1238 год от Разделения. Королевство Западных Лесов
Казалось, трясся весь мир. В бешеном припадке дрожало ночное небо, и беспрестанно в нем что-то взрывалось — что-то грозное и величественное. Порой это непостижимое что-то раздирало тучи и вонзалось в землю, будто хотело проткнуть насквозь, — и на одно мгновенье весь трясущийся мир застывал. И застывало само время. И становилась видна мокрая грива кальё, и размытая тропинка, по которой неловко скользили копыта животного, и враждебно нависшая над головой стена леса. А потом мир рушился. Тысячи тысяч морей низвергало небо с такой яростью, что ночь лопалась от грохота и пронзительно кричала. Но в трясущемся мире был тот, кто не внимал ему: не боялся крика ночи, не трепетал при взрывах, не убегал от свирепого ливня. Миру не нравилось, когда его не замечали. Он сразу нашел неприятеля — наездника несчастного кальё — и принялся бить наглеца градом, швырять вокруг молнии. Наездник оставался равнодушен. В отчаяние мир трясся все больше, не понимая, что наездник — не храбрец, а существо безразличное к миру. К счастью, скоро кальё остановился у избы, одинокой среди бескрайнего леса. Наездник соскочил с животного и принялся то стучать, то просто кричать — не открывали. Тогда он с размаху навалился на дверь и сломал дряхлую деревянную щеколду. Дверь ударилась в стену, и заждавшийся путник ступил, наконец, за порог. Сначала наездник ничего не различал в недвижимом мраке, но из угла вдруг донеслось: «Вы кто такой?» — и прямо перед ним появился высокий юноша. То ли свеча горела слишком тускло, то ли сенцы были слишком просторны, но путник ничего больше не увидел. Он выше поднял руку юноши с зажатой свечой, чтобы разглядеть лицо — вытянутое и слегка угловатое с выделявшимися носом и подбородком. Во взгляде юноши открыто читались искренность и какая-то детская свежесть. — Карм, ты что ль? — спросил наездник неожиданно блеклым женским голосом. Юноша тупо уставился на гостя и в свою очередь опустил руку со свечей. — Да, а вы… Девушка без лишних слов сняла плащ. Когда она приблизилась к Карму, тот не сразу ее узнал. Девушка исхудала, щеки ее ввалились, а черты лица стали неестественно резкими. Виноваты ли дрожащие тени или долгая разлука, но Карму почудилось, что он видел не человека даже — мертвеца. Он отогнал жуткие мысли и заметил, что на всем облике гостьи лежала печать усталости, безразличия и совершенной покорности. «У меня нет таких знакомых», — подумалось Карму, но тут он разглядел светлую прядку среди темных волос девушки. Карм ошарашено уставился на гостью и с трудом выдавил: — Кори? Как?.. — Это вот, значит, как мы старых друзей встречаем, н-да? — наигранно возмущалась девушка, но ни одна нотка не заиграла в ее голосе. В голове не укладывалось, что перед ним та самая девчонка с озорными сине-зелеными глазами — та самая, с которой он разделил детство, и которая навсегда пропала, после зачисления в прислужники. Сейчас это был другой человек — сломленный и безразличный к миру. И как бы ни плясали блики дрожащего света в ее глазах, глаза эти оставались неживыми. Сердце Карма больно сжалось, и чтобы не выдать себя, он крепко обнял подругу. Та лишь рассеянно улыбалась. — Ты уж прости за щеколду. Я стачала, а никто не открывал. Думала уже на следующее задание ехать. — Кори безуспешно пыталась вывести Карма на разговор и прервать объятия, но он не понимал намека: — Чего не открывал-то? Карм рвано выдохнул, стараясь сдержать подступившие слезы. Он уже не надеялся встретить подругу. Он давно видел, как внутри нее что-то ломалось, угасало, и в последнюю их встречу ему показалось, что Кори вот-вот погибнет. Но она здесь. И это точно самая последняя встреча. — Не-е-ет, ну это уже наглость. Отцепишься ты когда-нибудь? Мы все-таки на работе. Карм тут же отстранился. Пристыженный, он покраснел и потупил взгляд, совсем как ребенок. — Я просто… соскучился. — Так в изветники рвался, а теперь — соскучился? Кори по привычке улыбнулась, как бы подшучивая над другом. Карм же