Дневник Когтевранки

Мне чудилось, будто в такой торжественный момент познания себя, своего прошлого и своих истоков, с небес был обязан снизойти ангельский хор и затянуть благодатную мелодию, но этого, к моему большому разочарованию, не произошло. В каморке Джозефа воцарилась гнетущая, давящая тишина. Нарушали её лишь жалобные поскрипывания половиц под ногами профессора и попыхивание огонька под медной туркой, парящей на уровне моего носа. Я воззрилась на горчичного цвета страницы фотоальбома, яростно выпучив глаза от изумления и потаенно желая, чтобы они сейчас же выкатились из глазниц и скрылись в тёмном уголке, где никто их не потревожит виденьем собственных матери и отца. Пялясь на лучистый лик своей мамы и смешливые черты своего папы, я вспомнила давнишний эпизод, случившийся задолго до того, как я могла анализировать ситуацию и делать трезвые выводы. Случилось это, когда мне было не больше восьми. Тётя Виктория и дядя Джейсон всегда равнодушно относились к моей особе, однако они никогда не морили меня голодом, не лупасили розгами до беспамятства, не заставляли жить в мёрзлом, провонявшем топливом гараже, и не умаляли моих прав на пребывание в священном месте — чердаке. Я ходила в школу, где со мною обращались снисходительно, не знала нужды в тёплой одежде, которая порой была несколько широкой. Полагаю, что их апатия по отношению ко мне была всегда обусловлена дюжинным потрясением, когда в их дом наведался некто и сказал, будто их жилище — единственное местечко в Англии, где меня примут, как члена семьи. Это было кристально чистой правдой. Я стала частью их семьи, хоть жалкой, малозаметной и ничтожной, но всё же частью. Чердак же считался мною поистине сакральным местом из-за обилия «мелких останков», как однажды назвал их дядя. То были книги, которые послужили мне первыми и самыми лучшими учителями, фотографии, которые не имели для меня никакой значимости, а также таинственные вещи, на которые я могла таращиться часами. После моего поступления в Хогвартс всё разношёрстное содержимое чеканных сундучков с латунной буквой «Г» на них стало принимать особый смысл. Облезлые перья, истлевшие пергаменты, изжёванный безжалостной молью шарф в серебряно-синюю полоску, ржавый значок с витиеватой «С» на нём, необыкновенные снимки, которые, казалось, заигрывали со мною, когда я отворачивалась и прекращали движение, когда я начинала пристально выискивать изменения. Одним тихим субботним утречком, когда в Брэдфорде жизнь шла полным ходом лишь у дородного молочника и мальчишки-газетчика, швыряющего свежие газеты к крыльцу каждого дома и разносящего по всей округе досаждающее звяканье велосипедного звоночка, я без всякого завтрака прокралась на свою землю обетованную, на милый моему восьмилетнему сердцу чердак. Дверь в конце пышущего белым коридора, ведущая в заветное место, глухо скрипнула и по моей инициативе отворилась. Я занесла босую ногу над первой ступенькой, застыла в подобной позиции и скривилась, когда услыхала возню в моём святилище. Преисполненная решимости показать покусителю на мой храм, где раки зимуют, я зашагала наверх, не создавая лишнего шума и с трудом отлепляя необутые стопы от затёртых ступеней. Я дошлёпала до очередной дверки, на этот раз скрывающей все хранящиеся на чердаке святыни. Она была слегка приоткрыта, приглушённый луч солнца лился из щёлки, озаряя отсыревшие обои. Я припала лбом к студёной стене и спросила себя, что же я творю. Если я проявлю хоть какие-то собственнические повадки, то ко мне станут относиться ещё холоднее. А мысли о грабителе я сразу же отбросила, припомнив, что наглухо затворила окно прошлым вечером, а вор вряд ли способен беззвучно взобраться на высоту трёх этажей и пробраться в закрытое на застаревшую, заржавелую щеколду окно. Я кротко приоткрыла дверь и юркнула внутрь комнаты, где на свету кружили клочья пыли, а в углу, сидя на кипе книг, ронял слёзы на несомненно движущуюся фотографию дядя Джейсон. Он и не думал поворачиваться в мою сторону. Полагаю, что приступ его был настолько силён, что даже появление моё осталось для него незаметным. Застопорившись и обмозговывая, что взрослые предпринимают при таких обстоятельствах, я решила сперва осведомить несчастного дядю о моём существовании. — Дядя Джейсон? — тоненько пропищала я, тщетно стараясь не напугать его. Родственник мой начал испуганно озираться, пока его глаза не встретились с моими. Не вымолвив ни слова, он встал и решительно потопал вон из комнаты, остановившись у дверного косяка, словно раздумывая. Затем он подошёл ко мне и протянул фотографию. Я, опешив и не ведая, что изречь и сделать, продолжала сохранять безмолвие, которое дядя нарушать не собирался. Он тепло улыбнулся и направился к лестнице. О его уходе меня оповестил лёгкий хлопок двери. Я поглядела на снимок, который больше не робел двигаться. Хохочущие темноволосая девочка и светловолосый мальчик примерно одного возраста со мной, одетые в старомодную даже для того времени одежду. В порыве веселья они швыряют друг в друга кусочки пудинга за рождественским столом, окружённые раздражёнными взрослыми, жеманно сжимающими губы. Подпись внизу гласит: «Джейсон и Нора Гринграсс в семейном поместье, 25 декабря 1978». Если мне не изменяет память, что было бы неудивительно, я расплакалась и уделила фотоснимку почётное место на подоконнике, где он должен покоиться до сих пор. В реальной же жизни я продолжала пялиться на страницы фотоальбома невидящим взглядом, чувствуя, как слёзы застилают мои глаза. В ушах стоял гул, и единственное, что я была способна осязать кроме слёз — это рука Джозефа на моём плече. Не в силах более терпеть, я обняла профессора, только бы скрыть секундную слабость. Солёные капельки щекотали мои щёки. Я уткнулась в пропахшую кофе и стариной мантию Джозефа, судорожно всхлипывая и коря себя эмоциональность. Однако только я сама была в состоянии обвинить себя в проявлении неподдельных эмоций. Профессор не стал бы.

