Она не видит

Дома Чимина ждали новости — Харука наконец-то нашел им работу. В местном порту освободились два места ночной смены, как ему нашептал бывший одноклассник, но деньги давали в конверте после каждой погрузки. Обсудив все плюсы и минусы, парни согласились. Ведь если судьба подкинет что-нибудь получше, то можно легко уволиться и перейти. Закрепить решение согласились пивом. У мальчишек уже были планы на это лето. Съездить отдохнуть на море, где-то на недельку. Нормальное море. С песочным пляжем, ночными дискотеками, арбузами и девочками. А для этого требовались «финансовые вложения». Они уже не маленькие и надо быть самостоятельными. Первую зарплату получили спустя неделю, а Чимин и курсовой проект обратно на доработку с пометкой «жиденько» и прикрепленным бумажным платочком от преподавателя. Конечно, после ночных смен времени на сон стало меньше, а на учебу тем более — начинали накапливаться хвосты. Чимин не мог по законодательству работать в Японии на данный момент — иностранный студент-очник числился за вузом, следовательно, он и брал на себя ответственность за безопасность студентов по обмену. Вуз в договоре, подписанным Пак Чимином, работать запрещал. Пришлось срочно исправлять курсач на выходных, пока Харука гулял со своей девушкой, а в ночь с субботы на воскресенье еще идти в смену. Госпожа Фурукава по материнскому инстинкту жалела парней и субботним вечером испекла прекрасный пирог с вишнями и маком, чтобы на утро встретить сыновей. /// Спина Чимина ужасно ныла, а руки чесались после онемения от тяжелых мешков. Сегодня разгружали катер с рисом. Случился небольшой конфуз — один из рабочих не удержал равновесие и опрокинул мешок в море. Повезло, что сам остался на мостике и не ушел в воду. Над Тамано пробивались первые лучи солнца, занимался рассвет. Спать хотелось ужасно. Чимин шел вдоль набережной, оккупированной рыбаками, Харука не вернулся с Окаямы и ночевал в мотеле с девушкой. До него наконец-то дошло, чем так неприятно пахла эта местность — целыми днями на берегу ловили рыбу. Это было единственное увлечение местных жителей за сорок (не считая господина Фуракавы, который выращивал виноград и делал вино). Стройный ряд удочек выстраивался на добрую сотню метров. Тут и там слышались анекдоты, что сегодня учудила чья-нибудь жена, и кому сын прикупил новенький автомобиль на замену старенькой тойоты 80-го года выпуска. Местные жители делились на две группы — те, кто ловит рыбу, и те, кто продает первым блёсна, крючки и наживку (продажа рыбы не в счет, этим занималась государственная торговая компания). Их было легко отличить между собой. У первых всегда было смуглое от загара лицо с выраженными морщинками у глаз, в которые не попадал ультрафиолет. От чего в моменты удивления на их лице кожа разглаживалась, и становилось видно, как идут небольшие лучики светлой кожи. Их руки были настолько сухи, что, приглядевшись, напоминали высохшую землю с трещинами в особо жаркое лето без дождей, и пахли сельдью или угрем. Чимин хорошо запомнил этот запах, почти каждая загрузка на подработке были эти морские твари. Продавцы были заметно ухоженнее. В основном, это были «неудачники» большого города, которые, не добившись особого успеха в Окаяме, в итоге сдавались и продолжали дела отцов. Они почти все носили очки, испортив зрение усердной учебой в юношестве, и изношенные, но аккуратные рубашки. Дух интеллигенции не хотел в них улетучиваться. Город так и жил, продавая рыбу уже больше сотни лет. Господин Фурукава тоже начинал с рыбного промысла, но сумел вырваться и преподавать экономику в техническом колледже, где все равно специфика его предмета рассматривалась в рамках рыбного промысла. Поэтому выращивание винограда стало его отдушиной. В доме было тихо. В воскресное утро все еще спали. Стараясь не шуметь, Чимин стянул дешевые кроссовки, купленные на местном рынке специально для работы, и тут заметил в стойке ярко-фиолетовый зонт. Тот самый, что ему одолжила семья Хаяси. К слову, Мин ненавидел этот цвет. Среди