Две жизни

Октябрь выдался на удивление тёплым. Мари наконец оказалась за пределами больницы. Её разрывало на части странное чувство, она точно знала, что умеет, понимала, где находится, ловила на лету любую информацию, но при этом совершенно ничего не знала о себе. Ей предстояло вернуться в пустовавшую 8 месяцев квартиру. Она знала, что идёт домой. Но что такое "дом"? Важные понятия растворились, оставив невоспроизводимые абстракции в голове. - Евгений Петрович, можно, мы пройдёмся пешком? - Не думаю, что это хорошая идея. Я не готов к десятикилометровому моциону, уж больно стар. - То, что вы говорите про себя, довольно забавно и нелепо. Я не вижу ни одного седого волоска. Ладно, будь по вашему. Только, пожалуйста, не такси. - Конечно, разумеется. Я буду за рулём сам. Пройдём к парковке. Они забрались в старенький Форд, и Евгений Петрович деловито забасил :"Ну, подружка верная, тпру старушка древняя, стань Маруська в стороне...". Мари пристегнула ремень и расхохоталась. Евгений Петрович не был похож на Утёсова, но пел совершенно очаровательно. - А ведь я могу стать, кем захочу, - задумчиво произнесла Мари. - Ты всегда так говоришь, Маруся. Только Ямато Надесико из тебя не выйдет - разрез глаз неподходящий! - Сказал доктор и засмеялся,- да и зачем оно тебе? Евгению Петровичу казался довольно незаурядным случай Мари. Казалось, за 25 лет врачебной практики он всегда знал, что ему следует делать. Но с ней всё было сложно. Он прекрасно знал, кто она такая, но не был уверен, стоит ли сообщать ей скандальные подробности её собственной жизни. Он видел в ней нечто неиспорченное и наивное, однако, её биография говорит совсем о другом. Он, может быть, и хотел бы, чтобы её судьба сложилась как-то иначе, но не имел никакого морального права на самодеятельное творчество по отношению к её личности. Они долго ехали по путаной и исковерканной дождём дороге, вдоль высоких сосен и тополей, тянущихся к серому, ничем не примечательному небу, вдоль разбитых и истерзанных суровым сибирским климатом бараков и пристроек, из которых валил серый, клубящийся в морозном воздухе, дым. Город не выглядел приветливым, однотипные покосившиеся хрущёвки сменились постепенно авангардом современных новостроек. В одной из них жила Мари. Симпатичный серо-зелёный панельный дом с просторными и безумно дорогими квартирами. У подъезда стояли бабули и обсуждали последние новости геополитики. "Вернулась, шлюха!" - гаркнула одна из бабуль. Мари не понимала, почему и за что её так назвали? Ей захотелось расплакаться от столь необъяснимых для неё инсинуаций - не хотелось начинать новую жизнь с таким ярлыком. Они зашли в подъезд, Мари остановилась у почтовых ящиков и глядя с недоумением на своего спутника спросила: - Евгений Петрович, я что, правда на проститутку похожа? - Кого ты слушаешь, душа моя? Лифт не работал, и на 11 этаж пришлось идти пешком. Сначала Мари пыталась бежать через ступеньку, но потом споткнулась и решила никуда не торопиться. Евгений Петрович кряхтел, но стойко выносил лишения и трудности и продираясь по бесконечной лестнице, наконец, они дошли до последнего этажа. -Ты помнишь, где твоя квартира? -Да, я помню. Я знаю, где я живу. Но я не уверена, что внутри всё хорошо. Евгений Петрович протянул ей ключ, она провернула ключ в замочной скважине, прижала дверь, провернула ключ для нижнего замка, и дверь распахнулась. Врач и пациентка проследовали внутрь. В квартире было довольно чисто, несмотря на то, что хозяйки долго не было. Только пыль и пожелтевшие салфетки на столе выдавали её отсутствие. У Мари закружилась голова. - Всё в порядке? - Да, всё нормально. Просто немного неожиданно. - Это в любом случае было бы неожиданно. Ты узнаёшь здесь что-нибудь? - Да, кое-что. Я помню свою кровать, но не уверена, что я спала в ней одна. Вот мой письменный стол. Секундочку, зачем он мне? - Я не знаю, это была твоя жизнь. На столе царил чудовищный хаос. Полуоткрытый ноутбук давно разрядился, на настольной подставке виднелись коричнево-жёлтые пятна от кофе. Несколько распечаток в виде каких-то анкет, водительские права и удостоверение в красной обложке. Всё это было разбросано по столу и производило довольно гнетущее впечатление. Мари раскрыла удостоверение, оно должно было пролить свет на её личность. "Внештатный корреспондент Сибмедиа партнершипс". - Прикольно, только это не моё. - Ты уверена? - Конечно, я не уверена, в чём можно быть вообще уверенной в этой ситуации. Она нарочито акцентировала внимание на словосочетании "эта ситуация". "Эта ситуация" её неистово раздражала. Евгений Петрович прошёл на кухню и принёс ей газету. - "Никогда не читайте за обедом Советских газет..." Врач хотел бы улыбнуться, но обстоятельства не позволяли ему это сделать. - Ты должна кое-что узнать. Я не хотел тебе говорить, но ты скоро сама всё узнаешь. Ничего не бойся, правда будет колоть глаза, но помни - это уже не ты. Ты не обязана продолжать, если не хочешь, и ещё - звони, если захочешь поговорить. Пришла пора отпустить пациентку в вольное плавание ради её же блага. Конечно, он волновался, был взбудоражен, но его флегматичное лицо не выдало нарастающего беспокойства. - Мне нужно идти, - сказал он. Мари напоследок пожала руку доктору и сказала: - Не волнуйтесь так сильно, поберегите нервные клетки. Вам еще спасать мир. А я, пожалуй, уединюсь. - Береги себя! - Непременно. Дверь гулко хлопнула, и Мари осталась одна в знакомой и одновременно незнакомой квартире. "Кот Шрёдингера" - вот кто я. Я есть, и меня нет."