Эхо войны.

Джордж не любил гулять. Даже в детстве он предпочитал нудным прогулкам времяпрепровождение в доме или на улице, где с Фредом можно было изобрести новую безделушку, потрясти старые яблони и попрощаться с вечерним солнцем. С тех пор минуло много лет, и от озорных мальчишек остался только один — подавленный горем и бесконечно уставший. Но Джордж помнит этот дурной, отчасти слащавый запах счастья. Для кого-то счастье — это сидеть у костра, для кого-то — считать деньги, а для него — это прекрасные яблони, чьи хрупкие веточки вечно баловало июньское солнце. Фред подтрунивал над младшим братом за его хорошо прикрытую сентиментальность и романтику, хотя в глубине души Джорджу хотелось верить, что Фред разделяет очарование заката и пьянящие флюиды юности. Каждое утро молодого человека начиналось одинаково. В висках словно сумасшедшая металась боль, а сердце нехотя подстраивалось под ритм обычной жизни. Обычной. Это слово имело для него оливковый оттенок, и приходилось признавать, что жизнь действительно обычная, хоть и кажется, что превратилась в ад. В доме царила тишина. И если бы не атмосфера, ее можно было бы назвать даже приятной. Гермиона не хотела прощаться с домом. Она, как и пообещала накануне, не смела ни к чему прикасаться, поэтому лишь вдыхала едкий запах пыли, сидя на ступенях. Здесь было холодно. Отчего-то казалось, будто дом этот как запущенный цветочный сад. Немного заботы, и он озарится радостью. Неожиданно Гермиона почувствовала тяжелое дыхание поблизости и резко обернулась. Над ней, упираясь коленями в ее спину, стоял Джордж, задумчиво склонив голову. Глаза Гермионы в непонимании расширились, и молодой человек, спеша с ответом на немой вопрос, кинул ей в руки свитер. — Тут не курорт. Оденься, если не хочешь слечь в постель. Он хрипло засмеялся на последнем слове и ушел. Никакой претензии в его тихом голосе не было, но по спине пробежал холодок. Что же в тебе такого, Джордж? «Ты кажешься знакомым мне и в то же время — далеким, беспомощным и жестоким, холодным и мягким». Но она надеялась, что проснулся он не таким агрессивным, каким был вчера. Гермиона постучалась в дверь и вошла. — Я не разрешал входить. Девушка хмыкнула. Возможно, сегодня они оба были в лучшем расположении духа, нежели минувшим вечером. — Я лишь хотела попросить об одной услуге, — застенчиво объяснилась Гермиона, — Не мог ли бы ты дать мне чуть денег? Я бы купила еды. У тебя вот в холодильнике пусто совс.. Джордж удивленно на нее посмотрел. Наверное, он слишком отвык от простого человеческого общения. — Делай, что хочешь, я ведь говорил. Ешь, пей, живи. Ты всё равно надолго здесь не задержишься. Но запомни одно: не трогай меня. Иначе мне придется трогать тебя. Я не слишком обходителен с девушками в последнее время. Деньги на тумбочке. Джордж был возмутительно пьян. Гермиона вздохнула, понимая, что ни от дома, ни от его чертового хозяина ответов не дождется. Она спустилась со второго этажа, предварительно взяв деньги с тумбочки, натянула свитер и вышла на улицу. Даже странно ощущать такие перемены в воздухе. Он был свеж, чист и влажен. Гермиона в блаженстве закрыла глаза и несколько раз втянула воздух в пустые легкие. Все, что сейчас ее раздражало, сводилось к жужжанию вопросов в голове. Они крутились, слипались в комки, затрудняя поиск ответов на них. Она не знала, что случилось с юношей. Ее догадки носили столь призрачный характер, что вера в них давалась с большим трудом. Было бы гораздо проще спросить лично у Джорджа, но он вряд ли станет терпеть докучливые расспросы, и, вероятно, выкинет Гермиону вон. Но на самом же деле казалось, что сил у него едва ли хватит на поддержание жизни. Каждое слово вырывалось у него вместе с болезненным выдохом, каждое слово давалось с трудом. Погружённая в размышления, она пусто улыбнулась продавщице в магазине, которая