Эхо войны.

Музыка для атмосферы: Arctic Monkeys — The Jewellerʼs Hands Чувство беззаботности на несколько секунд овладело Джорджем, но не придало сил, а лишь заставило представить себя немощным и дряхлым. Но он держался. Не падать же рядом с девушкой! Рядом с Гермионой Грейнджер! Он опустил взгляд на свою руку, сжимающую ткань одежды. Осторожно щупать её плечо не запрещалось. С ней ничего не запрещалось делать! От этой мысли Джорджу стало противно, и он с трудом удержал ладонь на прежнем месте. Ему и этот жест казался чересчур интимным. Гермиона замерла. Для неё это тоже слишком ново и некомфортно. Видимо, они уже совсем не похожи на нормальных людей. Но он не собирался уступать их общим слабостям. Ему нравится. Нравится, что под тонкой кожей струится жизнь, работает сердце — а ведь если вдуматься, и это великое чудо — расширяются лёгкие при каждом волнительном вдохе. Да и потом, невежливо было вот так вот отстраняться от Гермионы и простодушно возвращаться в кресло. Вообще это кресло ему надоело. Сидя в нём, они больше похожи на престарелую пару, выбирающую новый сервиз в качестве подарка такой же древней супружеской чете. При всей нелепости эти мысли нежно задели его сердце, но он с жесткостью выкинул их из головы. Или сердца? Всё зависит от дефицита и желания тех или иных вещей. В уме, как правило, застревает всё практичное и нужное, а вот сердце… Сердце — это копилка для всякой дряни, лишенной материальной оболочки. Гермиона вдруг очнулась и встала, не зная, зачем так поступила. Сядет в другое кресло? Ну и сюжетец они тут разыгрывают вдвоем, а главное — им, похоже, это нравится! Джордж свёл брови — какое-то недоверие мелькнуло между ним и Гермионой и снова затаилось рядом, ожидая новой сентиментальной вспышки. О, Джордж уже жалел о своей выходке. Не нужно было подниматься, раскладывать свои руки где попало и стоять с мечтательным лицом, искаженным глубоким экстазом. Выглядел он иначе. Рослый, но худощавый и не вызывающий уже той жалости у людей, оглядывающих его с ног до головы, небритый, но твердый от печали и отрешенности, намертво пригвоздивших его к полу. Что-то держало Джорджа в таком положении, словно кто-то вздернул его и повесил на вешалку. Гермиона подняла на него холодные, скошенные чуть к бровям глаза на него, и, ожидая каких-то действий, сказала: — Я приготовлю поесть. Джордж облегченно вздохнул. — Ладно, — сказал он с равнодушным выражением лица и прошёл на кухню, пропуская невысокую фигуру перед собой. Не видя перед собой лица девушки, он словно возвращался в прошлое, и ему нестерпимо хотелось дернуть её за рукав, повернуть к себе и подшутить над мисс Всезнайкой. Всё еще мисс, но уже не Всезнайка… Гермиона колдовала над кухней, чопорно сжав губы. Он прав в том, что она изменилась. Вернее, он виноват в этом. Три месяца назад уставшая и одинокая Гермиона выглядела бы не так грустно в кухне. Не дом ли и его хозяин напоили её этим печальным напитком смерти? Джорджу внезапно захотелось ей помочь — он взял грязный, весь в разводах чайник и небрежно взгромоздил на плиту, такую же неухоженную. По обвиняющему взгляду Гермионы он понял, что ей тоже претит ржавчина и отпечатки жирных пальцев на предметах быта, и что именно он запретил ей наводить порядок. Никто и не сомневался в том, что под руками Гермионы Грейнджер всё заблестит, но расставаться с образом жизни, который Джордж нашел для себя сразу после смерти Фреда, было слишком сложно. Ему уже начинало казаться, что в мире не осталось ничего, что было бы просто и легко. Даже обладательница шелковистых от природы, но лишенных должного ухода волос с выбивающимися колечками соломенного цвета — следствия палящего солнца, казалась ему загадкой. Как мало можно знать о другом человеке, и насколько меньше можно знать ему о самом себе! Впрочем, единственной ипостасью её поведения, которая была понятна ему, были проявления прежнего характера. Какая-то глубокая, забытая часть Гермиона украдкой улыбалась и подмигивала ему, но потом образ нового человека затмевал прежний, и Джордж ощущал, что от неё исходят враждебные импульсы. Нет, он хотел