Эхо войны.

Музыка для атмосферы: Slow Waltz — Dreamcather Джордж открыл глаза, силясь всмотреться в то, что окружало его. Бесцветные стены, выцветший до неузнаваемости ворс ковра и затхлый воздух, пропитанный алкоголем и отчаянием. Не было ни единого намека на радость и веселье, царившее в этом месте в прошлом. Прошлое. Оно казалось невероятно далеким и неосязаемым, и чем больше Джордж пытался тянуть к нему руки, тем скорее оно ускользало. Фреда не стало второго мая тысяча девятьсот девяностого восьмого года. С тех пор мир для его брата стал рассыпаться на куски стремительно и безжалостно. Джордж поднялся с кровати, схватившись руками за голову, которая разрывалась от пульсирующей боли. Его апатичный взгляд падал на разбросанные по комнате вещи. Если бы Фред вернулся с этой войны, они бы обязательно навели порядок. Но его нет, как нет и порядка в комнате. В жизни. А мир для Джорджа рухнул в один краткий миг, когда молодой человек вгляделся в потухшие глаза своего брата-близнеца, чье тело медленно покидала жизнь. Стук. Ему послышалось? Вряд ли. Еще один ненастойчивый стук по входной двери, ведущей в пустую квартиру, в которой жил теперь только один человек. Джордж нехотя поднялся на ноги и подошел к двери, намереваясь послать нежданного гостя куда подальше. Если только это была не мать, которая навещала чуть ли ни каждый день, пытаясь вытащить его из отчаяния, разбить стеклянный равнодушный взгляд и вернуть себе сына, пусть и в одном экземпляре. Несмотря на смертельную усталость, которая, казалось, навек поселилась в его теле, парень раздраженным движением дернул входную дверь на себя и не сумел сдержать неуместного восклицания. На пороге стояла Грейнджер. — Простите, если помешала, — неуверенно, но достаточно громко заговорила девушка, уставившись на Джорджа, словно даже не узнав в нем друга. Джордж замер на месте, рука которого словно пригвоздилась к ручке двери. — Я... Начался дождь и… Подумала, что смогу где-нибудь переждать. Вы первый, кто хотя бы выслушал меня, — судорожно выдохнув, закончила Гермиона. Джордж со свистом втянул воздух в легкие, не веря своим глазам. «Этого просто не может быть». Гермиона Грейнджер пропала сразу же после битвы за Хогвартс, ни оставив после себя ничего того, что могло бы указать ее местонахождение. Гарри и Рон, еще не оправившись от потери товарища и старшего брата, отправлялись ее искать несколько раз, но поиски не давали ни единого результата. Девушка словно растворилась во времени. Джордж не знал ровно ничего о ней. Только то, что магический мир потерял Гермиону Грейджер. Навсегда. И вот теперь она стоит перед ним, в каких-то серых лохмотьях, отдаленно напоминающих самую дешевую магловскую одежду. Под когда-то живыми глазами залегли глубокие тени, и можно было судить, что "незнакомке" явно необходим здоровый сон и уже давно. «Только этого мне не хватало для полного счастья». Джордж со злостью и диким отчаянием захлопнул дверь перед носом Гермионы Грейнджер, несмотря на то, что та осталась стоять под проливный безликим дождем. Усталая и обессиленная. Он прикрыл напряженные глаза и устало потер виски, ероша рыжие волосы – отросшие и всклоченные. Достав из шкафа бутылку огневиски, Джордж рухнул на диван, явно отслуживший свое, и принялся пить из горла, позабыв обо всем на свете. Мир его сузился только вокруг Фреда, которого больше не было рядом. Стука больше не слышалось. Чертов эгоист. Ну и пусть. Все равно Гермиона Грейнджер больше не та, что он знал раньше. Она забыла то, кем была и чем жила. Наверняка забыла свои принципы и устои — это можно было понять, вслушиваясь в голос, утративший прежние стальные нотки. К тому же, она не узнала его. Тяжелая голова гудела от дозы алкоголя, но Джордж продолжал пить обжигающий горло напиток, позволяя себе забыться. Как же так? Почему Гермиона Грейнджер, пройдя всю войну сорвалась в пропасть, почти достигнув победы? Джордж не моргая, смотрел в потолок. Вспоминал прежние годы, где отношения с Гермионой никогда не заходили дальше, чем просто прохладно. Совсем незнакомая ему девочка. Но черт, как же щемит в груди. Больно ему, а не ей, ведь она ничего не помнит. На секунду парень задумался. А так ли плохо это? Будь он на ее месте, Джордж бы не клеветал на судьбу за такой подарок. Сейчас он