остальных монохромных зонтиков Фурукавы он был как бельмо на глазу. Прошло уже больше недели с последней встречи с Мицуко, точнее с последнего разговора. Чимин видел ее пару раз, но то она разговаривала с Харукой, возвращаясь с магазина, то гуляла в обществе матери (как он подумал) и Аки. «Пора бы уже вернуть этот чертов зонт, — подумал парень и поставил кроссовки аккуратно стойку. — Но позже, сейчас ужасно хочется спать». /// В понедельник Пак твердо настроился вернуть зонт. Но идти к Мицуко надо было с кем-то, только так его не будут приглашать в дом, посчитав, что у него есть другие дела. Однако тут было противоречие — почему-то Чимин считал важным держать ту встречу в грозу в секрете ото всех. Теплилась надежда, что никто не заметит того акта помощи, возлагающего на Пака обязанности дружелюбия и открытости. «Ведь можно просто оставить его у двери, избегая встречи», — подумал парень, возвращаясь с учебы. Так он и решил. На улице был раннемайский солнечный день с ароматом сочной молодой травы. Лето все ближе подбиралось к Тамано, это было заметно по все заметно яснеющему с каждым днем небу и открытым оконным ставням домов. Апрельские грозы уже миновали, и земля успела подсохнуть. Парень стоял у ржавой калитки дома Хаяси. Отворить тихо не получилось, скрипучий звук разбудил мирно греющегося на солнце пса. Аки подскочил с мягкой травы, залаял с невообразимой силой и вилял хвостом. Скорее, он был счастлив видеть знакомое лицо, ведь по собачьим меркам был еще взрослым щенком, любящим резвиться. — Эйщ! — Чимин ругнулся на Аки на чуть повышенных тонах и пригрозил ему поднятой рукой для сурового вида. Он не думал, что так легко провалится. — Кто там?! — донеслось откуда-то сверху и заливистый смех. — Пак Чимин? Парень поднял глаза на звонкий голос Мицуко. Взволнованная она выглядывала из окна второго этажа, смотря вниз, но все равно промазывала, целясь едва голубоватыми глазами в клумбу. — А… да… Это я, — рвано бросил парень, проклиная свою неуверенность. — Принес ваш зонтик. Я же… должен его вернуть, — он помогал выговаривать себе слова, жестикулируя свободной рукой, а затем хлопнул ей по своей ноге. — Иначе господин Хаяси, увидев меня в универе, не простит, а-ха-ха, — закончил дурацкой шуткой. — Я сейчас спущусь! Не уходи, Пак Чимин, выпьем чаю! — и светлое личико исчезло из окна. У парня не было возможности выразить протест. Слишком быстро для него зонт оказался на месте, он на кухне за традиционным столиком, Мицуко — возле серванта с фарфоровыми чашками. Он испугался. Ему было немного страшно открыть для себя такое чувство как «сострадание» в совершенно новом смысле. Ему не хотелось, чтобы в отношении Мицуко оно было малодушным и неискренним (главной причиной потому, что Мицуко «видела» это насквозь). Но вместе с тем Пак старался поскорее избавиться от этого тяжелого ощущения, некой ответственности, закончить начавшиеся не по его воле взаимоотношения, дабы вернуться в привычную зону комфорта. Все равно это ужасная наигранность в общении с любым болеющим человеком выглядит чертовски глупо. Представьте, что у вас простуда или перелом ноги, и вспомните, как семья (в особенности мама) и окружающие начинают к вам относиться «по-особому». Возьмите костыль и зайдите в трамвай — вам уступят место не один человек, а если вы к тому же симпатичная девушка, то не устоит и половина вагона. Как бонус вся ваша поездка будет озвучена восклицаниями «бедняжка!», «как же так!», «Бог не справедлив!», чтобы каждый самоутвердился перед остальными, что ему отнюдь не безразлично ваше положение. И вот именно это «особенное» отношение на протяжении всей жизни вызывает у болеющих вроде Мицуко отвращение в высшей форме. Чимин осознал это, пока девушка, мурлыкая веселые песенки под нос, заваривала чай. Она была босиком в льняном сарафане на тонких лямках, без лифчика. Выступающие кости позвоночника и лопаток, которые уже видел Пак, были не единственными, к ним прибавились реберная часть на груди и ключицы. Учитывая, как много она улыбалась, смеялась