Спящая красавица

Эмпирические наблюдения показали, что долго Арнав Сингх Райзада быть беззаботно счастлив не может. Все было удивительно спокойно и мирно, однако внутри у него то и дело возникало неприятное, сжимающее все в узел чувство. Как если бы он шел по улице, и в метре от него из окна рухнуло стекло – вроде и цел, и все хорошо, но сердце еще долго не может выровнять свой бег. Со смерти Шьяма прошел почти месяц, и ни разу Кхуши не заводила разговор о той ночи. Если Арнав спрашивал ее, она отвечала коротко или просто кивала, всем видом показывая, что ей до таких бесед дела нет. В больнице у Арнава было чувство, что он оказался в центре урагана, где внезапная тишина звенит в ушах и минутный покой никого не обманет. Он ждал, когда разразится шторм, но его все не было. Кхуши улыбалась, и румянец появлялся на ее щеках все чаще, и все было бы хорошо, если бы не предчувствие надвигающейся грозы. Покой в их доме был таким идеальным, таким звеняще тихим, что действовал на нервы. Кхуши запретила рассказывать кому бы то ни было о случившемся, и внезапно оказалось, что единственным человеком, с которым она могла поделиться, и который знал, что действительно случилось, был Арнав. Не то чтобы она особенно горела желанием делиться чем-нибудь, но все же. Арнав, при всей любви к себе, прекрасно понимал, что едва ли подходит на роль такого доверенного лица, отдавая себе отчет в слабости своих навыков психологической помощи или, чего уж там, коммуникации в целом. Если нужно что-то сделать – тут он всегда в первых рядах. Но помогать словом? В этом он был полным профаном. Арнав ненавидел психологию, но за последний месяц прочел по ней книг больше, чем за всю предыдущую жизнь, включая тот злосчастный семестр в Гарварде, когда он по глупости записался на курс общей психологии. Если верить книгам из разряда «как пережить нападение», которые с каменным выражением лица подбирал Аман, у них с женой все было или очень хорошо, или очень плохо. Половина книг говорила – Кхуши отлично справляется с травмой, порадуйся этому и двигайся дальше. Другая мрачно предрекала нервный срыв из-за подавленных переживаний. Первая половина нравилась Арнаву куда больше, но чувство надвигающейся грозы становилось все сильнее. Хуже всего были ночи. Это повторялось снова и снова, не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы держать стакан воды всегда наготове. За последний месяц она будила его столько раз, что Арнав двигался теперь на автомате. Обычно он садился, тер глаза, прогоняя сон, включал ночник и брал стоявший на тумбочке стакан воды. - Держи. - Спасибо, - отзывалась Кхуши. Она делала несколько маленьких глотков – зубы стучали по стеклу. Глубоко дышала через нос. Арнав смотрел на нее внимательно, готовый прийти на помощь в любую минуту. Но Кхуши только качала головой. В первый раз, еще в больнице, он ужасно перепугался, и было видно, что вся взмокшая от пота Кхуши трясется от ужаса тоже. Он заработался допоздна, удобно устроившись с ноутбуком в кресле в дальнем углу ее палаты. От ее крика он подскочил, вырванный из полудремы. Сначала, когда к рукам ее он боялся прикоснуться, гладил ее плечу, пока дыхание снова не успокаивалось. Он остался с ней и наследующую ночь, и на следующую за ней. Потом, когда они оба поняли, что разовой побудкой кошмары не ограничатся, он приказал поставить в палату раскладушку и временно переехал в больницу. Дома шел ремонт, не выходила из комнаты сестра, и обе семьи не знали, куда себя деть. Кхуши честно сказала: - Оттого, что ты спишь рядом, кошмаров меньше не становится. Можешь идти домой. Арнав просто пожал плечами. И остался. Кхуши будила, и он вскакивал, и, осмелев, гладил ее искалеченный руки там, где кончался гипс. В ночь после того, как сняли бинты с правой ладони, она сжала его руку в своей, и не отпускала, пока не заснула. Она никогда не говорила, что именно ей снится. Тем не менее, по тому, как она испуганно озиралась, проснувшись, по тому, что иногда кричала за секунду до пробуждения, он мог примерно представить, что ее так пугало. Чаще всего в ее кошмарах с ней случалось что-то плохое. Порой она садилась в кровати с криком, и тогда Арнав долго баюкал ее в своих объятиях. Порой она металась по постели, не просыпаясь, пока Арнав не начинал трясти ее за плечи. Она широко распахивала глаза, и вырывалась еще пару секунд, пока не понимала, где она. В первый раз она так испугалась, увидев Арнава, сжимающего ее плечи, что подскочила с кровати ракетой. Теперь же привыкла, а Арнав привык, разбудив ее, тут же отстраняться. В другие ночи, куда реже, что-то плохое случалось с ним. Она никогда не говорила, но потому, как цеплялась за его футболку, как судорожно хваталась за его руку, уверенная, что сейчас он исчезнет или свалится замертво, Арнав понимал, о чем были ее сны. Однажды она проснулась молча, с шумным вздохом, какой делает пловец после долгого заплыва. Арнав спросонья потянулся к ней, но Кхуши отпрянула, да так резко, что, запутавшись в одеяле, свалилась с кровати и чудом не разбила гипс. - Ты в порядке? - он подался вперед, но Кхуши выпростала руку, останавливая его. Он