотрит на маму тем самым, особенно тёплым и нежным взглядом, который так сложно было различить в глубине его холодных глаз. Таким взглядом он не смотрел ни на кого больше. Они чувствовали счастье, когда видели, как отец улыбается, глядя на их успехи. Улыбался отец нечасто и почти незаметно самыми уголками губ, но оттого улыбка становилась особенно ценной. Мама дарила улыбки часто и щедро, смеялась звонко и весело, и иногда Ноэ и Лени казалось, что мама с отцом тоже делят эмоции на двоих. Отец был кумиром для своих сыновей, недостижимым идеалом, к которому стоит стремиться всю жизнь, и, может быть, если повезёт, однажды превзойти. Ради того, чтобы приблизиться к нему, они тренировались почти до изнеможения, до того состояния пока сталь рукояти не станет горячее твоей ладони, пока ноги не начнут подкашиваться, а мир перед глазами размываться. Мама была совсем другой, понятной и близкой, тёплой и светлой. До неё не нужно было бежать многие годы, стирая ноги в кровь, достаточно было лишь протянуть руку и коснуться той бесконечной любви, которую она несла в себе. Но их мама не была простой и обычной, она была чудесной. Когда им рассказывали про Альтею, в своём воображении они представляли богиню с маминым чертами и, уж конечно, с её глазами, тёплыми и лучистыми, как весеннее солнце. Их мама была чудесной. Она умела рассказывать сказки голосом загадочным и обволакивающим, как болотные туманы, и задорно распевать воинские баллады так, как не смог бы ни один менестрель. Она умела быть изящной и лёгкой и в длинном платье, расшитом сверкающими камнями, и в простой одежде, держа в руках меч. У их матери было множество граней, но основными оставались две — на одной жила та, кого они привыкли называть мамой, та, кто любил их больше, чем что-либо на свете. А на другой жила мгла, и как с ней бороться, никто не знал.

***

Они долго делали вид, что ничего не видят, ничего не замечают. Не замечают, что мама стала слишком часто что-то забывать, вдруг начала их путать или иногда ходить по дому, словно бы что-то ища. Они делали вид, что не замечают волнения отца, его злости непонятно на кого, частых отлучек. Ноэ старался не замечать, как иногда что-то больно колет его в сердце, как иногда, словно волна, накатывает беспричинная злость. Лени старался делать вид, что не знает о том, что Ноэ старается чего-то не замечать. Но всё становилось лишь хуже.

***

Ноэ было жарко и холодно одновременно, он стоял в пустом коридоре и пытался выровнять дыхание. Дышать было сложно и даже больно, словно рёбра вдруг сдавили лёгкие. Он никак не мог забыть того взгляда, которым посмотрела на него мама. Когда он только вошёл к ней в комнату, она глянула на него, как будто никак не могла вспомнить, где видела столь знакомое лицо, но это было привычно. С этим Ноэ уже смирился, не смирился он с тем, что случилось потом. Через пару секунд взгляд мамы отразил не привычное узнавание, а страх. Она отшатнулась, будто увидела вместо своего сына то, что сидело глубоко у него внутри. А внутри у него что-то сидело. Что-то тёмное, страшное и бесконечно мощное. Что-то, с чем обычному человеку никогда не справиться. Ноэ не признавал его столько, сколько мог, но теперь, увидев его отражение в маминых глазах, понял — «оно существует». Из сказок, слышанных в детстве, Ноэ помнил, что кто-то зовёт это что-то тьмой, а кто-то силой, и оба эти имени в равной степени правдивы и ложны. А истинного имени никто не дал, ведь был поглощён раньше, чем смог сделать это. Ноэ подумал, что его тоже однажды поглотят, как зимою снега поглощают поля и луга, и думал лишь о том, почему этого до сих пор не случилось. Тьма ответила ему, что время ещё не пришло. Тьма сказала, что он в её власти, и у него нет иного выбора, кроме как делать то, что будет угодно ей и ждать. Ноэ подумал, что не хочет знать, чего ему нужно ждать и тьма ему не ответила. Случайно глянув в белёсое от мороза оконное стекло, Ноэ увидел в нём не своё отражение, а отражение тьмы. Кожа серая, как пепел, угольно-чёрные волосы — он словно выгорел изнутри, и только два кроваво-красных огонька глаз ещё продолжали гореть, но это был не тот огонь, что согревает. Этот огонь мог лишь уничтожать и обжигать. Тьме было так угодно. Когда на плечо Ноэ опустилась чья-то рука, он вздрогнул, резко развернулся и даже нанёс бы удар, если бы вовремя не понял, кто перед ним. Лени выглядел удивлённым и немного встревоженным, но не более. Он всё ещё видел в Ноэ своё отражение, а не порождение тьмы. Вот только сам Ноэ видел нечто иное. Сначала он лишь удивился тому, что не почувствовал приближения Лени, как это случалось обычно, а потом понял и более страшную вещь. Ноэ вдруг полностью осознал, что они с Лени разные. Лени — добрый, светлый и правильный, а сам Ноэ не отражение, а искажение, злое, тёмное и ущербное. И в тот момент, что-то связывающее их долгие годы, не разрушилось, но треснуло.

