Эхо войны.

Кроме того, как спасать Грейнджер, Джорджу приходилось думать ещё над тем, как самому спастись от неё. Чем дольше они оставались наедине, тем быстрее мир снова сужался вокруг них одних и их странного пристанища - Всевозможных Волшебных Вредилок. Хозяин дома с какой-то апатией согласился на поверхностную уборку первого этажа и, Гермиона, зная, как он дорожит каждой пылинкой здесь, лишь разложила их по ящикам, вытерла пыль и составила не купленные вредилки по полочкам. Ей и самой стало находиться уютнее в доме, когда всё меньше и меньше вещей свидетельствовало о прошлых хозяевах, одного из которых ей так и не довелось знать. Однако ей не переставало казаться, что она все ещё ощущает его немое присутствие, и если бы не странная природа этого чувства, то возможно, оно даже приносило бы слабое умиротворение. С каждым последующим днём, с которым Гермиона оставалась в доме, Джордж просто не мог не привыкать к ней, не прирастать, как пресловутый зелёный плющ к фасаду здания. Она была здесь такой своей, такой подходящей ко всему, что было здесь: аж сердце щемило. Особенно это бросалось в глаза, когда она не замечала за собой слежки и вела себя непринуждённо: заваривала чай, листала страницы книг, просыпалась после того, как неожиданно уснула на диване посреди дня. И несмотря на то, что пребывание под крышей будто бы распрямило её и сделало похожей на здоровую, молодую девушку, Джордж не переставал думать о том, как ей, должно быть, скучно здесь. Пребывание в магазине не приносило ни радости, ни спокойствия в правильном понимании этого слова. Там, где находился Джордж, по-прежнему царила тяжёлая, как камень и немногословная, как мертвец, атмосфера. В то же время, события последних лет могли так вымотать Грейнджер, что она находила усладу для души в самых простых вещах, и это не могло не вызывать маленькой радости за неё и жалости одновременно. Видимо, эти обстоятельства делали проживание с Джорджем Уизли выносимым испытанием, хотя давалось им такое обоим с трудом. После своей внезапной отлучки, после которой Джордж вернулся в странном, почти лихорадочном волнении, он стал куда более раздражительным. В некоторые моменты мужчина выглядел настолько отталкивающе, что девушка с трудом узнавала в нём человека, которого она могла поцеловать. Для неё самой поцелуй немного значил: процесс её не удовлетворил, да и тот факт, что их отношения после него не изменились, делал состоявшееся недоразумение не более, чем ошибкой, пусть и весьма неловкой. В большую часть времени у девушки холод бежал по спине при мысли о возможной близости с этим человеком: Джордж был непредсказуем, подавлен трагедией, в которую он собственноручно превратил свою жизнь, и по этой же причине бывал иногда очень резок, несдержан в поступках и выражениях. Но к сожалению, Гермиона не могла видеть, как иногда мужчина неосознанно смотрел на неё: внимательно, с чутким интересом и ответственностью. Джордж любовался ею, как диковиной, случайно занесённой судьбой в его унылый, беспорядочный день, который без неё повторялся бы раз за разом, без изменений. Конечно, внешняя оболочка, оставшаяся от его старой знакомой даже старшего брата Рона и человека, весьма далёкого от настоящей Гермионы Грейнджер, не удовлетворяла, но завязавшийся разговор напрочь рушил все иллюзии и выдавал в сидящей напротив фигуре чужого человека. Несмотря на это, сухие, невесомые беседы всё же случались, когда и Джордж, и Гермиона понимали, что молчание лишь усугубляет напряжение. Гермионе действовала на нервы тишина, стоявшая в доме и днём, и ночью, и она не видела ничего дурного в том, чтобы за приёмом пищи поинтересоваться, как она в этот раз справилась с приготовлением еды или прочей мелочью. Конечно, это были наивные, притянутые за уши темы для людей, между которыми едва ли есть что-то общее, но что делать, когда редко звучащий мужской голос приносит такое облегчение? Джордж, в свою очередь, вступал в эти беседы, от которых его слабо подташнивало, для того, чтобы отвлечься от навязчивого желания откупорить бутылку огневиски в то время, когда он был предоставлен самому себе. Оказалось, что избавиться от той зависимости, что он приобрел, не так уж просто, как думалось в первые дни. Потребность в своеобразном отдыхе сопровождала Джорджа с тех пор, как его