* * *

Прихлёбывая чай из пузатой кружки, сидя на наколдованном волшебником стуле и утирая высыхающие слёзы, я перелистывала хрустящие страницы альбома, слушая проникнутые воспоминаниями комментарии Джозефа. — Вот здесь она закатила пирушку в Трёх Метлах, покуда все, исключая её близких друзей, были на балу, на который её никто не пригласил. Все считали её чересчур энергичной, и всего несколько человек во всём Хогвартсе смогли оценить её неиссякаемое балагурство по достоинству. Ох, помню этот денёк. Учебный год близился к концу, на календаре красовались первые числа июня. Мы уже пару недель как сдали экзамены, а потому мало кто заботился о присутствии на занятиях. Нора созвала всех желающих для побега на Чёрное озеро. Одному мальчишке тогда взбрело в голову проникнуть на кухню за лакомством для гигантского кальмара, который для всех присутствовавших слыл лишь легендой. Когда мы все оказались на берегу, он вытянул руку с угощением вперёд и спустя несколько секунд, когда ослизлое щупальце с цепкими присосками благодарно обвило его запястье, чуть не погиб от сердечного приступа. Какому-то умнику удалось этот момент запечатлеть. Смотри, вот твоя мама. Смех её был слышен на другом краю Запретного леса. Понятия не имею, почему облачение Сивиллы Трелони, преподавательницы Прорицаний, на ней смотрелось так изящно, — засмеялся профессор. — По случаю Хэллоуина Нора надела, казалось, сотню бус и шалей, довершая своеобразный костюм поеденной молью банданой, которую она откопала в гардеробе своей матери. Подумать только, она планировала свой хэллоуинский наряд с лета. Искусного составления планов ей было не занимать. А здесь она с братом, твоим дядей. Хотя тебе, Дженнифер, это уточнение не нужно. Не помню, почему он на этом снимке выглядит так угрюмо. — А сколько времени ты потратил на сбор всего этого? — Не слишком много. Многие из этих колдографий принадлежат мне по праву, потому как я их автор, — он махнул на пыльный фотоаппарат, возлегающий на книжной полке. — Другие мне отдали мои школьные друзья после исчезновения Норы и Эрика, понимая, что они были моими единственными близкими людьми. Волшебник перевернул очередную страницу. На месте одной из фотографий виднелся прямоугольный островок пустоты, бросающийся в глаза из-за своей белизны. Выглядел он чрезвычайно противоестественно. Моё сердце начало отбивать ритм волшебного рока, когда я вскочила со своего стула, схватила пронзённый фотоснимок и пристроила его на белоснежный участок. Он подошёл как влитой, будто всегда занимал это положение. Судя по всему, так и было.