её узнать и такую, но теперь, в вынужденной и странной обстановке это требовало титанических усилий. Гермиона была беспомощной, но не настолько, чтобы не выжить в одиночестве, без магии, без воспоминаний, наверное, доброй, но очень легко отстраняющейся от людей. Иногда, в редкие минуты, наблюдая за ней, он подумывал над тем, что она не нуждается в его помощи. Виновата самодостаточность, всё еще сохранившаяся за ней. Это было даже забавно, но отталкивало. — Ты не мог бы зажечь конфорку? — спросила девушка и напоследок ещё раз убедилась в том, что устройство плиты не подвластно никому, кроме хозяина дома. — Позволь узнать, как раньше ты обходилась без помощи? — хмуро поинтересовался Джордж, выполнив просьбу незатейливым движением руки. Девушка опустила глаза и заломила пальцы. — Я это всё умею, мне просто хотелось привлечь тебя к чему-нибудь. Юноша усмехнулся, понимая, что к чему-нибудь означает разговор. Что ж, рано или поздно ему придется известить свою подопечную о своих планах. Только вот по силам ли ему этот эксперимент? Вернуть память — это не забытое слово напомнить. Но обстановка явно не располагает. — Это умно, но не слишком, — не придавая словам особенной интонации, ответил Джордж, прекрасно понимая, что поступает неправильно. Его просто раздражал звук собственного голоса, в то время как её был очень свеж в памяти и приятен для слуха. Она вообще напоминала ему бабочку, прилетевшую из прошлого. В ней не было видно силы, но он искренне надеялся, что внутри она всё ещё та самая, железная Гермиона Грейнджер, знать которую ему довелось благодаря Рону. — Есть какие-то предпочтения? — Я просто голоден, так что съем любую стряпню, — ответил Джордж, усмехнувшись. Она бы очень удивилась перемене его характера со времен Войны. Но увы, она будто его не знала. — Может, отдохнешь в гостиной? — Это не гостиная, — заупрямился Джордж. Хочешь остаться одна, Грейнджер? По-прежнему не любишь, когда за тобой наблюдают в процессе работы? На ум внезапно пришла картинка из прошлого: гриффиндорка в одиночестве штудирует школьную библиотеку, и с неудовольствием возвращает на полку не востребованную тогда книгу. Неожиданно из-за стеллажа появляются довольные лица Рона и Гарри, успевшие отдохнуть и настроенные на какие-то приключения. Хотя их идеи всегда были детским лепетом по сравнению с проделками близнецов. На его губах замерцала невеселая улыбка, и даже родная мать вряд ли бы увидела за невозмутимым, убитым горем молодым человеком своего жизнерадостного, улыбающегося мальчика — одного из близнецов Уизли. Легендарных близнецов Уизли, которые всегда были чем-то неразделимым, целым и вечным. Всем казалось так, и все, как выяснилось, ошибались. На молодых запястьях девушки то и дело мелькали пятна света, но они лишь приукрашивали и без того нежную скульптуру рук — пластичную и живую. После смерти брата для Джорджа всё приобрело абсолютное значение, красивое было прекрасным, уродливое — отвратительным. И то, и другое он теперь чувствовал очень тонко, но Гермиону с решительностью можно было отнести к группе чудесного, рационального совершенства. Ничего не разделяло их, но остро ощущалась та невидимая стена, принуждающая их хранить тягостное молчание, лишь изредка нарушаемое короткими фразами. Вдруг Гермиона озадаченно остановилась между рядами светлых кухонных тумб и закусила губу: — Нет муки. Я схожу за мукой. Ну уж нет! Ему надоело это перманентное одиночество и даже почти скука! Потолок и верхняя комната уже больше не могли составить компанию, а от огневиски он решительно отказался. — Я пойду с тобой, — твердо сказал он, но не сдвинулся с места. Правильно ли это? Забываться в бестолковых хождениях по магазинам, созерцать примитивный процесс приготовления пищи, смотреть на Героиню войны, в то время как он мог бы заняться изучением всех известных заклинаний лишения памяти и поиском противоядия? Это «Бы» постоянно мешало, а она была реальной и жила именно в сегодняшнем дне, а не там, где обитала эта пресловутая приставка. Так подвижна, в отличие от него, что её желание выходить, действовать и жить