Фредерику Б.

      Привет. Ты снова сидишь, уткнувшись в экран, и поглощаешь строчку за строчкой, а я поздравляю лично себя с возвращением, ибо мне вновь есть, что тебе рассказать. Помнишь, я плакался о том, что ненавижу Фредерика? Ну, о том, что идиот, что выдумал чертову идею о любви, что живет три года? Я еще тогда возмущался, пытался выпрыгнуть из кожи вон, самому себе желая доказать обратное, и в то же мгновение медленно умирал: о чем кричать, кого и в чем убеждать, если моя любовь прожила именно столько лет? Я так искренне верю, что ты меня помнишь… Нет, что ты меня запомнил, ведь я должен запоминаться навечно, заруби себе на носу. Я, правда, верю, что ты думал обо мне, пока я молчал, что размышлял о теории Фредерика, что просто выделил для меня левый нижний уголок сердца. Я вернулся, и кое-что готов рассказать; пожалуй, я начну, если ты не против.       С момента того, как я послал моей Поле то злополучное сообщение, прошла неделя, если не больше. Я ждал ответа как одержимый, посекундно обновляя почту, не выключая ноутбук даже на ночь. Мне даже казалось, что я поменял паспорт, и теперь меня зовут Белый Бим (или Хатико, в крайнем случае), только никак не Дима. В особо нервные минуты я доходил до того, что открывал в паспорте нужную страницу, убеждался в том, что я еще человек по фамилии Билан, а потом зашвыривал документ подальше и ощущал, как под ребрами что-то рвется на части. Во мне поселился несчастный пес: он скулил и ждал, скулил и верил, а потом внезапно понял, что некому больше верить и не зачем больше ждать. Его наебали, меня наебали; нам в души плюнули, чувствуешь?       Я не верил своим глазам, когда видел зловещее «Нет новых сообщений», а больше – не верил своей голове, которая упрямо твердила о Полином безразличии. Помнишь, я обещал, что буду взрывать телефонные трубки больниц и моргов Петербурга, если Поля мне не ответит? Она, правда, не отвечала, а я ни разу никуда не позвонил. Мне очень хотелось забить на гордость, о которую мир давно уже вытер замозоленные подошвы, и написать вновь какое-нибудь дьявольски душевное сообщение. Нечто вроде «пожалуйста, не обижай валяющегося у твоих ног, великодушная». Очень-очень хотелось, но буквы не складывались в слова, пальцы не в силах были касаться клавиатуры, а мозг не способен был работать и вовсе. Я плакался сам себе, как девочка заламывал руки и в то же время хохотал над собой, ибо мужик, 33 года, ну, черт побери! Я не спал ночами, боялся кошмаров, пил минералку, отчаянно не желая становиться алкоголиком из-за бабы (здесь я готов бить себя по губам за озвученное и напечатанное слово, потому что девочку называть бабой – 28-й из сотни мужских возможных грехов). Однажды, очутившись очередной ночью на кухне, я схватил оборванный лист бумаги, какую-то старую ручку, рухнул на пол и немного сошел с ума. Непонятно откуда взявшиеся слова толпой ворвались в голову, закрутились, завертелись и сложились во фразы и во что-то, почти не напоминающее рифмы. Только успевай записывать, Дим, только успевай. В твоей голове – любовь. Я тогда написал первые в моей жизни стихи. Мне кажется, он скверный, детский и никакой, но… ведь не я его написал, поймите, любовь написала, а ей видней! сегодня я снова представил себе нашу встречу, как беру тебя за руку и провожу пальцами по запястью. странно, но мне кажется это чем-то родным. я представил, как мы вдвоем, не обращая никакого внимания, просто перестаем тратить жизнь на оправдания. а люди кричат, и краснеют лбы. в их мечтах мы ничтожны, и вроде… знаешь, мне просто хотелось бы жить с тобой в одном городе. я просто хочу жить с тобой в одном городе. жить с тобой в одном городе. и все.* Представляете? Любовь, что во мне, написала вот эту вещицу, и я благодарен ей буду до скончания веков, потому что мне ведь правда уже больше ничего было не нужно: просто наплевать на все выяснения, все оправдания, все извинения. Просто жить с девочкой-золотцем в одном городе. В каком-нибудь самом бедном на свете городе. И, действительно – все. Я оставил тогда скомканный лист на столе и отправился досыпать. А утром в голову вдруг ворвалась мысль, и мне опять захотелось жить, верить и добиваться того, чтобы та, кто нужна, услышала. Слабо уверовав в новую идею, я все же задушил в себе мерзкого человечка, вопящего о том, что это бред, и, схватив телефон, сфотографировал бумажку со стихотворением. И к черту ноутбуки, печатные тексты и гребаный Word, я отправил ей фотографию стихотворения на листе. Там мой почерк, мои корявые буквы, мои неверно расставленные знаки препинания, и это ли не прекрасно? Там душа, любовь и неровные линии (потому что писать в мире компьютеров разучился или рука тряслась от волнения?) Там для Поли, там все, что возможно, для Поли, и больше мне нечего предложить. И, если ты, читатель, все еще впитываешь мои строки в себя, скажи, мне было, на что надеяться? Как думаешь? Остановись на этом моменте моего рассказа, обдумай и выдай чего-нибудь самому себе: она напишет? ответит? не будет игнорировать? я ведь заслуживаю? я же ни в чем не виноват и на все готов? давай потом, если что, вместе пойдем убивать Фредерика Б. за его чушь? Ты только не торопись, ты подумай: у нас ведь с тобой эта «она» - не абстрактна! Она ведь есть, она в Питере, ей через несколько месяцев – 29, ее зовут Поля. Напрягись еще посильнее: Поля ответит мне?       А за окном сейчас месяц май и чистое-чистое небо. Я отправил письмо час назад, сходил в душ и вернулся к ноутбуку. Обновил почту, вгляделся. «1 новое сообщение». Пустое.