замер, и Кхуши облизнула пересохшие губы. Ее вытянутая рука мелко дрожала. Она глядела на него, и у Арнава по спине прошел холодок от этого взгляда. Пронзительный и чистый, безжалостно сметающий прочь все его старательно выстроенные социально приемлемые маски. Кхуши смотрела на него, будто впервые видела его и ничего не знала, или, наоборот, знала теперь о нем все. Рука, которая тянулась к ней, безвольно упала на одеяло. Кхуши проследила за ней, потом снова уперлась взглядом в его глаза. И тут Арнава осенило. Удивленное выражение сошло с его лица, воздух вырвался из легких с хрипом. - Я в порядке. Только схожу умоюсь, - она заставила свой голос звучать ровно. Не сводя с него взгляда Кхуши поднялась и, не поворачиваясь к ему спиной, попятилась к ванной. Арнав не двигался, молча следил за ее движением. Она скрылась в ванной, и Арнав готов был поклясться, что душ шумел не меньше часа. Он выключил свет, вслушиваясь в шум воды, и глаза постепенно привыкали к темноте, начинали различать в ней знакомые очертания предметов. Но вот шум стих, и он вновь включил ночник. Когда Кхуши вышла, он прикрыл глаза, рассудив, что говорить она с ним не хочет. Сквозь полуопущенные ресницы он видел, что ее губы чуть посинели, как если бы она стояла под холодной водой. Она быстро прошла к кровати и улеглась так близко к краю, как могла. Завернулась в одеяло с головой. Выключила ночник. В темноте Арнаву казалось, что он мог чувствовать напряжение, ножом рассекшее воздух между ними. На его немой вопрос она ответила: - Ты не хочешь знать. И Арнав поверил ей. В этом ее сне что-то плохое сделал он. Несколько дней после этого Кхуши сторонилась его, но, постепенно, все вернулось на проторенную колею. К счастью, с тех пор этот сон ей больше не снился. Одни книги по психологии говорили, что кошмары – это нормально. Другие ехидно замечали, что это сигнал непроработанной травмы, а от нее прямая дорога к неврозу. Арнав не знал, что думать, и самым поганым было то, что спросить совета ему было не у кого. Каждый вечер он гадал, будет ли эта ночь одной из таких. Каждое утро после спокойного сна он терзался, не спал ли слишком крепко. *** Утро было свежим и прохладным, и Кхуши наивно решила, что и день выдастся удачным для пешей прогулки. Они рассудили с Паяль, что лучше всего, сговорившись с тетей, установить кондиционер утром в день годовщины. Паяль взяла на себя руководство доставкой, благо в качестве грузчика смиренно трудился Акаш, а Кхуши досталось проведение отвлекающего маневра. Кхуши попыталась поменяться с Паяль местами, но, стоило Арнаву услышать о том, что его могут заставить тащить куда-то огромный кондиционер, он поглядел на них с таким выражением, что вопрос с распределением ролей был решен. - Не понимаю, что ты имеешь против. Уж кто-кто, а ты-то точно без труда заболтаешь маму на полчаса, - Паяль поглядела на Кхуши с подозрением. Та только вежливо улыбнулась. Она сторонилась семьи в последние недели. Кроме Арнава никто не знал о том, что на самом деле случилось, и, чем больше снедало ее желание рассказать хоть кому-то о том, что она пережила, тем дальше она отстранялась от родных. Конечно, Кхуши сама решила ничего не говорить им, но держаться, натягивая на лицо вид посчастливей, с каждым разом было все трудней. Ей казалось, со временем все уляжется, однако воспоминания терзали ее все больше. Если бы только она могла с кем-то поделиться. Но она сама же и загнала себя в ловушку, и, чем больше она думала об этом, тем больше ей казалось, что все ее размышления рано или поздно скатываются в одно бесконечное «Да, но». Да, она в порядке, но кошмары снятся ей все чаще, и ничего поделать с этим она не может. Да, все в прошлом, но воспоминания никак не желают ослабевать и от каждого резкого звука она подскакивает, как от удара током. Да, она сама сказала, что лучше все держать в тайне, но она не думала, что будет чувствовать себя ужасно. Она вытащила мать на прогулку, так и не разобравшись, рада или нет возможности побыть с ней немного рядом, и вот теперь нещадно страдала под жарким августовским зноем. Казалось, солнце решило оплавить Дели, словно свечку, и город наполнился запахом разогретого асфальта. Кхуши вытерла взмокший лоб, и поглядела на мать, как ни в чем ни бывало завернутую в дупату. - Да, жизнь в Шантиване меня совсем изнежила, - призналась Кхуши. – Теперь кажется, что на улице дышать нельзя как жарко. Гарима рассмеялась. - И это – моя Кхуши, которая жаловалась на вечно холодный Дели? - В первый раз, когда я сюда приехала, было и правда холодно. Наверно. Или мне так казалось? – Кхуши пожала плечами. - Помню. Сколь тебе было? Ты еще так дулась, что письмо из какой-то волшебной школы тебе не пришло. - Мам, мне было одиннадцать, и все тогда любили Гарри Поттера, - Кхуши залилась краской. Гарима внимательно посмотрела на нее. Подавленное настроение дочери не укрылось от нее, и теперь она мягко сказала: - Помню, когда мы подарили тебе первую книгу на девятый день рождения, ты тем же вечером, за ужином очень-очень серьезно спросила, почему в Англии детей учат волшебству, а в Индии – нет, и можно ли что-нибудь