преследовала беспокойство и нервозность за вещь, которую ему предстояло приобрести и от которой слишком многое сейчас зависело. Он ясно понимал, что она никому особенно не нужна, но осознание того, что это их единственный шанс, единственная дорожка, по которой можно пойти, превращало столь несложное дело в настоящее испытание. И ему предстояло справиться одному, так как он единолично решил не посвящать сожительницу в свои планы. Пока что. Именно боязнь того, что с упущением пресловутой книжонки кончится то, что так и не успело начаться, заставила Джорджа похоронить желание выпить подальше, хотя он и не привык отказывать себе в таком удовольствии. Джордж проснулся насилу, ибо так устроен человек: если предстоит какое-нибудь дело, неизменно хочется спать, даже в том случае, когда встающий обыкновенно и сам поднимается ни свет ни заря. Пребывая в самом скверном расположении духа, в котором, признаться самому себе, мужчине надоело вставать каждый раз, он сел на измятой некрепким сном кровати и устало уставился в стену напротив, в пространство над пустующей кроватью Фреда. Его нет. И когда Джордж вернётся, его тоже не будет. Идеально заправленная кровать выглядела слишком нелепо после стольких лет пустования. Как бесполезен всё-таки человек. За эти пять лет, минувшие после войны, он мог бы сделать нечто полезное, а вышло, что они понадобились ему лишь для одного – свыкнуться с потерей брата и болью, привнесённой этим трагическим событием. За окном светило не греющее солнце, небо пока было ясным, чуть подёрнутым облачной дымкой. Вспомнив, что ему предстоит, Джордж, шумно ступая по пыльному полу, миновал прямоугольную гостиную, где скрываемая спинкой дивана чуть тревожно спала Гермиона, и остановился у зеркала. На него смотрело небритое, осунувшееся лицо, обрамленное не менее неподходящими ему клоками волос. Хозяин дома с тоской отметил, что ему при хорошем раскладе не было необходимости что-либо менять во внешности, соберись он сию минуту в Лютный переулок. Собственно, именно туда ведь он и собирался. Это зеркало было одним из тех предметов, которые первыми появились в магазине, задолго до открытия. Когда-то мимо него по нескольку раз в день проходили гордые своим успехом перспективные владельцы Всевозможных Волшебных Вредилок: теперь уж зеркало забыло, когда его в последний раз протирали и когда перед ним последний раз кривлялись. Первое было неудивительно: Гермиона, вооруженная мокрой тряпкой, просто пока не добралась до второго этажа, но когда-нибудь это должно было произойти. Привычка блюсти чистоту где бы Грейнджер не находилась, сохранилась у неё в почти нетронутом виде. Колдуя над своим обликом, Джордж чувствовал себя уже более уверенно, может оттого, что был сосредоточен на предстоящем визите в Горбин и Бэнкс, хотя в действительности от него почти ничего не зависело. Он лишь надеялся, что старый барахольщик удосужился принести в лавку свою драгоценность и удачно сторговался с её владельцем. Чего ожидать от книжонки и можно ли вообще ожидать от неё чего-то существенного он не знал, и нетерпение подталкивало его вперёд. Он накинул мантию и аппарировал в то же самое место, потому как оно было единственным, которое он хорошо сохранил в памяти. В раннее время суток Лютный переулок производил не более приятное впечатление, чем в любое другое время, и Джордж заставил не думать себя о том, как мерзко лично ему, воевавшему и морально погибшему, от этого места. Несмотря на окончание войны, злобные, недовольные волшебники находили здесь то, что удовлетворяло их душевно грязные, низкие запросы, и переулок продолжал своё существование, причём весьма и весьма процветающее. Джордж же собирался финансово помочь этому благосотостоянию, приобретя бесполезный, но опасный не в тех руках артефакт. Казалось, что потолок со времени его последнего визита опустился ещё ниже, так, что вошедшему пришлось здорово согнуться, чтобы очутиться в той части помещения, где обновившийся после сна владелец магазина был вновь полон сил разодрать горло клиента за лишний галеон. Джордж приготовился к трудной беседе, ведь Горбин бывал слишком напорист, а уйти отсюда с безделушкой, умело подсунутой им, этот покупатель просто не мог. Он сделал вид, что ломает голову, выбирая между двумя товарами. - Вы ищете что-нибудь конкретное? – любезно