думал, что сразу бы отрекся от своей жизни, от воспоминаний и мыслей, которые принадлежали лишь ему. Но отличие лишь в одном: Гермиона любила свою жизнь и дорожила каждым вздохом. Сделал еще глоток. И бутылка оказалась пуста. Лимит алкоголя исчерпан. Голова гудела: мысли хаотично вращались в сознании, и было бы неплохо выхватить хотя бы одну из них. Джордж через силу поднялся с продавленного дивана и лениво спустился вниз. Его рука легла на ручку входной двери, но взгляд нерешительно блуждал по скудному убранству одинокого дома. Что же делать? Наверное, Гермиона уже ушла. Знакомое имя теперь обжигало язык при произношении и ощутимо резало слух. Нельзя так. Но и другое имя представить невозможно. «Ей нужно помочь. Не Гермионе, а просто чужой девушке. Помочь», — шептал Джордж, все сильнее сжимая ручку двери. Сделав шаг навстречу ей, он уже никогда не избавится от Гермионы Грейнджер. Даже спустя годы, для Джорджа она останется потерянной девочкой, которая отдала бы все, что бы вернуть свое прошлое. Так стоит ли? А если это ошибка? Вопросы вертелись на языке, и мозг не хотел давать ответы. Вздохнув, Джордж устало взъерошил рыжие волосы и дернул дверь на себя. Шел косой ливень — капли барабанили по окнам, крышам, дороге и фасадам зданий. Вода била в лицо и затекала за шиворот. Вечер медленно вступал в свои права — горизонт постепенно темнел. В такую погоду выходить никуда не хотелось. На улице было пусто. Джордж накинул на себя легкое пальто и вышел из квартиры, ощущая изнутри какую-то небывалую свободу. Небо напоминало густо расстелившийся туман: все было скучно-серым и тоскливым. Мир вокруг ничего не мог дать Джорджу, не мог показать своих ярких красок, как раньше. Джордж не следил за мыслями в своей тяжелой голове, позволяя им вспыхивать и превращаться в пепел. Он даже не думал о том, зачем вышел на улицу. Вернее, за кем. Джордж вышел из дома более чем давно, а Гермионы все не было видно. «Наверное, уже ушла», — промелькнула далекая мысль в его голове. Никто не мог принести в их с братом дом прежнего уюта, но возможно кому-то, кто потерялся в своих бедах, он сможет принести тепло. Но лишь в том случае, если Джордж исчезнет из этой квартиры, а этого он сделать не мог. Гермиона, недовольно скрестив руки на груди, стояла под небольшим выступом одного из домов Косого переулка. Даже когда на улице моросил дождь, а ее тело пробивала холодная дрожь, поза неизменно оставалась уверенной. Джордж лениво прищурился. С тех пор, как закончилась война, его поведение стало слишком пассивным, движения ленивыми, а скорбь бесконечной. Девушка свела тонкие брови к переносице и вглядывалась в то, что ее окружало, но выйти из-за заступа Гермиона не решалась и правильно делала. Странно, как все меняется, когда из жизни уходит тот или иной человек. Как могли бы они с Фредом смеяться, блуждая по этим улочкам под проливным дождем. Самое печальное в жизни - это то, что когда ты пьешь кофе или целуешь любимую девушку, или ложишься на хрустящие чистые простыни, то даже не подозреваешь о том, что это, возможно, последний раз. Джордж шутил над Фредом, подкалывал по разным поводам, а потом судьба подвела черту, и ничего не осталось от этих славных, пропитанных счастьем вперемешку со смехом, воспоминаниях. Он почти вплотную подошел к Гермионе, так что тяжелые капли воды скатывались по крыше прямо за воротник пальто. Джордж неясно видел очертания ее лица, внезапно озарившегося совсем другими эмоциями, как будто никогда не существовало Гермионы Грейнджер. Это был еще один крошечный кусочек мозаики, оторвав и выкинув который, Джордж навсегда порвал тонкую нить, связующую его с прошлым. Что ждало их, его, ее впереди? Счастливая жизнь или, наоборот, дни полные тоски и одиночества? Для Джорджа ответ был очевиден. А для девушки, стоявшей перед ним — нет. Зачем вспоминать все страдания, через которые прошла Грейнджер, если можно заново начать жить, дышать полной грудью и лицезреть все оттенки рассветного неба? Хотя даже будь у него такая возможность, Джордж никогда бы не воспользовался ею. Смерть брата — это его крест, его бремя до конца жизни. — Пошли, — грубо обронил Джордж и схватил девушку за запястье, отчего та невольно вздрогнула. Но на ее лице нет ни тени раздражения или удивления, лишь слабая улыбка