сделать, чтобы исправить положение. Кхущи молчала. Они дошли до парка, где в тени деревьев можно было укрыться от дневного зноя. Кхуши взяла мать под локоть, и они замедлили шаг, неспешно прогуливаясь под сенью пышных, высаженных вдоль аллеи салов. Воздух был напоен ароматов распаренных солнцем цветов, шум города надежно скрывали раскидистые кроны, и Гарима глубоко вздохнула, давая своим чувствам найти дорогу к словам. - Наверное, все матери так думают, но мне кажется, что ты ничуть с тех пор не изменилась. - О чем ты? - Я имею ввиду, я знаю, конечно, что ты уже выросла, ты теперь взрослая замужняя женщина. Но для меня ты навсегда останешься моей маленькой дочкой. Гарима остановилась. Она добрели до небольшой клумбы в дальнем углу сада, надежно укрытой от посторонних глаз раскидистыми кустами жасмина. Гарима взяла дочь за руку. - Скажи мне, что случилось? Я вижу, что тебя что-то мучает. - Все хорошо, мама, - Кхуши с усилием улыбнулась. Ее рука задрожала, и она спешно стиснула край дупаты, скрывая дрожь. - Моя маленькая, серьезная девочка, - Гарима погладила ее по щеке. - Знаешь, в детстве ты никогда не плакала, никогда ни на что не жаловалась. Когда ты стала жить с нами, ты молчала два месяца, ни слова не проронила. Мы тебя не торопили, я прекрасно все понимала – кто тебе эта полу-чужая женщина, тетя, слишком молодая, чтобы нянчиться со своей племянницей? Я решила, что нужно просто дать тебе время и постараться завоевать твое доверие. Через два месяца ты заговорила. - Я сказала «спасибо», - едва слышно сказала Кхуши. - Да. Как и каждый день до этого и после, я заплела тебе косички перед тем, как отвести в школы, и ты сказала спасибо. Буркнула, и убежала завтракать. Самое дорогое «спасибо» в моей жизни. Гарима помолчала. Они вновь двинулись вперед, дошли до скрытой в тени скамейки. - Но может быть теперь, - она сжала ее руку в своей. – Может быть, теперь ты сможешь со мной поделиться? Что тебя беспокоит? Кхуши кусала губы. Правда рвалась из нее, словно птица из клетки, и слова грозили слететь с языка. Гарима глядела на нее с такой знакомой, такой родной готовностью выслушать и помочь, что Кхуши хотелось выть. - Все хорошо. Я просто… я скучаю по дому. Это глупо? – Кхуши сморгнула слезы. Все в ней кричало и вопило, но, раз приняв решение молчать, она была намерена следовать ему. В чем смысл принимать непростые решения, если все равно собираешься поступить иначе? Гарима облегченно улыбнулась. - Конечно нет, милая. Это нормально. Знаешь, когда я вышла замуж, я ужасно тосковала по семье. Каким бы замечательным не был муж, нелегко вот так сразу привыкнуть к новому дому. Кхуши уцепилась за ее слова и направила разговор в другое русло, расспрашивая маму об их знакомстве с отцом, о свадьбе и браке. Близящаяся годовщина настраивала на романтический лад, и Гарима сама не заметила, как дала дочери отвлечь себя от волнующей ее темы. Наговорившись о своем браке, Гарима вздохнула: - Знаешь, Кхуши, мне все же немного жаль, что вы с Арнавом не дали нам возможности быть на ваших свадебных ритуалах. Кхуши натянула на лицо полную раскаяния улыбку, прекрасно понимая, что если бы позволила маме или тете увидеть, как Арнав силой тащит ее в храм, то стала бы вдовой сразу после этого. Гарима мечтательно улыбнулась: - Увидеть, как твой ребенок выходит замуж – совершенно особе чувство. Страшно отдать кого-то, кого вырастила, в чужую семью, и вид всех обрядов как-то успокаивает. Те обязательства, которые принимают на себя во время свадьбы, дают материнскому сердцу хоть какую-то уверенность. Кхуши зябко повела плечами. Это то, о чем она никогда не думала раньше. - Но, мама, разве без свадебных обрядов ты бы все равно не была спокойна? В конце концов, важна ведь сама свадьба, а не ритуалы. - Что ты? – Гарима рассмеялась. – Какая глупость. Свадьба без ритуалов – и не свадьба даже, - она погладила дочь по щеке. – Каждый ритуал имеет значение. Один показывает готовность семьи жениха принять невестку как дочь, другой – доверие, которое им оказывает семья невесты. Один из ритуалов символизирует уважением, которое питают друг к другу молодожены, другой – терпение, с которым они готовы были друг друга ждать. Кольцо на пальце – это не просто украшение, это символ того, что обязательства идут до самого сердца, а семь брачных кругов… - Гарима мечтательно вздохнула, не замечая, как побледнела Кхуши. – Это семь священных клятв. Брак, по сути, как бы мы не старались обезопасить себя, это всего лишь обещание. Обещание быть друг с другом, заботиться друг о друге, хранить верность, уважать друг друга. Мы приглашаем как можно больше людей на свадьбу, поддерживаем молодых супругов, но… - Гарима пожала плечами. – Мы все прекрасно понимаем, что люди могут сделать – могут обмануть, могут обидеть. На то, что супруг не делает тебя счастливой, не пожалуешься в полицию, не подашь в суд из-за того, что чувства не выдержали испытания временем. Нет способа наказать человека за то, что муж из него вышел не очень. Поэтому так важно ответственно подойти к выбору человека, с которым проживешь всю жизнь, с которым будешь растить детей. И брачные ритуалы – это то, что скрепляет ваши клятвы, без них они – всего лишь слова. Кхуши опустила глаза. Руки ее мелко дрожали, и она крепко обхватила гипс правой ладонью, чтобы как-то это скрыть. - Дочка, все хорошо? Ты побледнела. - Да, мне просто стало душно, - она заставила себя улыбнуться. – Сейчас пройдет. Гарима поглядела на нее с сомнением: - Уж не стоит ли мне готовиться стать бабушкой? Кхуши рассмеялась. - Нет. Поверь мне, еще совсем нет. - А то смотри, мне уже хочется понянчиться с внуками. Кхуши снова улыбнулась, пытаясь справиться с медленно накатывающей истерикой внутри. Что они с Арнавом наделали? *** – Анжали, дочка, поставишь это на стол? – Анжали вздрогнула, но поднос приняла. Гарима отвернулась к плите, где требовал ее неустанного внимания кипящий карри, и не заметила долгого, тяжелого взгляда, упершегося ей в спину. Анжали сжала поднос крепче, так, что пальцы побелели, и вышла в гостиную. Ей начинало казаться, что это такая форма извращенной пытки. Быть на годовщине свадьбы, на торжестве брака женщины, разрушившей брак ее родителей. Вокруг гудел растревоженным ульем дом, постепенно прибывали гости, глаза рябило от ярких красок украшений и цветов, наполнивших гостиную, а нос приятно дразнили ароматы с кухни. У Анжали от этого кругом шла голова, кровь шумела в ушах. В эту ночь все для нее сложилось в одно, весь мир сжался до одной точки. Развалившийся брак родителей для нее переплетался с собственным, и все сложнее было удержать в памяти, что за ее несчастье Гарима не в ответе. Возможно, если бы все растянулось во времени, Анжали могла бы мыслить трезво, но ужасные потери и внезапное открытие о прошлом уместились в несколько месяцев, и переживания наслаивались друг на друга. Смерть родителей была давно, и, будь Анжали счастлива сейчас, она восприняла бы неожиданную находку спокойней. Но смерть сначала долгожданного ребенка, а потом и любимого мужа словно вытесали из ее сердца кусок, и судорожно сражающийся с ужасной правдой мозг лихорадочно искал виноватых. Анжали не могла позволить себе принять мысль о том, что в одночасье ее жизнь так изменилась из-за каких-то случайностей, неловкого падения и ненастной погоды. Для того, чтобы уравновесить гнев и обиду, снедающих ее медленно изнутри, необходимо было найти соразмерное объяснение случившемуся, возложить на кого-то вину достаточную, чтобы унять боль. И, поскольку винить несчастливую случайность было нестерпимо, Анжали незаметно для себя переносила свои чувства от недавней потери на потерю давнюю. Праздник окончательно вступил в свои права, и от вида счастливых улыбающихся лиц кругом Анжали замутило. Ее взгляд скользил, ни на ком не останавливаясь, и комната слилась в одно радостное пятно. И тут, подобно тому, как в чужой стране наш глаз сам находит знакомые черты соотечественника, взгляд Анжали автоматически задержался на Кхуши. Она старательно сияла улыбкой, но Анжали слишком страдала сейчас сама, чтобы пропустить страдание в другом. Она нахмурилась, приглядываясь к Кхуши. Та стояла ровно, как натянутая струна, и внимательный наблюдатель заметил бы, что все в ней было немного чересчур – она была чересчур радостной, чересчур задористо смеялась от любой шутки, чересчур заботилась о гостях, чересчур старалась показать, как ей хорошо и весело. Существует множество признаков, по котором легко понять, хорошо ли кто-то проводит время, однако удивительным кажется, чтобы одному человеку удалось в один момент объединить их в себе все разом. Подобное идеальное соответствие шаблону скорее выдавало осознанное стремление не слишком опытного притворщика вписаться в обстановку. Анжали с интересом следила за ней, недоумевая, что могло огорчить Кхуши, и это занятие отвлекло ее от собственных мрачных мыслей. Кхуши, к несчастью, отвлечь себя было нечем, и Анжали, повинуясь внезапному порыву, подошла к ней с бокалом ласси. - Кхуши, как дела? Смотри, что мне удалось выцепить у тети, - она протянула ей бокал. - Отлично, - Кхуши улыбнулась. – И спасибо большое. Здесь становится немного душно, - она сделала глоток. - Праздник, кажется, удался, - Анжали встала с ней рядом, плечом к плечу, и теперь украдкой следила за ее выражением лица. Кхуши поджала губы, словно бы ее мучила зубная боль. Она ответила не сразу, и таким задумчивым тоном, что, казалось, говорила с самой собой больше, чем с Анжали. - Да, все идет замечательно. Сложно представить, чтобы через дюжину лет и мы… - она часто-часто заморгала. – Я имею ввиду, надеюсь, что через дюжину лет мы все соберемся здесь точно также. - Да, конечно, - Анжали удивленно смотрела на нее. Кхуши поставила бокал на стол, и демонстративно помахала перед лицом рукой. - Ох, здесь все-таки очень душно. Ты не против, если я оставлю тебя? Хочу выйти на улицу подышать. Анжали закивала. - Конечно-конечно. Ты что-то побледнела. Тебе помочь? - Нет, все хорошо. Просто нужно немного воздуха, - Кхуши поспешила к выходу. От зрелища чужого праздника в голову сами собой лезли мысли о собственном браке и о словах матери. Эти размышления беспокоили сами по себе, но, хуже того, тянули за собой ворох других, еще менее радостных. Подобно