вмешался Горбин, хотя его голос прозвучал отнюдь не вежливо. - Признаться, нет, - в меру вальяжно ответил Джордж, но не оторвал взгляда от витрины, хотя в действительности его взгляд едва ли цеплялся за лежащие на ней предметы. - Себе? – продавец мгновенно переключился на мужчину, который производил впечатление если не сказочно богатого, то уж точно состоятельного человека. Если бы он только знал, что за душой стоящего перед ним покупателя есть не больше десятка галлеонов, которые они с Фредом откладывали на новую вывеску, то не уделил бы ему и толики внимания. Тёмный бизнес – недешёвое удовольствие. - Нет, - резко ответил Джордж и тут же соврал: - Для племянницы. - Интересно… - криво улыбаясь, произнес Горбин, и некрупные его кротиные глазки противно заблестели, - Давайте я покажу вам кое-что из своей коллекции. Вещица поступила совсем недавно и, будьте уверены, отдавать её за дешёво я не намерен. Джордж молчаливо одобрил его предложение и затаил дыхание. Спустя минуту Горбин показал ему элемент своей коллекции, при взгляде на который Джордж не сумел сдержать разочарованного вздоха. Но продавец счёл его скорее раздражительным, и поспешил спрятать товар под прилавок. - Это не подходит. Ей исполняется пятнадцать, - к собственной досаде Джордж добавил ещё и наигранную, - Она не занимается всякими безделушками и уж тем более не будет носить этот поганый амулет. Она моя племянница. Вы меня понимаете? Горбин усиленно закивал. Его клиенты часто выходили из себя, забывая об этикете и приличиях, принятых в чистокровных семьях. - Я хочу, чтобы из подарка она могла подчерпнуть что-то полезное, - поднажал Джордж, командно взмахнув рукой. Затем продолжил спокойно: - есть ли у вас какая-нибудь книга? Если владелец и удивился требованиям, то не подал виду. Он и надеяться не мог, что недавно купленная им у волшебника красивая, но не востребованная книга вдруг может кому-то понадобиться. Теперь он рассчитывал на то, что книга либо удовлетворит запросы покупателя, либо тот остановит свой выбор на чём-то другом. Хозяин лавки чувствовал себя даже оскорблённым: из всех прекрасных товаров, представленных на витрине и потолке, незнакомец выбрал неинтересный, тривиальный предмет. Джордж вгляделся в томик, почти небрежно брошенным продавцом перед ним, но рассматривать слишком пристально не стал. - Что там? – требовательно спросил он, - Надеюсь, не сказки о фестралах и Корнелиусе Фадже? - Редкие и опасные заклинания, - равнодушно оповестил Горбин. Джордж не поверил своим ушам. Такая удача разве может с ним произойти? - Да… Возможно, это и подойдёт… - он постучал пальцами по стеклу, вводя в большое напряжение продавца, - Хотя, конечно, выглядит не презентабельно. - Таковы все старые ценные вещи, мистер. - Ну и сколько стоит это старьё? – брезгливо осведомился Джордж, надеясь ещё до называния цены скинуть пару галеонов. Ему не было жалко, однако если денег не хватит, он будет выглядеть вовсе не как чистокровный волшебник, а как маггл в продуктовом магазине. - Эта книга стоит двенадцать галеонов, однако вам я готов сделать небольшую скидку: она обойдётся вам в… - Джордж распрямился в росте и сурово взглянул на него, - в восемь галеонов. - Надеюсь, хотя бы содержание оправдает эту цену, - сказал покупатель, высыпая деньги небольшой горкой перед жадными глазами Горбина. Джордж не тешил себя ложными надеждами. Напротив, к себе он был излишне строг и придирчив. Ему было не пятнадцать, и он прекрасно понимал, что люди зачастую не справляются со своими проблемами вовсе не потому, что им того хочется, а попросту потому, что у них не хватает сил. И за что он только взялся? Сейчас, конечно, в нём прочно поселилось осознание того, что поставлено на карту, но он не был уверен, что доведёт дело до конца. Ибо молодость, даже его, тороплива и резва, и всё, чему Джордж знал цену в эту секунду, могло очень скоро наскучить ему, и никакие угрызения совести не заставят его сделать и шагу больше, даже если бы от него требовался такой же незначительный шаг, какой он совершил сейчас. И всё-таки невероятное облегчение Джордж испытал от того, что предмет, который последние четыре дня не выходил у него из головы, наконец, оказался в руках. Вполне возможно, что книга эта бесполезна, по крайней мере, для их случая, но она была у него: первая