заражало. Видимо, воздушно-капельным путем. Такой оптимистический настрой Джорджа посещал короткими промежутками, волнами, как ожидают песчаные берега нового прилива. — Пойдем, — на лице Гермионы появилась улыбка, и Джорджу это изрядно польстило, но после стало противно. Не улыбаться, а плакать надо, Всезнайка. Она последовательно накинула свитер, обулась, но он сказал, что в этом будет жарко, и Гермиона послушно сняла тёплую вещь, после чего они, сторонясь друг друга, вышли на улицу. Каждый раз, когда он заново бросал взгляд на фасад магазинчика, он отмечал, что тот становится всё более и более уродливым. Без Фреда не так. Гермиона, быть может, вспомнив о нём, тоже отметила плачевность состояния, в котором находилось здание. Но она не знала, или не хотела знать, каким оно было в тот пасмурный и дождливый день, когда она показалась на пороге Всевозможных Волшебных Вредилок. Он подумал о том, какое впечатление произвел на неё Косой переулок, и что, кроме строгой нужды, заставило Грейнджер выбрать дверь его дома и постучаться громко, но не требовательно. Они брели в тишине, прерываемой лишь ритмом автомобилей и голосов. Когда они пересекли первую улицу немагического Лондона, Джордж облегченно вздохнул. Казалось, что с тех пор, как он последний раз выбирался из переулка, прошла вечность, но это было обманом. По крайней мере, здесь он ощутил себя неузнаваемым и ненужным. Гермиону точно так же не огорчил данный факт, и они зашали непринужденно, пока не достигли бакалеи, расположившейся на левой стороне улицы. Очереди не было. Люди смотрели на них странно, и их предположения, витавшие в головах, могли оказаться оскорбительными для нормального человека. Поначалу обращали внимание на худого и мрачного Джорджа, возвышающегося за спиной Гермионы подобно атланту, затем переводили взгляд на каштановую голову, склонившуюся над витриной с мучными товарами. Только после тщательного осмотра незнакомцы составляли своё субъективное мнение и спешили прочь, оставив пару выбирать муку. Гермиона подходила ответственно даже к этому делу, и продавщица, хитро наблюдавшая за ними из-за прилавка, посылала, как ей казалось, понимающие взгляды Джорджу и хихикала в блестящую от крема ладонь. — Спешу отметить, что я всё еще голоден, — заметил Джордж, вертя в руках продовольственную корзину. — Секунду. Гермиона торжествующе схватила одну из десятков упаковку муки и, покачиваясь на носках, повернулась к Джорджу. — Долго же пришлось добиваться того, чтобы вместо отодвигания тарелки ты испытывал аппетит, — сказала она и улыбнулась по-доброму так, что у Джорджа не осталось сил язвить. Впрочем, потребность сделать это же исчезла. — Мне не хотелось есть ровно столько же, сколько и жить, так что это не нисколько не говорит об улучшении твоих кулинарных навыков. — Мы ведь начали сначала, Джордж Уизли, — теперь фамилия легко сходила с её уст, как будто всегда находилась где-то у неё под языком. Это перевоплощение дастся ему не легко. — Да, ты права, я забыл, — честно признался он и уступил ей проход. Играть роль добродушного паренька оказалось не так сложно, и ко всему давало возможность как можно реже оглядываться назад. В поисках высокого и статного Фреда Уизли, сердце которого было открыто для всех. Но играть доброго Джорджа Уизли как раз и превращалось в сумасшедшее перевоплощение, происходящее вопреки внутренним установкам. Между прочим, если бы они поменялись местами в данную минуту, едва ли Фред стал бы так разговаривать с бывшей факультетской соратницей. Джорджа вообще часто занимала эта мысль — как бы жил Фред, если бы умер он. Чувство долга. Оно подступило к горлу и не позволило еще одному колкому замечанию появиться на свет. Нет, он будет вежлив и учтив с ней. Он же человек, а не удрученная рассеянностью хозяина лягушка Невилла Долгопупса. — Стой, — властный тон, — Давай купим что-нибудь вкусное. Гермиона вздрогнула от сочетания требовательного голоса и ребяческого предложения. О, Джордж Уизли, ты умеешь удивлять. Он взял упаковку конфет с самой верхней полки, совершенно не зная, что держит в руках. Коробка завертелась в его