тому, как, попытавшись вытянуть из перепутанного клубка нитку бус, вытаскиваешь сразу несколько, мысли о браке тащили следом мысли о свадьбе, об обмане, о невозможности кому-то рассказать. Кхуши чувствовала, что комната вокруг сжимается, и, аккуратно огибая гостей, стремилась выйти прочь. Вскоре ее исчезновение заметил Арнав, заозирался и, сдвинув брови решительной поступью вышел в сад. *** Глядя на пронзительно белую луну на ясном иссиня-черном небе, Кхуши решила, что молчание – и черное, и белое одновременно. Молчание было черным, как черная дыра, которая поглощает информацию, затягивает и снедает чем дальше, тем больше. Черным, как абсолютное отсутствие цвета, как вакуум, который, сжимаясь, грозится сжать ее до точки и проглотить целиком. Молчание было белым, как все цвета разом, как огромный снежный ком, начавшийся с маленького снежка. Сначала она молчала об Арнаве и о том, как он себя с ней вел, не желая портить его отношения с Анжали и бабушкой. Потом молчала о Шьяме, чтобы спасти брак Анжали. Потом – о собственном браке. Потом – снова о Шьяме. Как-то так получалось, что каждый раз единственным человеком, с которым она могла позволить себе поделиться переживаниями, оказывался Арнав. И каждый раз она такой возможностью пренебрегала. Арнав не уставал повторять, что всегда готов ее выслушать, и она знала, что он говорит это всерьез. Но Кхуши казалось, она физически не может рассказать ему о том, что случилось в ту ночь, словно голос ее пропадал каждый раз, когда она готова была начать, и внутри все сжималось, лишая легкие воздуха. Так в снежный ком молчания добавилось еще немного. Рядом раздался вежливый кашель, и Кхуши подскочила. - Это всего лишь я, - подмигнул Арнав. – Подумал, что мне нужно немного передохнуть от этого праздника жизни. - Неужели? - Кхуши натянула на лицо улыбку повеселей. – Кто бы мог подумать. Ты выглядишь как человек, обожающий подобные семейные сборища. - Моя дорогая леди Шпилька, не издевайтесь над бедным мужем, - он фыркнул. Кхуши промолчала, и Арнав поглядел на нее с беспокойством: - Все хорошо? Ты как в воду опущенная сегодня ходишь. - Да, все хорошо, - на автомате отозвалась Кхуши. Она обняла себе руками, чувствуя себя как никогда одиноко. К длинному списку тем, которые ей нельзя ни с кем обсуждать, кроме Арнава, и о которых она и с ним говорить не будет, добавилась еще одна. - Ты же знаешь, что можешь мне все рассказать? – тихий голос мужа вырвал ее из мрачных мыслей. - Если хочешь о чем-то поговорить, я всегда готов слушать. Ты помнишь об этом? - Да, доктор Фрейд. - Я серьезно. Не хочешь говорить – я не буду настаивать. Но если захочешь – только скажи. Кхуши вздернула голову, встречаясь с ним глазами. Арнав терпеливо ждал. И на секунду, всего на одно мгновение, она решила поддаться порыву, и рассказать ему о том, что услышала от Гаримы. Это не был всем, что терзало ее, о чем она молчала, но Кхуши почувствовала, что, если сейчас не скажет ему хоть что-то, то просто взорвется от всех секретов и недомолвок. Как завороженная, не веря, что действительно это говорит, она произнесла: - Мама сказала, что наша свадьбы была не настоящей, - сказала, и тут же испуганно поглядела на Арнава, уверенная, что мир сейчас рухнет. Брови Арнав взлетели вверх, но мир выстоял. - Прощу прощения? В каком смысле «была не настоящей»? - Я хочу сказать... конечно, я ей не сказал ничего про нашу свадьбу. Но мы с ней говорили про бракосочетание, знаешь, в общем и целом, и она сказала, что без ритуалов вся церемония – вроде как не настоящая индийская свадьба. А мы с тобой ритуалов не выполняли. - И только? - Арнав облегченно рассмеялся. – Ты меня напугала. - Арнав, я серьезно, - Кхуши с напряжением ждала, когда же муж раскричится, взорвется, а тщательно выстроенный спокойный мир расколется на части. Арнав подошел к ней поближе, все еще тихо посмеиваясь. Он скрестил руки на груди, откровенно веселясь: - Какие именно ритуалы? Может, надо было позвать половину Дели, и мы спели бы что-нибудь из болливудской классики? Возможно, разъезжая в процессе на слонах. - Думаешь, ты очень смешной? – Кхуши закатила глаза. – Я имела ввиду обмен кольцами, помолвку, семь брачных кругов. Без всего этого это не настоящая свадьба. Арнав с серьезным видом кивнул, но в глазах его плясали смешинки. Кхуши не понимала, что происходит. - Так, давайте-ка подумаем, миссис Райзада. Помолвка, - он загнул один палец. – Если рассуждать строго, то кольцо я тебе уже надевал. - Что? Когда? – Кхуши удивленно распахнула глаза. - Помнишь, как ты поранила палец у храма, а я обмотал его тебе пластырем? Это, конечно, не самое лучшее кольцо в мире, но ты ведь и не говорила, что кольцо обязательно должно быть дорогим, так? - Так, - Кхуши кивнула. Она ожидала, что разговор выйдет тяжелым и полным криков, и специально медлила, оттягивая его. Однако, судя по виду Арнава, он и не думал сердиться. - Теперь помолвка, - он загнул второй палец. – Помнишь, когда ты думала, что я женюсь на Лаванье, а я был уверен, что ты скоро выйдешь замуж? Мы устроили двойную помолвку – для Акаша с Паяль и для меня с Лаваньей. Но с Лаваньей-то мы