и хихикала, можно твердо сказать, что к ней в голову не подбирались мысли, переваренные чуть ранее в голове иностранца. Но нет. Она просто опытная. Научилась расслаблять собеседников, направляя при этом разговор и интонации в правильное русло. За исключением случая в грозу. — Пак Чимин, ты любишь читать? Пак обжегся горячим чаем. — Что-что, прости? — Ну, читать. Книги. Приключения, фантастика, стихи. Или, может, тебе нравится определенный автор? — в речи девушки чувствовался азарт и воодушевление. — Я не особо интересуюсь литературой. — Комиксы? — отчаяние. — Прости… Разговор не клеился. Чимин видел, что собеседница старается, но он ничего не мог поделать. Молчание затянулось, оно становилось критичным, и шаг требовался от Пака. Потому что еще одна попытка со стороны девушки могла бы переступить порог навязчивости. Из часов вырвалась деревянная кукушка. Три часа. Она помогла нарушить безмолвие, Чимин решился: — Я думаю, мне пора. Я уберу за собой. Не дожидаясь реакции, он встал и включил горячую воду, чтобы помыть чашку. — Не надо. — Дух веселья в голосе Мицуко испарился, на смену ему пришли терпимость к «особому» отношению и разочарование. — Я сама. Идем, я провожу. Молча дошли до прихожей. Он обул кеды и выпрямился. — Ну, что ж… пока! — Хорошей дороги, Пак Чимин. Дверь почти закрылась. Все закончилось на плохой ноте. Чимин явно попал в список самоутверждающихся сострадальцев Мицуко, но: — Вот вы, зрячие, не цените того, что вам дано! — Ее худые пальчики сжались в кулаки. Костяшки слишком остро выступили на тыльной стороне ладони, что вызвало в Чимине некоторое отвращение. У парней немного другое понятие красоты — излишняя худоба, даже вернее сказать «тощесть», особенно распространенная в азиатских странах, проигрывала на фоне округлых форм. Если говорить без прикрас — им больше нравится шлепнуть, чтобы смачно, и помять, чтобы было за что, а не больно ударяться о кости. Хотя Мицуко он не видел в своем будущем (в любом его варианте), но она все еще оставалась девушкой. Она продолжила, — я все бы вот отдала, только чтобы узнать, как плескаются волны, как светит солнце, как делают сахарную вату, как, наконец, я выгляжу! Какого цвета глаза, губы, волосы! Ведь я даже банально не знаю, что такое красный, зеленый, фиолетовый. Мои мама и папа говорят, что я вся белая, но даже это мне непонятно. Из всего только что сказанного девушкой Чимин явно не мог объяснить ни единой вещи, потому что никогда не задумывался о таких банальных вещах. Тем более понимание цветовой гаммы у мужчин в основном намного хуже, чем у прекрасной половины пола. Только вспомните их главный страх, когда видят на руке своей девушки двадцать красных мазков помады, и им необходимо угадать какой именно оттенок подходит к ее лицу (а на самом деле угадать, какой именно оттенок она уже выбрала). Для них это просто красный. Но из-за столь волшебной обычной мечты для нее, он прикрыл глаза. Нервы. Глубокий вдох. — Сейчас… на небе плывут белые облака. Так медленно, так плавно и нежно. Тебя когда-нибудь щекотали перышком? Оно, кстати, тоже белое. Так вот, облака очень похожи на то, как водят перышком по носу и щекам. Весной белым цветут вишни и яблони, а еще и ландыши. Бывает, в противный ноябрьский день неожиданно валят вниз крупные хлопья снега, но намного красивее это вечером при свете уличного фонаря. Чайки с белым оперением летают над морем, воруют из рук еду, даже запакованные сникерсы. А каждый день у нас на столе стоит чашка белого риса. Выдох. Кажется, он на пару минут забыл автоматически дышать. Чимин сам не ожидал от себя таких слов, но больше такой искренности и желания. Он не открывал глаза еще пару минут, но там его встречала ослепительная улыбка Мицуко. — Белый значит красивый, чистый. Ты красивая, Мицуко. Запомни это. Грудная клетка стала слишком тесной. Пак думал о том, что все сделал правильно, и искорки, легким покалыванием отдающиеся у сердца, говорят о чем-то новом и безупречно белоснежном в его жизни. Таком же чистом, как и Мицуко.