подумал, что за этими словами кроется другой смысл. Может, она хотела сказать: «Если бы ты не уехал, если бы я видела тебя чаще, я бы спаслась»? Однако Кори сказала именно то, что сказала, и Карм решил продолжить игру. И вот уже в глазах его сверкали лукавые искры. — Кому бы меня упрекать! Кто-то до сих пор в прислужниках, хотя давно за исполнителя гоняют. Кори сокрушенно вздохнула и развела руками. — Ну-у-у, тут ты не прав, братишка. На исполнителе так не пашут. И потом, у исполнителей обычно не бывает в Совете дядь, которые в упор не хотят видеть их исполнителями. — Девушка усмехнулась так, будто давно смирилась с положением дел. — Ты бы к хозяевам меня проводил. Карм опомнился и жестом пригласил гостью в саму избу. Они пошли, а вместе с их движением ожила изба. Зашевелился прежде недвижимый мрак, заволновались, заскользили по стенам тени, и весело заскрипели половицы. Воздух заструился в сквозняках, и тепло пахнуло прелым деревом. Чтобы не оступиться в полутьме, Кори взяла Карма за руку, совсем как в детстве, и юноша невольно погрузился в воспоминания. На миг он забыл обо всем. Он видел, как впереди танцевал робкий огонек свечи и совсем не робко разгонял навязчивые тени. Он слышал едва приглушенный рокот бури и вдыхал запах прелой древесины. Он чувствовал маленькую замерзшую ладошку в своей ладони. На миг ему почудилось, что так будет вечно. — Ну, так что, говоришь, меня вызвали? Карм сделал вид, что не расслышал за шумом бури. Кори, конечно, поняла причину, — она понимала многое из того, что не чувствовала теперь, — но спросила опять. — Увидишь, — пробубнил Карм, и глаза его рассеянно забегали. То, что сделает Кори, добьет ее — он знал наверняка. В молчании они подошли к нужной комнатенке. Кори ушла без лишних слов, а Карм остался расхаживать под дверью, вслушиваться в неразборчивые фразы и с замиранием сердца ждать. Еще оставался шанс, что Кори откажется от задания. Пусть так она ослушается Совета, но сохранит остатки души. Она умная, она догадается сделать это. Карм закрыл лицо рукой. Нет, Кори предана Совету всем существом. За Советом стояла правда, за Совет погиб ее учитель, Совет дал им кров и цель в жизни, хоть эта цель и погубила Кори. Карм глубоко вздохнул и ускорил шаг.***
В комнатенке дрожали тени. У самого входа свечи выхватывали из темноты настил с ворохом тряпья — остальное вязло в черноте и бликах. Свечи стояли большей частью на полу и очень привлекали сквозняк. Из щелей к ним тянулись его холодные пальцы, но не ухватив ни одного огонька, сквозняк обиженно выл и затихал. Тени застывали на миг, и можно было разглядеть, что в тряпье дремала женщина, держа на руках что-то живое. И вновь из щелей лезли холодные пальцы сквозняка. И вновь дрожали тени. Кори остановилась в недоумении, потому что женщина не заметила ее: лежала, отвернувшись к стене. Не зная, к кому обратиться, гостья только и сказала: — Я от Совета. В дальнем углу комнатенки кто-то зашевелился, а женщина вздрогнула и перевела на Кори взгляд. Взгляд, в котором слились безумие и ужас. — Скорее… — давясь словами, зашептала женщина. Она дико косила взгляд на живой комок, словно он вот-вот взорвется. — Скорее… Он нас всех… всех… всех… В нем Тьма-а-а! — Лицо ее застыло в безобразной гримасе плача, но ни одна слезинка не упала. — Беловласка, значит? — послышался из дальнего угла тяжелый голос. У заколоченного окна едва виднелась фигура рослого мужчины. Самого же хозяина скрывала густая сетка теней. Гостья хотела подойти, но мужчина остановил ее: претила мысль, что Беловласка, этот головорез, готовый по приказу убить любого, будет стоять рядом и бесстыже прямо смотреть в глаза. Он не боялся ее — ненавидел, как ненавидели многие. И сейчас, когда в комнату вошла обычная девчушка, не жившая, верно, и двух десятков лет, когда тени затанцевали на ее ввалившихся щеках и не тронули равнодушных глазах, возненавидел еще больше. Он думал, что Беловласка — монстр с животной ухмылкой, желтыми клыками и безобразным шрамом во все лицо. Но она — обычная, и потому так ненавистна. — Угу, — невнятно отозвалась гостья, хмурясь будто по привычке.