так и не поженились, и, если честно, большую часть своей помолвки я провел, препираясь с вами, миссис Райзада. Так что, если вы готовы закрыть глаза на некоторые мелочи, я предлагаю считать это нашей помолвкой. - С очень большой натяжкой, - Кхуши наморщила нос, изображая недовольство, но губы ее уже подрагивали в предчувствии улыбки. - Тогда остаются только семь кругов. Я могу, конечно, хоть сейчас тебя взять на руки и намотать пару кругов по двору, но, рискну предположить, тебя это не удовлетворит. - Правильно мыслите, дорогой муж. - Не думаю, что стоит устраивать какой-то большой праздник, это будет странно и неправильно по отношению к сестре. Но мы можем, например, сказать всем, что нам внезапно, - он сделал большие глаза. – Стало стыдно за то, что мы, когда женились, никого на этот ритуал не пригласили. И теперь решили специально для родных все повторить. Если нам повезет, никому и в голову не придет, что тут что-то не так. А бабушка так вообще в восторге будет. Кхуши почувствовала, как ее спина и плечи расслабляются, как на сердце становится легче. Последние недели Арнав вел себя как образцово-показательный муж, но она нет-нет, да ловила себя на мысли, что надолго его не хватит. Ей казалось, Арнав пытается ей что-то доказать, но при малейшем намеке на ссору сорвется. Теперь же она смотрела на него так, будто никогда раньше как следует не приглядывалась. Он улыбался, и выглядел сейчас таким молодым и красивым, таким счастливым и уверенным в своем будущем, что Кхуши казалось – дотронься до него, и коснешься самой жизни. Страстной, как их объятия, сладкой, как джалеби, переменчивой, как погода в ставшем родным Дели, сложной, легкой, опасной, надежной, до краев наполненной обжигающей энергией. - Что такое? – он удивленно вздернул бровь. – Почему ты на меня так смотришь? - Ничего, - Кхуши покачала головой. Встала на носочки и порывисто его обняла. – Просто ты у меня замечательный. - Ты только сейчас это поняла? А до этого, что, думала, что я просто «ничего так»? - До этого мне слепила глаза твоя скромность. Арнав фыркнул, но крепко прижал к себе жену в ответ. Кхуши положила голову ему на плечо, он удобно устроил подбородок около ее макушки. Ему казалось, любовь текла по его жилам, стала частью тела, чем-то настолько родным и знакомым, что странно было представить, каково было раньше. Кхуши потерлась щекой о его плечо, вдыхая аромат чуть пряных, чуть горьких духов, стараясь запомнить этот момент во всей его полноте, запомнить вид, запах, даже ощущение гладкой ткани пиджака под пальцами. - Я бы мог простоять так целую вечность, но у меня есть для тебя кое-что, - поделился Арнав. Кхуши с подозрением посмотрела на него: - Сюрприз? Не люблю сюр… Она не договорила, потому что Арнав достал из кармана бархатную коробочку. - Носил с собой несколько дней, все ждал подходящего момента. Возможно, мне и удастся предложить тебе что-то получше пластыря. Кхуши молчала, как завороженная глядя на коробочку. Ее мысли и чувства заговорили на два голоса, словно две лошади одновременно рванули упряжку в противоположные стороны. Арнав, по-своему истолковав ее волнение, достал кольцо. - Кхуши Кумари Гупта Сингх Райзада, примешь ли ты от меня это кольцо? – спросил он торжественным тоном. Потом уже обычным голосом добавил. - Замуж не зову, поскольку мы уже. - Д-да, - Кхуши кивнула, не сводя взгляда с кольца. Арнав расплылся в улыбке, наполовину посмеиваясь над собственной сентиментальностью, наполовину всерьез наслаждаясь моментом. Он взял Кхуши за руку своей левой ладонью, в правой сжимая кольцо. Поднес аккуратный золотой ободок к ее пальцам. Кхуши выдернула руку. - Не понял, - он замер, как был, ошеломленно моргая. Кхуши отступила на шаг назад. Прижала правую руку к бедру. - Я не… Арнав уже собирался надуться, как разглядел стоящие в ее глазах слезы. Кхуши неотрывно смотрела на зажатое в его пальцах кольцо, и он подошел и осторожно потянул ее подбородок вверх. Она нехотя посмотрела на него, и Арнав замер. Ее глаза округлились от страха, дыхание рядом с его все еще сжимающим ее подбородок пальцами было рваным и частым. Она моргнула, и слезы ровными дорожками расчертили еще щеки. - Кхуши, что такое? - Я… - она глядела на него, но словно бы не видела. Ее губы дрожали, с лица схлынули все краски, и она так побледнела, что напомнила Арнаву статую белого мрамора. - Кхуши, - он попытался обнять ее, но она вырвалась. - Нет! – ее голос сорвался и стих. Арнав остановился, поднял ладони вверх, показывая, что не собирается ничего делать. - Эй, все хорошо. - Я… - она хватал воздух ртом, задыхаясь. Прикрыла глаза, сосредотачиваясь. – Все хорошо, - сказала она вслух. – Все в порядке. Вот только ничего в порядке не было. Не было ни сейчас, ни каждый раз до этого, когда Кхуши, как заведенная, уверяла всех вокруг, что с ней все хорошо, спасибо. Она просыпалась от кошмаров по несколько раз за неделю, и в своих снах снова и снова видела Шьяма, и всегда лил дождь, и от звука бегущий воды ее мутило. В этих снах она всегда проигрывала. Что-то опустилось ей на плечи, Кхуши вздрогнула. Она сама не заметила, как опустилась на землю, и