задача достигнута. Давно он не чувствовал себя таким удовлетворенным, почти физически. Он бросил внимательный взгляд на книгу: это был небольшой, непривычно узкий томик, умещавшийся на ладони. Переплёт оформлен без изысков, в стиле гризайли, затуманенным блеском светились тонкие веточки позолоты, пересекавшие обложку. Открывать книгу он не спешил, унимая чуть взволнованное сердцебиение. В сущности, такая вещь никого не может всерьез заинтересовать, если не преследовать определённых целей при чтении. Но просматривать страницы здесь было небезопасно и неинформативно: Джордж собирался пересечь плохо мощёную улицу и убраться восвояси, но ещё раз взглянув на книгу, вспомнил того, ради которого вообще взял её в руки. Грейнджер осталась в его доме одна, словно заточённая в темнице. Тот мир, который окружал магазинчик, был для неё совершенно чужим и поэтому неприветливым: в отличие от него у неё не было реальной возможности, выйдя оттуда, пойти в определенное место: она была дезориентирована. Ему вспомнились пустоватые, хоть и красивые глаза, растерянный взгляд. И если она иногда и смела проявить дерзость, то за всю историю их совместного проживания он больше видел её «без настроения», именно в состоянии отсутствия каких-то сильных эмоций. Настоящая воля, железный стержень, которыми все так восхищались в школе, на самом деле были так глубоко внутри неё, что он сомневался, а не его ли это шальная фантазия. И ещё этот поцелуй. Несмотря на то, что шаг сделала первой Гермиона, в её поступке не существовало ничего рационального, ничего взвешенного – ничего из того, чем всегда, сколько он себя помнил, руководствовалась Грейнджер. И вроде бы ничем она не выдавала в себе неполноценного человека, если бы Джордж просто не знал её раньше. Да, она была спокойной, отчасти понимающей, ей даже истинно по-гриффиндорски хотелось помочь не только глобально, но и местно: иначе зачем были все эти попытки накормить его, заговорить на бесполезные темы. От неё исходило больше инициативы, чем могло быть. Но всё-таки эта девушка оставалась той, которую он рассмотрел в Косом переулке в начале июня, сквозь пелену дождя – запуганной, робкой, скучной. Джордж вспомнил, что подумал о ней, когда увидел её в процессе готовки: он предположил, что в сравнении с былым она была куда беспомощнее, и, что удивительно, это ничуть не злило её. Быть может, оттого, что у неё не было этой самой возможности сравнения? Все действия Грейнджер и в нём вызывали больше отклика, чем у неё самой, хотя вначале всё было с точностью наоборот. Какая она? Никакая. Джордж ошибся. Он не хочет узнавать её такой, новой. У него просто нет на это сил. Пусть только прежний человек вернётся на то место, которое ему принадлежит, пусть исчезнет полупрозрачная оболочка, замуровавшая остатки того, что связывало её с прошлой жизнью. Джордж направился в узкий тупик, откуда он собирался аппарировать, но понял, что медленная ходьба не для него, и пересёк улицу в два размашистых шага. Что же им двигало? А не жалость ли? Не вызывало ли в нём это беспамятное существо жалости? Именно так. Раньше ему казалось, что жить без воспоминаний как-то легче, приятнее, чем таская горе за собой. Но теперь всё для него прояснилось. А что бы он делал без них сейчас? Чтобы у него было? Двухэтажный дом, в котором ничто не знакомо, ничто не ценно, да свой жалкий потрёпанный вид в зеркале? Нет, нет. В его памяти было много места: мать с отцом, Нора, бесчисленные хулиганства и наказания, разделённые с Фредом, рождение Рона, Хогвартс. В конце концов, в его воспоминании был жив и был мёртв Фред. Джордж никому бы эту память не отдал. Он действительно жалел её, видя, что она не имеет представления о том, что такое волшебная палочка и как ею пользоваться, что единственное место, куда она может сбежать – парк, что она боится его самого, хотя когда-то они сидели за одним гриффиндорским столом. Значит, жалость. А он-то думал, что-то ещё, что так неприятно тормошило нервы. И не чувство долга, как показалось в начале, терзало его. Ведь он был не джинном, покорно исполняющим волю брата, он был отдельным человеком, пусть и никчёмным. Сострадание и тщеславие. Причём второе портило первое, иначе зачем же он намеренно поставил Гермиону на такой заведомо сложный путь, вместо того, чтобы отвести её к