— Кого просили, того и получили. Давайте уж сразу к делу. Она мельком глянула на больную женщину. Та сидела, прижав к себе комок, раскачивалась и одной плачущей фразой шептала: «Сыну-у-уля мой, Сидо мой, Ид… Зачем тебя? Зачем она забрала тебя? Зачем пришла? Зачем Тьма? Зачем так? Зачем?..» Беловласку, видно, нисколько не смущала больная: в глазах тлело безразличие. Это безразличие больно задело хозяина. Он со злостью подумал, что Беловласка приняла его жену за обреченную, но в груди вдруг что-то противно защемило. Стоило ли надеяться, что к жене вернется рассудок? Что когда-нибудь она узнает своих детей, дом, что она забудет о Тьме и заживет, как прежде? Не человечней было бы и ее?.. Тогда кончились бы мучения. — Все из-за этого ребенка… И тут хозяин понял, что сказал это вслух: почувствовал, что на него смотрит Беловласка. И как этот равнодушный взгляд может быть таким ощутимым? — Ребенка? — Беловласка глянула на комок в руках больной. — Вы уж прямо скажите, чего надо. У меня ж работа. — Да-да, я забылся, — резко отозвался хозяин. Его все больше раздражала эта головорезка с ее неживыми глазами. — Работенка простая: вон, у жены моей, ребенок. Беловласка без лишних слов подошла к больной, но та забилась от нее в угол, прижала к себе комок, как должно матери защищать свое дитя. Хозяин напрягся. Почему жена не спешила отдавать ребенка — того самого, из-за которого утратила рассудок? В душе что-то взорвалось: — Да отдай ты его, дура! Он же Тьма! Женщина испуганно заморгала и вдруг протянула комок прямо в руки Беловласке. Та быстрым движением приняла «работенку», будто опасаясь, что больная передумает, приоткрыла тряпку и заглянула в личико ребенка. Хозяин с содроганием заметил, что в равнодушных прежде глазах Беловласки загорелся огонь. Огонь одержимости, который поселился в глазах его жены. Хозяин не стерпел и опустил взгляд. Ему было очень и очень противно смотреть, как в Беловласке крепнет жажда. — Что ж вы такого мелкого решили-то? Мужчина поднял голову на вопрос и тут же вздрогнул: прямо на него, сквозь темноту, смотрели два сине-зеленых глаза. — Златовласое дитя, — начала больная, раскачиваясь маятником, — принесет смерть всему живому, и не скроется от сил его ни человек, ни зверь, ни чернокнижник. Губительный дар его обрушит на мир величайшую войну. У-у-уничтожьте его, ибо в нем переродится… переродится… Истинная Тьма-а-а! — Женщина кинулась на настил и зарыдала. Она содрогалась всем телом, но хозяин, как бы не рвалось сердце, не подошел к ней. Стоило проявить сочувствие, как она впадала в бешенство и могла насмерть забить благодетеля. Беловласку же не трогали рыдания больной. Напротив, на лице ее появилась будто бы тень презрения, а огонь в глазах вспыхнул ярче прежнего: — И кто вам это наплел? — Старуха-а-а! — завопила женщина. — Будь проклята эта ведьма! — Старухи могут и ошибаться, они ж не провидцы. Без сомнений, решил хозяин, Беловласка просто издевалась над его женой. Старуха была известной провидицей, и рождение ребенка с золотыми волосами в семье, где многие поколения появлялись только темноволосые дети, явное подтверждение ее пророчества. Можно было бы сказать это Беловласке, заткнуть ее, но не хотелось открывать лишние подробности, — ведь она так жадно вслушивалась в каждое произнесенное слово. Верно, стремилась выведать о жертве как можно больше, чтобы потом с наслаждением вытягивать жизнь. — Кажется, кто-то спешил, — напомнил хозяин. Гостья вновь посмотрела в его сторону, только теперь смотрела долго, будто раздумывая, как лучше забрать жизнь ребенка и не прихватить ли жизнь больной. Казалось, Беловласка видит не только сквозь тьму, но и сквозь душу. И хозяин по-настоящему испугался. Он повидал ужасы войны и гонений, но испугался взгляда обычной девчонки. Страшнее того, не мог спрятаться от ее взгляда. Он сгорал в синие-зеленом пламени, сгорал душой. Наконец Беловласка отвернулась, и