тронула уголки губ, как будто ночь в доме Джорджа Уизли лучшее, что происходило в ее жизни. Джордж злится на все, что окружает их в этом просторном занавесе дождя и серого небосвода, злится на то, что девушка не перечит его отнюдь не ласковым жестам. Ничего. Просто тащится за ним. Затем Джордж резко оборачивается и говорит, но голос его срывается на крик: — Почему ты молчишь? Почему ты, черт возьми, так глупо и бессмысленно молчишь? Проглотила язык?! Невозможно терпеть еще одного человека рядом, образ которого когда-то был ясным и знакомым. Отчего-то ему казалось, что Гермиона Грейнджер всегда будет где-то поблизости, всегда будет носиться с охапкой домашних заданий, всегда будет яростно болеть за команду Гриффиндора, всегда будет незамедлительно отвечать на вопросы учителей. И вот теперь перед ним стоит пустая, никчемная девушка, в глазах ее теплится какая-то глупая надежда, и Джордж не понимает, на что она рассчитывает. Но секунды текут, и лицо Гермионы становится озадаченным, она отшатывается от Джорджа. — Я что-то должна говорить? — по сравнению с уверенным и по-настоящему женственным голосом Гермионы ее голос кажется детским лепетом. Хотя что-то волевое и по-прежнему исполненное гордости просказльзывает в интонации. — Хотя бы свое имя, идиотка! — в порыве ярости и отчаяния выкрикивает парень. Дождь барабанит по его лицу, очерчивая волевой подбородок, который уже тронула жесткая щетина, волосы намокли и свисают липкими прядями. Девушка настороженно делает один шаг от него, и сутулая фигура парня кажется безжизненной, печальной, серой. Еще немного и его силуэт погрязнет за холодной стеной дождя. Набрав в грудь больше воздуха и не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, девушка приближается к Джорджу неуверенным шагом, иногда замедляя ход, но ему все равно. Он готов ждать, да и какая разница, если времени впереди очень много, и совершенно нечем занять ни один день, ни второй. Можно проживать их напрасно, ничего не делая. — Гермиона. Меня зовут Гермиона. Джордж удивленно вскидывает брови, в глазах мелькает боль по чему-то, что уже нельзя вернуть, а потом они снова стекленеют. Прекрасно. Он борется с собой, сжимая кулаки так, что белеют костяшки. Боль немного залегла на дне сердца, и он начинает говорить спокойным голосом. — Нет, ты ничего не обязана говорить мне. И вообще ничего не обязана. Но я надеюсь, что ты исчезнешь из моей жизни так же скоро, как и появилась. Черт. Черт. Последняя фраза сама сорвалась с губ, он не хотел говорить такого. Да, это правда, но девушка явно огорчилась и неопределенно передернула плечами. — Хорошо, я не отниму у тебя время. Краем глаза он замечает, как на секунду Гермиона вздергивает носик, будто это не она проглатывает одну грубость за другой. Нет, это невыносимо. Если внимательно приглядеться к ней, то что-то неуловимо знакомое проглядывает сквозь жесты, манеры, но как только Гермиона подает голос — иллюзия рассыпается. Пора уже делать выбор: оставить ее здесь или впустить в дом, чтобы она наследила там мокрыми босыми ногами, чтобы села на кресло, в котором валялся Фред теплыми вечерами, рассуждая обо всем и ни о чем, чтобы привнесла в их дом хоть частичку тепла. Промолчав, Джордж двинулся с места и пошел в сторону дома. Дождь потихоньку сбавлял обороты, но уже десятки луж отражали серое небо. Парень даже не взглянул на бывшую когда-то яркой и оригинальной вывеску «Всевозможных волшебных вредилок», дернул дверную ручку и зашел в темное помещение. Здесь давно никто не прибирался, шторы Джордж задернул еще в прошлом месяце, на большом столе так и лежали не разобранные счета и квартальные отчеты, которым здесь было уже давно не место, но Джордж так и не решился их выкинуть. — Хорошее место, только вот требует срочной уборки, — сморщив носик, прокомментировала обстановку Гермиона, бесшумно зайдя следом за Джорджем. Эти слова отозвались глухой болью в сердце. — Никогда ничего не трогай здесь. Ты меня поняла? — И опять его низкий, разбитый голос нарушил более-менее спокойную обстановку. — Я и не собиралась, — возразила Гермиона, но Джордж уже поднимался наверх по пыльной лестнице, — Только вот побуду здесь немного... Помещение таило в себе множество нелепых очертаний и теней, отбрасываемых такими необычными