Поттеру? Конечно, им завладело тщеславие. В случае успеха, казалось, он станет значимым, пусть и немного, но нужным. Его заметят, поймут, что он способен жить и без своего извечно первого во всём брата-близнеца. Смесь расшифрованных теперь чувств волной прокатилась по телу, но не вызвала у Джорджа прилива сил. Жалость к себе сменилась на жалость к Грейнджер, а тщеславие присуще всем людям. Его мучило сострадание не мелочное и терпеливое, серьёзное, стойкое чувство сердца, не потому что он был благородным рыцарем, а потому, что другого после войны он испытывать не мог. Ра-зу-чил-ся. Действительно, только из-за этих трёх составляющих ему и хотелось помочь. Помочь ей, разобравшись в себе, и, наконец, скинуть с себя эту ношу, которая всё-таки давила на душу, потому что была не родной. Абсолютно чужой. Остановившись перед вывеской своего магазина, Джордж изрядно помедлил, прежде чем войти. Пожалуй, зря он назвал Грейнджер совсем чужой, ведь она заметно скрасила как его дом, так и его бестолковое существование. Ему стало стыдно, что мысленно он был так жесток с сожительницей, что не посвятил её в курс дела: доказательство последнего напомнило о себе тяжестью в левом кармане: купленная книга давила уголками переплёта на грубую ткань сорочки. Джордж оттянул прилипший к горлу воротник и вошёл в здание, такое неприлично большое даже для двух жильцов. Внутри воздух был сухим, но чистым, и, хотя некоторые места всё ещё мозолили глаз своей пустотой, обстановка переменилась в лучшую сторону. - Как успехи? – учтиво поинтересовалась Грейнджер, которую он поначалу не заметил: настолько неподвижно она сидела. Этот вопрос звучал так конкретно, будто она за ним следила всё это время. Невозможно. Из дома даже, кроме него, никто не выходил. - Весьма неплохо, - уклончиво ответил мужчина, удивляясь тому, что голос его звучал ровно, несмотря на то, что перед Грейнджер стоял стопроцентный обманщик и лжец, не способный приоткрыть завесу мрака перед ней. И сколько времени ему действительно не удавалось это сделать? - Можно в таком случае с тобой поговорить? – осторожно спросила собеседница, собираясь с силами. Предстоящий диалог не обещал быть простым, как и все другие. - Нет, - неуверенно ответил Джордж, и двинулся к лестнице, - Нет, не сейчас. Почему именно сейчас вдруг появилась эта нужда в общении, когда у него руки чешутся изучить от корки до корки сборник заклинаний? Детская, нетвёрдая просьба Гермионы вызвала в нём раздражение, а не жалость. Наверное, потому, что разговоры давно перестали быть частью его жизни и превратились в докучливую необходимость. Необходимость убедиться, что он всё ещё живой человек, отвлечься от более чем навязчивого желания пригубить огневиски. И это лишь малый перечь того, от чего на самом деле его спасали разговоры с Гермионой. Хозяин дома рухнул на диван и не позаботился о правилах приличия, сделав это. Ему было нужно принять удобную позу, хотя длина дивана всё равно не умещала его ног полностью. Заклинания были упорядочены по алфавиту, и к каждому наименованию каллиграфическим почерком были указаны последствия его применения. Оказалось, что непростительные заклятия не вынесены в отдельную строку, и Джорджу оставалось уповать на то, что такое оформление можно объяснить лишь рациональностью автора, а не тем, что и другие заклинания не менее страшны, чем Непростительные. Прежде чем приступить к нелёгким поискам неизвестно чего, Джордж ещё раз решил поломать голову над тем, что могло случиться с Гермионой, решив не отбрасывать сразу даже самых неправдоподобных версий. Если девушка находилась под действием нескольких чар, то оставалось непонятным, как удавалось пробиться на свет слабым обрывкам воспоминаний, чему не раз молчаливо изумлялся он сам. Гермиона в запале назвала его по фамилии, хотя он ни разу не представлялся ей так. Да и в бумагах, которые могли попасться ей под руку, тоже когда-то не было нужды дописывать «Уизли», внизу страниц они всегда подписывались просто: «Фред и Джордж». Джордж, я узнаю тебя... Когда в мыслях тонким ручейком пронеслись эти слова, мужчину здорово передёрнуло. Что-то зловещее, неправильное скрывалось за ними. Но что удивительного в том, что Гермиона узнала человека, с которым пять лет проучилась в Хогвартсе? Да, они не были друзьями, но видеть друг друга в