хозяин с облегчение вздохнул. Не хватало еще ей в лапы попасться. Девушка тем временем молча положила ребенка на пол и, нависая над ним, как чудище, направила ладони на мальчишку, что-то шепча. На ее руках появились тысячи светлых искр. Хозяин, очарованный, наблюдал, как искры бегали по одежде, потрескивали и рассыпались — жили по каким-то своим законам, но не долго. Он еще подумал: хорошо, что ребенок спит, — как комнатенку залил ослепительный свет. И все вдруг исчезло. Не плясали на стенах тени, не извивались огоньки свеч, застыл прежде дрожащий мир. Не рыдала жена, не шумел за окном ливень — только оглушительная тишина разрывала уши, а свет — глаза. Но скоро свет сжался, почернел и исчез бы совсем, если бы в нем не поселилась голубая искра. Она так и лежала в ладони Беловласки, когда другие искры исчезли, но теперь обратилась прозрачным камнем. — Ну, все, — заявила Беловласка, не поднимая глаз. Тельце ребенка она взяла на руки, даже не думая отдавать. Хозяин, едва пришедший в чувство, не возражал. Его гораздо больше заботила судьба жены. А еще хозяин хотел, чтобы Беловласка скорее ушла, потому не говорил ни слова. Гостья, будто чувствуя его желание, направилась к двери. Но предательски неровный пол! Камень выскользнул из ладони, и Беловласка с ужасом кинулась за ним. Хозяин насторожился. Что же такого ценного или, может, опасного скрывалось в застывшей искре? — А что это за камень? — спросил он, стараясь придать голосу нотку равнодушия. Беловласка испуганно взглянула на него. Он ожидал, что пламя потухло в ее глазах, что она снова ничего не чувствовала и не желала, но ошибся. Она казалась совершенно одержимой. Сдавленным шепотом Беловласка ответила: — Это его жизнь. Хозяину представились длинные полки в темном сарае, сверху донизу набитые мерцающими голубоватыми камнями. И все камни — чьи-то жизни. Представилась Беловласка, любовно смахивающая с них пыль, и ее одержимые глаза. Хозяина передернуло от отвращения. И зачем спросил? — Как думаете,— послышался блеклый голос гостьи. Она стояла лицом к двери и намеревалась выйти. — Как думаете, вы правильно сделали? Хозяин долго не мог понять, что она имеет в виду, а когда понял, сильно удивился. Неужели у этого головореза пробудилась совесть? Неужели она задумалась о своем поступке? Но в мысли полезли картины полок с сотнями замурованных жизней, и все вопросы отпали. В Беловласке говорила не совесть, а одержимость, и лишь она. — Да, — ответил хозяин. — Лучше одна смерть, чем множество других. Беловласка кивнула и вышла за дверь, чему хозяин очень обрадовался.***
Когда из щелей полился ослепительный свет, Карм понял, что надежды больше нет. Кори сделала то, что от нее хотели. А когда она вышла, держа на руках неживого ребенка, он только и мог что стоять и улыбаться. — Какая же ты глупая… — едва слышно проговорил Карм и сильно зажмурился: в глазах неприятно щипало. Кори усмехнулась и быстро потащила Карма в сенцы. Там она надела мокрый плащ, закутала в него и тело ребенка и, воровато озираясь, зашептала: — Это я-то глупая? Ха, видал! — Она повертела голубоватым камнем перед лицом Карма и быстро спрятала его. — Давай скорей: какая у них магия? Карм уставился на девушку, будто она восстала из мертвых. Впрочем, так и было. Кори, столько времени мертвая душой, сейчас ожила. Ее голос наполнился волнением, движения силой, а в глазах горел огонь какой-то неудержимой идеи. И тут Карм понял: Кори не умерла. Понял, что настоящая Кори, девчушка с озорными сине-зелеными глазами, вернулась и больше не исчезнет. Кори не выдержала и принялась трясти друга. — Ну, Карм! Быстрее! — Да-да, — очнувшись, пробормотал он. — У обоих второй ступени. Кори быстрым движением обняла Карма и счастливо улыбнулась. — Ну, до встречи давай, — бросила она, ступая в пелену дождя. — До встречи! — улыбнулся ей в след Карм. Теперь он знал, что эта встреча точно будет. Он еще постоял на пороге. Во дворе послышалось ржание кальё, а немного погодя где-то вдалеке расцвело голубоватое пламя.