предметами, которые кто-то хаотично разбросал, по всей видимости не сильно заботясь о их судьбе. Обойдя стол, Гермиона аккуратно облокотилась на его край и стала пристально изучать строчки, выведенные неровным торопливым почерком, как человек, пытавшийся слепить из этих бумаг деловой документ, нечаянно поставил жирную кляксу на краю листа, а затем по глупости еще и вляпался в нее ребром ладони. Человек, писавший эти бумаги, всю жизнь куда-то спешил, старался впитать в себя множество ярких красок, образов, эмоций и сам был вихрем этих чувств, сам создавал живую атмосферу и дарил улыбки. Но если это так, то почему же дом окутан пеленой боли и одиночества? Джордж тихо опустился на верхнюю ступень и накрыл голову руками, погружаясь в совершенно безумные мысли. В голове гудели, звенели и жужжали миллионы мыслей, важных и не очень, и сквозь них он едва различал слабые шорохи, исходящие от подошв девушки. Она все еще была в жалких лохмотьях, при взгляде на которые к горлу подкатывала тошнота. Разглядывает бумаги на столе. Забавно, что за время существования их магазина, Джордж почти не подходил к этому столу, всеми бумагами заправлял Фред, даже после того, как на короткий срок они взяли себе помощницу по части финансов. Наконец, ему надоело лицезреть эту возню. Тишину нарушил его низкий, уставший голос: — Поднимайся наверх. Не самое лучшее приглашение в жизни, которое от него слышала какая-либо девушка, но все это неважно сейчас. И неважным будет всегда. Да и зачем нужны красивые девушки вокруг, если нельзя обсудить их очарование с братом-близнецом? Гермиона вскинула голову, не ожидая увидеть на ступенях сутулую фигуру, но сразу восприняла все как должное. Ее пальцы в последний раз прошлись по гладкому дереву, словно прощаясь с раритетным предметом мебели, а затем она тихо поднялась по ступеням, присев рядом с Джорджем. — Может, скажешь, почему тебе так плохо? — голос звучит не так мило и дружелюбно, но еще несколько часов с Джорджем, и Гермиона, похоже, будет швырять сковородки на кухни от обиды и бессилия. А пока можно пользоваться отзывчивостью, превращая ее из красивой девушки в грязный сток его отчаяния и всего того, что он сделал в своей жизни не так и того, что сделать так и не успел. — Может быть, ты уйдешь и оставишь меня в покое? — несмотря на гадкие помысли, фраза выходит какой-то безжизненной и сухой, как воздух в пустыне. — Не хочешь выпить? — интересуется она, но пить не хочется, а жаль. — Нет, иди спать, — нотки раздражения всплывают на поверхность, но мгновенно тонут в безмолвии. — Сейчас нет и восьми часов. Не пытайся уложить меня спать как маленькую девочку. — Мне все равно. Делай что хочешь, — и его тон полностью отвечает словам, такой же равнодушный и пассивный. Гермиона вздыхает, вытирает неожиданно вспотевшие ладони о рваную ткань джинсов и встает. На улице уже действительно темно. Неужели так быстро капают минуты? Или просто сейчас темнеет рано? Глупости, на дворе второе июня, дни должны быть длинными, а ночи короткими, чтобы их хватало ровно настолько, сколько могут взрослые люди сливаться воедино под покровом темноты. Тысячи вопросов и абсолютная нехватка ответов на них остро ощущается в пустом доме. Гермиона поднимается на второй этаж, не зная, куда ей пойти. Впереди видна гостиная, в которую ведет широченная, но не слишком парадная арка, просто заменяющая роль двери. Наверное, так лучше видно, чем занимается другой человек. Сосед. Или кто-то более близкий. В гостиной, ровно посередине стоит темный диван, повернутый к ней обтертой спинкой. Из-за него Гермионе виден краешек оранжевого ковра, мягкий ворс которого сохранился лучше, чем вся комната в целом. По углам квадратной комнаты стоят торшеры, излучающие слабый, нездоровый свет, а в глубокой нише стоит огромный, еле втискивающийся туда комод, который набит склянками. Котелки и сосуды причудливой формы покрыты слоем пыли — к ним давно никто не прикасался, из наспех закрытых ящиков свисают листы пергамента, торопливо исписанные умелой рукой. Запах. Мягко окутывает обоняние и в голове вспыхивает чувство, схожее с дежавю. Слабый аромат ингридиентов, мебели, потертой кожи дивана и запах одеколона сливаются в каламбур, пораждая все новые и новые вспышки в уме, уловить которые невозможно. Но самое ужасное, что