теперь вдруг обнаружила, что Арнав присел рядом с ней. Он как-то успел снять пиджак, который теперь набросил ей на плечи, и парадная белая рубашка ярко выделялась на фоне темного ночного двора. Кхуши вся вскинулась, заозиралась по сторонам, но дома по-прежнему шумел праздник и никто и не думал выходить на улицу. Удостоверившись, что никто посторонний их не видит, Кхуши перевела взгляд на Арнава. Он сидел на земле, ничуть не заботясь о своем внешнем виде, и вертел в пальцах сорванную где-то травинку. Он намеренно не смотрел на Кхуши, предоставляя ей возможность побыть наедине со своими чувствами, но никуда не уходил. Арнав терпеливо ждал, не говоря ни слова, и на его печальном лице читалась готовность ждать хоть целую вечность. - Ты испортишь брюки, - голос Кхуши дрожал, и она с подозрением провела ладонью по щеке. Мокрая от слез. - У меня очень много одинаковых черных брюк, - Арнав грустно улыбнулся. Забросил травинку подальше и повернулся к жене. – Нанке считает, что от нескольких пар мне не помешает избавиться. Он глядел на нее с таким выражением, что Кхуши захотелось отвернуться. Слишком искреннее, чересчур полное принятия сочувствие. Не то выражение, к которому его лицо было привычно. Кхуши молчала, и тогда заговорил он. - Он попытался надеть тебе кольцо, да? – он горько усмехнулся. – Слуги сказали, что нашли во время уборки кольцо. У тебя таких не было, и я решил, что кто-то давно потерял на какой-нибудь вечеринке. Сказал Хари Прокашу сохранить его на случай, если кто-нибудь из тех, кто приходил к нам в гости, спохватится. Кхуши слушала его, не в силах пошевелиться. И хотела бы отвернуться, да не могла. - Я не видел, что он делал, - слова звучали так, будто каждым звуком резали Арнаву горло до крови. Он глядел перед собой, не моргая. – Я, когда только вошел в дом, решил, что никого нет. Ты мне звонила, я мчался как мог, а когда вошел, подумал почему-то, что никого нет. Света не было, никто не говорил, тишина. Дом спит. А потом ты закричала. Хотя я даже не понял, что это ты. Просто побежал на звук, инстинктивно, потому что, когда кто-то так кричит, нужно бежать на помощь, сразу, - он потер переносицу. - Увидел тебя, на полу, всю в крови, увидел его, сверху. Не разглядел, что он пытался сделать, просто сорвал прочь, - Арнав резко поднял голову, но на Кхуши все еще не смотрел, изучал куст за ее спиной. Кхуши сидела, не двигаясь, почти не дыша. Он моргнул, и Кхуши заметила, что в уголках глазу него собираются слезы. - Ты была белая, как мел, вон, совсем как луна, - он указал пальцем вверх и Кхуши посмотрела на небо следом. – А вокруг столько крови. Еще и этот долбанный дождь шел, и все вокруг было в стекле, воде и крови. Я подумал, что ты непременно умрешь. Кхуши сглотнула. Протянула руку и робко коснулась его ладони. Арнав, кажется, не почувствовал прикосновения. - Мне не приходило в голову, что он пытался сделать, - Арнав вскинул брови, глубоко вздохнул. Он встряхну головой, заставляя себя собраться. – Учитывая позу, я думал, что Шьям собрался либо убивать, либо насиловать. Не думал, что он хотел надеть кольцо. Я бы никогда не стал дарить тебе это, если бы мог предположить такое. Он замолчал. Взъерошил волосы, чувствуя себя неловко после такой длинной и нескладной речи, и, все же, ощущая облегчение от того, что рассказал Кхуши. Он решил добавить: - Ты на меня так смотрела тогда, у бассейна, как на героя. Так вот, будет честным тебе сказать – герой из меня херовый. Я не смог тебе ничем помочь, потому что медленно соображал в больнице, а потом встал в пробке, как последний тупица. Герои не стоят в пробках, они летают, или бегают со скоростью света. Я поздно приехал, и не успел тебя спасти, и потом, вместо того, чтобы надеется на лучшее и делать хоть что-то, я плакал, как мальчишка, и бессильно ждал врачей, потому что сам ничего не понимаю в первой помощи. И все это время был уверен, что ты умрешь, прямо там, и думал о том, как я во всем виноват, и что тебе от этого легче не будет, потому что ты умираешь в долбанном море крови, и я даже не знаю, от чего тебе легче будет в принципе. Вот, - он выложил то все одним махом, и на душе стало легко и спокойно. Не хорошо или счастливо, но очень-очень тихо и честно. – Я знаю, кто я и каков, и я думаю, что правильно будет, если ты тоже будешь знать. Он не ждал от нее ответа, вообще, строго говоря, от нее ничего не ждал. - Ты прав, - сказала Кхуши. Арнав выдохнул сквозь зубы. Выпрямил спину, приказывая себе собраться. - Он пытался надеть мне кольцо. Она подняла на него взгляд, и Арнав замер. Он-то был уверен, что сейчас она скажет: «Ты прав, герой из тебя не вышел. Из-за твоей глупости у меня в руке больше металла, чем костей. Дай мне развод и никогда не попадайся больше на глаза». Но Кхуши вместо этого сказала: - Руку он мне уже сломал. Все то, что она копила в себе, вся та ужасная правда, которую было стыдно рассказать себе, не то что Арнаву, внезапно перестало казаться ей таким тайным. Арнав сидел рядом, и был внезапно не идеальным, вечно правым, принцем, а обычным человеком из плоти и крови. Таким, каких тысячи, миллионы в одном только