странно косилась на нее с тех пор, как она вошла в магазин. Гермиона отдала деньги, забрала тяжелый пакет и вышла в направлении дома. Дом. В последнее время многие слова отдаются в голове болезненным эхом, словно мозг старательно и бережно скрывает что-то от подсознания, решая не тревожить его. Гермиона потянула за скрипучую ручку, и дверь неохотно поддалась. Ужасало то, что помещение как-будто переставало существовать на этом свете, пока она на него не смотрела. А оказавшись под присмотром постороннего, дом вновь нехотя возвращался к жизни. Ей было жаль его, себя, всех. Казалось, весь мир уединился в скорбной тоске, к которой волей не волей придется присоединиться. Но девушка отчаянно не желала увязать в равнодушии и апатии, и начинать следовало с молодого человека, который едва ли жил там, над ней. Гермиона попробовала снова одолеть неприступную комнату, чтобы та раскрыла ей все свои секреты. Или хотя бы некоторые из них. Ведь девушка буквально кожей чувствовала, сколько истории сосредоточено в этом воздухе, в этой пыли. Что-то из данного обязательно касается и Джорджа, и её самой и... Нестерпимо хочется назвать третье имя, но мозг твердо не дополняет рассказ этой информацией, отчего на девушку снова накатывает волна тоски. Ей не хотелось верить, что она пришла сюда зря. Всегда обидно, когда так случается. Колко скрипнула ступенька, но Геомиона уверенно шла вверх, стараясь не шуметь. С ней рядом шагала убийственная тишина, которая огибала углы стен, вилась у потолка и эхом возвращалась обратно. Девушка прикоснулась пальцами к обоям, и, стараясь быть незаметной, выглянула из-за угла. Глаза ее наткнулись на убогий силуэт юноши, что замерев, лежал у спинки дивана и наслаждался видом наполовину пустой бутылки спиртного. По его длинным пальцам струилась кровь, но Джорджа это нисколько не занимало — напротив, он увлекся созерцанием внутреннего убранства комнаты. Девушка в ужасе подняла глаза выше, где начинались потоки струек крови и в смятении прикрыла рот ладонью. Темно-бордовой субстанции было столько, что невозможно было понять, где именно он умудрился пораниться. А дальше все происходило как во сне — Гермиона с остервенением разодрала рукав клетчатой рубашки, радуясь и возмущаясь тем, что Джордж в кои-то веки молчит тогда, когда это действительно нужно. Назвать ее действия профессиональными у юноши едва бы повернулся язык, но в тот момент его здоровье зависело только от умелых рук соседки — выбирать не приходилось. Конечно, она преувеличивала. Рана была не такой уж и серьезной. Чистая случайность — Джордж случайно прошелся локотком по грани столешницы, или же поранился осколком многочисленных сосудов. Все в нем Гермионе было в новинку: то, что он может быть таким агрессивным и то, что способен пораниться как обычный мальчишка. Её руки в смятении блуждали по чужому телу, не вызывая какого-либо сопротивления. В конце концов, обессилев, Гермиона со всего размаха влепила Джорджу ободряющую пощечину, которая тут же привела его в чувство. Оставшиеся минуты, в которые Гермиона усердно трудилась над пострадавшей рукой, Джордж смотрел на нее, запрокинув голову назад и пребывая в поэтически-созерцательном настроении, которое задала ему нечеловеческая доза алкоголя. Гермиона критически осмотрела себя в кусок грязного зеркала. Как хорошо, что она успела снять свитер, ведь все остальное успешно перепачкалось в крови. Девушка и не надеялась застать Джорджа в привычном для него состоянии, поэтому спешно покинула комнату, с отвращением взглянув в его сторону. Он не сводил с нее взора, улавливая и полностью осознавая её отвращение к собственной персоне и, со стороны казалось, будто его глаза выражают пустоту. Но Гермиона тут же устыдилась своих мыслей, ведь когда она посмотрела через плечо в последний раз, по щеке парня скатилась полная горечи и стыда слеза.