***

Лени понял, что у всего есть предел, когда ему было шестнадцать лет. Он понял, что есть предел у отцовской невозмутимости, у умения Ноэ скрывать свои чувства, у его собственного умения делать вид, что всё хорошо, этот предел существовал тоже, но Лени было страшно выйти за него и увидеть мир таким, какой он есть. Он боялся увидеть мир, в котором отец по непонятным причинам почти не появляется дома, в котором брата явно что-то гложет, да не просто гложет, а пожирает изнутри. Мир, в котором жизнь его матери угасает, словно пламя свечи, захлёбывающееся воском, потому что это её предел. Глаза его матери, такие тёплые и лучистые раньше, теперь сделались холодны и пусты, словно внутрь неё пробралась ледяная метель и выморозила её сердце. Лени помнил, как тёплые руки мамы гладили его по голове, когда он болел. Помнил, как её голос рассказывал им с Ноэ сказки на ночь, те самые сказки, в которых добро всегда побеждало зло, а герои жили долго и счастливо. Помнил, как порой она сама брала в руки меч и тренировалась с ними. Меч в её руках становился совсем другим — не то, что в руках отца или Ноэ, меч будто вдруг делался легче кухонного ножа. И мама становилась не совсем собой, а кем-то чуть более свободным, опасным и лёгким, но всё таким же совершенно прекрасным и почти волшебным. Сейчас же мама была не более чем тенью себя прежней, задумчивой и молчаливой, не различавшей имён и лиц, ушедшей в себя и заблудившейся где-то в переплетении дорог собственного сознания. Лени бы очень хотел найти её и вернуть, но и сам чувствовал себя не менее потерянным. А ещё он хотел бы вернуть Ноэ, который тоже начал стремительно отдаляться. Ну и, конечно, Лени бы хотел вернуть отца, который однажды просто ушёл. Отец уходил уже множество раз, так надолго, что Лени начинал терять надежду, но обычно, в тот момент, когда надежда почти угасала, он возвращался. В этот раз что-то будто шепнуло Лени в уши, что отец не вернётся. Стояла самая холодная зима из всех, что Лени довелось пережить. Холод обжигал сильнее пламени, но то, что вымораживало душу изнутри, было вовсе не зимним холодом, даже не страхом, а отчаяньем. Лани знал, что ничего не сможет изменить, что отец уйдёт и больше уже не вернётся, но всё равно выбежал за ним прямо в объятья зиме. Он бы побежал за отцом, догнал его и остановил, но метель не унималась уже несколько часов, и сугробы намело почти по колено, а ветер сшибал с ног, залепляя глаза снегом. Зная, что не сможет догнать отца, Лени кричал, что было силы, не понимая толком, зачем всё это делает. Лени и сам не помнил, сколько он так кричал, как далеко смог пройти, он помнил, что отец так и не обернулся. Ещё он помнил, что в какой-то момент руки Ноэ схватили его за плечи и потащили назад к дому, но Лени так и продолжил вырываться, кричать, что нужно вернуть отца, ведь без него мама точно умрёт. И тогда руки Ноэ разжались. Потеряв равновесие, Лени свалился в снег, а когда поднялся, встретился взглядом с глазами Ноэ. Это уже не были глаза его брата, спокойные тёмно-синие, словно зимнее небо, это были два ярко-красных тлеющих уголька. А по щекам катились слёзы, падая в снег маленькими льдинками. Тогда Лени понял, что мамы больше нет.

***

Ноэ навсегда запомнил тот момент, когда она исчезла. Он, как обычно, зашёл в мамину комнату, даже не надеясь, что она его узнает, да и вообще как-то отреагирует на его приход. Она не поднялась с кровати, но повернула голову в его сторону и посмотрела взглядом человека, только что очнувшегося от очень долгого сна. — Мама, — Ноэ упал на колени рядом с её кроватью, стиснув её холодные пальцы в своей руке. — Ты меня узнаёшь?.. — Конечно, милый, я тебя узнаю, — она улыбнулась, совсем слабо, кончиками губ, но улыбнулась. — Слушай меня внимательно, мой хороший, я очень тебя люблю. Она мягко высвободила свою руку из руки Ноэ и погладила его по голове, почти как в детстве, спустившись ладонью на щёку, будто стирая несуществующие слёзы. — Передай отцу и Лени, что их я тоже очень люблю. — Подожди, — Ноэ сам испугался того, как дрогнул его голос, — сейчас я позову их и ты сама им всё скажешь, они будут рады. Лени так вообще… — Я не успею, милый, — улыбка на её лице стала совсем печальной, а глаза потускнели. — Так что береги себя и брата и не злись на отца. Ноэ чувствовал, что дрожит, хотя в комнате не было холодно. Всё что он мог, лишь судорожно кинуть в ответ, чувствуя, что из-за слёз не может сделать и вдоха. — Грядёт такая буря, — голос мамы вдруг стал далёким и тихим, будто она была уже не здесь, а где-то там, куда не добирался ещё никто, — будьте стойкими, не заблудитесь в ней, вы же всё-таки мои сыновья. Она чуть вскинула голову и улыбнулась широко и весело, глаза её блеснули задорно и ярко, совсем как раньше, но всего на мгновенье. А потом свет в них померк.