Дели. Кхуши глядела на него, и ей казалось, что есть какая-то невидимая нить, которая связывает их, которая делает двух чужих людей родными. Не особая сказочная любовь, а что-то земное и очень реальное. И вдруг выяснилось, что сказочная настоящая любовь - все равно что роскошные ножные браслеты. Полюбоваться, конечно, можно, но дороже простых, оставшихся от матери, они все равно для нее не будут. Арнав сидел рядом, так что она кожей чувствовала его дыхание, волны тепла от его тела, и глядел очень серьезно и внимательно. И Кхуши решила, что не будет ничего страшного, если она ему расскажет. - Он собирался меня изнасиловать. Я схватила осколок стекла, и приказала слезть с меня. Он послушался. Потом вырвал стекло, и наступил мне на пальцы со всей силы. Кхуши никогда не говорила этого Арнаву во многом потому, что никогда не говорила этого самой себе. Не хотела знать, как будут звучать эти слова на слух. - Он не смог надеть кольцо сразу. Ему пришлось вправить мне кости в пальце на место, и от этого я закричала перед тем, как ты пришел, - Кхуши повернулась к Арнаву, села по-турецки, аккуратно разгладила испачканное в траве сари. Сказала прямо. – Я не думала, что ты придешь раньше. Я думала, ты не придешь вовсе. Арнав с шумом выдохнул. Он не перебивал ее, давая возможность высказаться. Вокруг была черная ночь, луна высветила их лица белым, а шум машин вдалеке сливался в единый звук, похожий на гул бегущей воды, и сейчас ему казалось, что они остались во всем мире одни. Арнав подумал, что Кхуши никогда этого никому не говорила, и, скорее всего, никогда никому больше не скажет. Подумал о том, что от его чувства вины ей точно легче не станет. И еще почему-то о том, что она выглядит совсем как мраморная статуя, и в своем праздничном сари напоминает скульптуру по мотивам какой-нибудь древней легенды. Из тех, где в конце все плохо заканчивается. - Что никто не придет. Я подумала – мне придется выкручиваться самой, - ее голос звучал спокойно и ровно, и она говорила о себе со всей честностью. – Я всегда говорила тебе «и что вы сделаете, мистер Райзада»? Всегда говорила «я сама со всем справлюсь». Как мы видим, это не так. Я не такая умная, не такая сильная, и не такая самостоятельная. Я совсем не все могу сделать сама. И, если мне когда-то и было интересно, получится ли у меня выжить в одиночку, то вот тебе и ответ. Нет. Кхуши замолчала. Она думала, что эти слова грянут громом, что будут звучать ужасней всего, что она когда-либо говорила. Но слова были просто словами, и никаким особым значением сами по себе не обладали. Против ее ожиданий, они принесли облегчение. Чувство, что она тонет, и ложь и секреты закрывают ее с головой, пропало. Ей казалось раньше, что она загнала себя в ловушку. Теперь же она чувствовала, что находится именно там, где и есть, на заднем дворе тетиного дома, что она продрогла и дрожит от пролитых слез, что обеспокоена из-за того, что сари может не отстираться, что ее макияж безнадежно испорчен, и что она, вполне возможно, подхватила насморк. Еще она чувствовала, что видит саму себя честно, без скромности и ложных прикрас. Что завтра будет уже другой, и будет совсем неплохо, если сама она примет участие в том, что именно изменится. Они помолчали, примериваясь с новыми ощущениями. Казалось, все органы чувств стали работать лучше, в нос ударил аромат еды из дома, горький запах бензина и масла из гаража Хэппи. Глаза видели лучше, и сразу же в них бросилось то, каким ярким, чистым было сегодня звездное небо, и как величаво и гордо царила среди звезд луна. Руки холодил ночной ветерок, и тело в целом будто стало живее и реальней, ощущалось от макушки до кончиков пальцев. Арнав встал. Он легко поднялся, и затекшие ноги закололо иголками, протянул ей руку. Кхуши приняла ее, поднялась следом. Задержала свои пальцы в его, погладила ладонь, и редко когда ощущение кожи к коже было таким ярким и полным. Арнав почувствовал, что сними он всю одежду, и тогда бы не чувствовал себя таким голым и беззащитным, как сейчас. Кхуши подумала, что рассказать то, что рассказала она, было для нее все равно, что скинуть прочь все доспехи, всю защиту, и подставить свою обнаженную душу под удар. Каждый из них переживал минуту своей самой большой беззащитности, и каждый сам дал другому оружие, чтобы ударить в самое больное место. Но вот эта минута прошла, а удара все не было. Они по-прежнему видели друг друга, живых людей, которые для всех прочих надежно спрятаны под масками, укрыты под крепостными стенами. После сильного дождя воздух бывает удивительно прозрачен, так что легко можно разглядеть вдалеке то, что обычно едва различимо из-за вздыбленной повсюду пыли. После взаимных признаний, оба подумали, что видят друг друга и самих себя лучше, четче, чем обычно. Наконец, Арнав заговорил. Он порадовался, что молчал до этого, потому что нужные слова пришли сами, и стоило их подождать: - Я тебя люблю. Я тебя знаю. Ты мне нравишься. - Я тоже тебя знаю, - Кхуши глядела Арнаву прямо в глаза, и у того не было сомнений, что самый темный, самый подлый уголок его души ей открыт. – Ты не похож на героя. Но ты мне нравишься.