поразило Гермиону — гора пустых бутылок из под алкоголя на кофейном столике, небрежно составленных в ряд. Она до сих пор не знает, что так убивает ее потенциального спасителя, но пьет он однозначно лихо. Довольно милый интерьер, как отмечает сама девушка, протискиваясь в тесную ванную. Здесь и не пахнет свежестью, на светлой тумбочке валяются скомканные грязные рубашки, пара носков и средств гигиены по минимуму. Определенно не хватает женской руки. Не оглядываясь назад, Гермиона решается на дерзкий поступок, особенно для гостьи. Она так устала, что хотелось завалиться спать прямо в мокрой одежде, но та настолько неприятно прилипала к телу и тянула вниз, что лучшей идеей, возникшей в голове Гермионы был душ. «Но ведь он сказал, что ему все равно! Сказал? Да!». Стянув с себя мокрую от дождя футболку и джинсы, Гермиона прыгнула в ванну, пребывая в настоящем восторге от возможности насладиться горячими струями воды, облаками теплого пара и запотевшим стеклом, в котором медленно проступают очертания ее самой. На втором этаже по-прежнему никого нет. Это Гермиона проверяет несколько раз, оглядываясь в поисках парня, имени которого она так и не удосужилась узнать. А ведь когда-то знала. Гермиона тайком приоткрывает дверь в комнату, уступающей по размерам гостиной и две кровати вводят ее в ступор. «Они жили вдвоем. Одинаково. Полноправно». И в уме бьется эта мысль, отчего внезапное осознание катастрофы, произошедшей со вторым незнакомцем, накатывает с невероятной силой и девушка зажимает рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Дверь осторожно закрывается, и Гермиона возвращается в гостиную, опускаясь на диван, который протестующе скрипит под ней. Интерьер комнаты теперь виден под другим углом, но с какой стороны не посмотри — все равно отдает чем-то родным. Может, ей снился похожий дом во сне? Одеться не во что, накрыться — тоже. Остается только сидеть в мокром полотенце и ждать, пока футболка высохнет. Она вымученно опускает голову на подушку — трагичная атмосфера этого дома словно наполняет ее больше с каждым вздохом. Как много нужно узнать у хозяина этого дома! Или, может быть, лучше просто уйти утром, ничего не сказав? В ее поступке есть что-то несомненно дерзкое, но почему-то нет ощущения вины за это, словно она должна быть здесь. Просто должна. И нет в этом рыжем парне агрессии, нет вообще никаких чувств, как будто ему не хватает хорошей встряски. Будь у нее больше сил, она обязательно бы задумалась о том, стоит ли брать инициативу в свои руки, как хотя бы чем-то помочь человеку, оказавшему ей большую услугу, но отчаянно отказывающемуся эту помощь принимать, о чем он ясно дал понять, прежде чем покинуть этот дом навсегда? Внизу ничего не происходит, сколько бы Гермиона не прислушивалась. Где-то недалеко дышит Джордж, но так тихо, что его дыхание остается неслышным для человеческого слуха. Тяжелый день и капли дождя, которые все еще барабанят в мыслях и нещадно бьют в лицо осколками, в этот момент давят на хрупкую фигуру девушки, отчего изнеможение окутывает мышцы тела, заставляя растекаться по дивану как бесформенная масса. И вскоре мир, пустая комната со слабым светом четырех торшеров сливаются воедино и плавно гаснут в сознании девушки. Проходят секунды, складываясь в минуты, а затем и стрелки часов отбивают еще один час, ушедший безвозвратно. Джордж встает, чувствуя себя привычно усталым и разбитым, поднимается наверх и опускается рядом с диваном. Странно. Крайним уголком мозга и слабым подсознанием он всецело полагался на то, что Гермиона пойдет в жилую комнату, а не займет диван, на котором он коротает дни и ночи. Для него та комната — табу, которое вошло в привычку нарушать только в приступы бессилия и необоснованной ярости, не имеющей границ. В той комнате осталось все, что хранило и временами подкрашивало образ Фреда, иногда тускнеющий в голове Джорджа. Потерев глаза, Джордж усаживается напротив дивана, облокотившись на стену. Рядом стоит уже готовая к потреблению бутылка крепкого огневиски, которая лишь ждет своего часа. Завтра будет новый день, серый и безликий, как все до него, но все же немного другой. Завтра... Завтра... А пока он просто посмотрит на незнакомую ему Гермиону Грейнджер, которая обещала исчезнуть из его жизни уже завтра.