***

Ноэ ушёл на следующий день, не сказав куда и не пообещав вернуться. Он лишь оставил записку, в которой написал, что вернёт отца, чего бы ему это не стоило. Он не знал, зачем хочет найти отца, что-то в душе Ноэ просто хотело его увидеть, а что-то ненавидело настолько, что хотело убить. Ноэ знал лишь то, что одна часть его души ненавидит весь мир и хочет его уничтожить, а другая просто хочет исчезнуть. И, наверное, поиски отца были тем, что удерживало Ноэ где-то на грани между двумя крайностями, несмотря на то, что ему очень хотелось упасть. Уходя из дома, Ноэ считал, что это лучший способ сдержать обещание, данное маме. Ноэ казалось, что сейчас самая страшная угроза для Лени — это он сам. Он не знал, сколько ещё сможет контролировать тьму, и что может сделать потом, когда она возьмёт верх. Уходя из дома, Ноэ не знал, куда идёт, а когда в Альтере не знаешь, куда идёшь, обычно приходишь в Небесную гавань, так уж оно сложилось. Ноэ много где расспрашивал о Ламберте, но ни в Зелёной заставе, ни в Колдроке ничего не знали о том, где он сейчас. Словно бы зима поглотила его так же, как поглощала следы на снегу. Небесная гавань была настолько большой, что Ноэ не знал, куда податься. Он терялся среди множества улиц, занесённых снегом, заледеневшие окна домов смотрели на него, словно белёсые глаза слепых. И даже само время, казалось, застыло, и что-то в самом Ноэ застыло тоже. Ведь в сердце его поселилась зима. Он сидел на краю заледеневшего и занесённого снегом фонтана на центральной площади города и смотрел в холодное серое небо, с которого вот-вот должен был пойти снег. — Я вот думаю, что же такого случилось, что сыну Ламберта приходится повсюду его искать? Ноэ резко развернулся на этот неуместно весёлый голос и удивлённо уставился на его обладателя. Он был, как показалось Ноэ, белее снега. Красиво уложенные белые волосы, бледная кожа и светло-серые с холодным стальным блеском глаза, которые вовсе не смеялись, а смотрели с хитрым прищуром. Вряд ли незнакомый юноша был намного старше Ноэ, но было в нём что-то такое непонятное, заставляющее насторожиться и задуматься, а успеешь ли ты, если что, дотянуться до рукояти меча. — Не твоё дело, — грубо ответил Ноэ, чувствуя, как ему на лицо опускаются первые снежинки. — Ну, грубо говоря, да, — согласился юноша, — но оно может стать моим хотя бы отчасти. Губы его растянулись в улыбке, коварной и острой, такой, от которой холодок пробегает по коже. Ноэ всё это не нравилось, но что-то не давало ему просто встать и уйти. — Чего тебе от меня нужно? — Нет-нет, ну кто же так ставит вопросы? — юноша сокрушённо покачал головой. — Всегда нужно спрашивать не только о том, что от тебя требуют, но и о том, что предложат взамен. Спрашивать о чём-то одном в высшей степени глупо. Ноэ только хотел ответить что-нибудь грубое, колкое и холодное, точно лёд, но его перебили. — Но на первый раз я тебя прощу. Скажу так: я хочу кое-кому отомстить, и твоя помощь мне бы не помешала. С другой стороны, я могу помочь тебе найти Ламберта. Ну как, по рукам? Он резво вскочил и, встав напротив Ноэ, протянул ему руку. Поколебавшись немного, Ноэ всё же протяну руку в ответ, хоть ощущение, что он сейчас заключает сделку с самой Вестениэль, его не отпускало. — Вот и отлично, — юноша снова улыбнулся, но теперь его улыбка не выражала ничего, кроме веселья и полной удовлетворённости происходящим. Резко развернувшись, он махнул Ноэ, чтобы тот шёл за ним, и направился куда-то вглубь разыгравшейся метели. — Скажи, кому ты хочешь отомстить и как? — поравнявшись с ним, спросил Ноэ. — Если в двух словах, то я хочу отомстить одному своему горячо любимому родственнику. Хочу сломать ему жизнь, — на лице юноши появилось мечтательно выражение, но отчего-то Ноэ показалось, что всё это лишь маска. — Возможно, получится вдобавок ещё и Альтеру спасти, но это вторично. Примерно с одинаковой вероятностью мы можем и её разрушению посодействовать. Ноэ начинал понимать, что ввязался во что-то совершенно безумное, практически суицидальное. Но ему было на это плевать, ведь он знал, что нужно делать хоть что-то, иначе зима и тьма в сердце сожрут его изнутри. — В общем, пока не буду вдаваться в детали, — всё так же весело говорил юноша, — но, именем богини клянусь, будет весело.

***

А в большом пустом доме около Зелёной заставы Лени каждый день задавался вопросом, как дожить до весны или хотя бы до утра… и стоит ли.