Большом зале несколько раз в день достаточно, чтобы запомнить лица друг друга. Ещё Грейнджер как-то посещала Нору. Нору… Помнится, они с Фредом были не очень-то рады приезду Всезнайки, потому как в присутствии столь важного гостя им доставалось от матери вдвойне больше нагоняя, и это было оттого ещё несправедливо, что Грейнджер являлась гостьей Рона и Джинни, которым же, наоборот, в её присутствии многое сходило с рук. Мерлин, как давно, кажется, всё это было. За утёкшее сквозь пальцы время судьба свела разных людей, которые тогда ни за что бы не поверили, что однажды между ними появится что-то общее. Члены семьи Джорджа сумели выкарабкаться из послевоенного котлована, начать жить заново, учась на ошибках прошлого. Самый младших из них – Джинни, была в надежных руках Гарри Поттера, Чарли – беззаботный холостяк, посвятил жизнь драконам, и даже война не смогла сбить его с этого пути, Рон стал аврором. Да, Рон уже даже не учился им быть, а стал им. Его маленький обидчивый брат стал настоящим аврором! Эти слова неустанно пульсировали в голове Джорджа наравне с теми, что он отвлёкся от задуманного: мысли о семье увели его с начального маршрута. Семья Уизли была удивительно большой, дружной. Было бы странно, если бы никто из них не стал жертвой войны. Для убедительности Джордж открыл книгу, прогоняя воспоминания и ненужные сейчас размышления. Его семье, увы, уже никто не поможет. А вот Гермионе помощь действительно необходима. Может, кто-нибудь всё это время выдавал себя за Грейнджер? Например, Один из последователей Тёмного лорда, вовремя смекнувший, что война будет проиграна: принял облик девушки из Золотого Трио и подло смылся? Кто бы, в самом деле, посмел поднять палочку на саму Гермиону Грейнджер, не считая, конечно, самих Пожирателей? Но здесь Джордж также обнаружил пару неувязок, благодаря которым с облегчённым вздохом мог отмести подобный вариант развития событий. Чтобы принять чей-либо облик, нужно потратить уйму времени, раздобыть волосы копируемого, и, в конце концов, куда-то деть оригинал! Ни у кого из последователей Волан-де-Морта не хватило бы ни мозгов, ни смелости на подобное: все они безоговорочно верили в Его победу. Джордж подумал, что всё должно было происходить гораздо проще. Девушка лишилась памяти в разгар битвы, когда кругом всё было охвачено огнём и дышало погибельным жаром, а земля тряслась от беспощадных ударов. В такой обстановке человек способен на самые рискованные поступки, даже если они не имеют за собой веских причин. Значит, всё-таки кто-то намеренно лишил Гермиону памяти, быть может, найдя более человечный способ вывести талантливую и сильную волшебницу из боя. Тогда всё то, что вспомнила девушка, было лишь заслугой невероятной силы воли и желания вспомнить. Гермиона бродила по первому этажу и намеревалась уже куда-нибудь присесть, чтобы почитать деловые бумаги, хранящиеся в ящике стола. Их изучение доставляло ей почему-то большее удовольствие, чем чтение книг. Прошло уже несколько дней, а она с Джорджем и словом не обмолвилась. Хозяин дома почти не посещал первого этажа, а подниматься наверх ей самой не следовало – она понимала. Джордж вежливо спускался пообедать, что вызывало в ней ещё большую досаду. Хуже всего, когда любое чувство, пусть даже неприязнь или злоба сменяются на равнодушие. В последнее время Гермиона чувствовала себя наивной дурочкой, которая являлась ещё и бесполезной. Если раньше короткие беседы были нужны Джорджу, она чувствовала это, то сейчас он действительно не черпал в ней ничего, кроме разочарования. По крайней мере именно с этим чувством её недолго оглядывал мужчина. Разочарование рождалось из-за вечного её несоответствия каким-то выдуманным самим Джорджем меркам. Будто всегда он ожидал от неё того, чего она не делала. В один из вялотекущих дней, когда Гермиона напрасно пыталась расстаться с такими не радужными мыслями, Джордж спустился вниз, переодетый в чистую одежду и съедаемый сомнениями. Это она определила по тому, как он непроизвольно мучил небритую щёку рукой. Наконец, несмотря на неё, он чётко произнёс неподготовленную фразу. Тон и сама манера обращения мало волновали его, а называть её по имени не было сил: слово «Гермиона» и без того сутками не выходило из головы. - Собирайтесь, милая соседка. Я должен показать вам одно место.