ловких пальцах. — Как насчет этого? — спросил он участливо и наклонился к её губам, чтобы разобрать ответ. — А зубы не жалко? — пискнула Гермионы с высоты своего роста, но её слова были услышаны. — Гораздо больше им вредит кофе, уж тебе ли этого не знать, — заявил юноша, возвращая сладость на место. — Но не больше, чем нерегулярный секс. Он ослышался? — Ох, знаешь, жизнь вообще вредная штука, — ошеломленно вымолвил он, отстраняясь. И такое говорит Гермиона Грейнджер! В школе была щедра на острые фразочки, но теперь область её знаний существенно расширилась. Видимо, она времени зря не теряла, в отличие от него самого. — Я что-то не то сказала? — Гермионе как будто только сейчас пришло осознание, что своим языком она разрушает личину ангельского создания. Джордж разозлился. — Ты, пожалуйста, определись с моделью своего поведения. Либо говори, что хочешь и о чём хочешь, либо молчи. Девушка насупилась. — Интересно, тебе вообще можно чем-нибудь угодить? — Минутку, Грейнджер. Мне очень легко угодить, но дело в том, что этого делать не нужно. Не нужно, понимаешь?! — повысил голос он, вспоминая, как она тихо и покорно жила рядом с ним в первые дни. Неужели это нормально? Он в этом сомневался. — Но… Он взъерошил волосы, несколько раз проведя ладонью ото лба к затылку. — Грейнджер, ты… Ты красивая, умная девушка, несмотря ни на что. Может, это мой чертов дом сделал тебя таким, но… У тебя всегда был стержень, где же он? — Мы договорились не вспоминать прошлое, — отрезала Гермиона и двинулась в сторону касс. От взлёта и падения её волос Джорджа обдало слабым ветерком. И как, спрашивается, вернуть ей память, если она того не желает? Но её желание больше похоже на прихоть маленького ребенка, заверяющего своих родителей в том, что он дождется Санту в рождественскую ночь. На самом деле малыш засыпает ещё до полуночи. Эти глупые мысли он отмёл прочь — жаль, их нельзя скомкать и бросить в мусорное ведро, очень пригодилось бы. В тот момент, когда Джордж её почти нагнал, неуклюже просачиваясь с узкие дорожки среди гор продуктов, Гермиона вдруг сама резко остановилась и заговорила с горящими глазами: — Знаешь, я уверена, что и ты когда-то был другим. Какое у тебя на то право — постоянно тыкать мне в лицо моим прошлым? Пожалуй, я и сама с ним разберусь. Джордж подошёл к ней и печально покачал головой. — Вот всегда ты так. Всё сама да сама, — заговорил он очень тихо и глухо, опустив глаза, — в твоих словах есть доля правды, я изменился, но не намеренно. А тебе… Тебе есть что терять, и гораздо больше того, что уже потерялось, но есть шанс. Шанс это вернуть. Неужели ты не желаешь? — Мне не нужна взаимная добродетель, Джордж, — после некоторого молчания заговорила она. Хорошо ещё, что вокруг нет людей, — Ты говоришь — я тебе помогла. Не знаю, от чего тебя лечили я и время, но ты больше не равнодушен и не зол на весь мир. И… Я хочу узнать тебя таким. Джордж дёрнулся от боли и сжал губы до анестезии так, что их было не отличить от цвета лица. Вот и всё. Как недальновиден человек, и как тесно это неразумное существо соприкасается с себе подобными! А ведь он старался жить изолированно, не лезть в чужой мир и не оставлять там ни следов любви, ни ненависти, ни страха. С другой стороны, он так давно не встречал заботы ни в каких других глазах, кроме материнских, что же в этом плохого? Решительно всё. В эту минуту он осознал последствия слабоволия и малодушия, которое проявил в день, когда Гермиона ещё не была жителем его дома. У чертового здания уже появлялась своя загадочная аура, и оно будто было третьим, не желаемым лицом во всей пьесе. — Идём? — губы двинулись сами по себе, но слов было уже не поймать. Хотя ему, конечно, необходимо было подумать. Не здесь. До войны он не занимался этим так часто. Одиночество обезоруживает. Гермиона Грейнджер делает это, как оказалось, ещё более филигранно. Но она смотрела на него как-то странно, будто не видела вовсе. Сделать первый шаг её заставила жгучая потребность в чём-то естественном, в том, что она так часто видела на улицах, что казалось ей запретным и недоступным. Второй шаг сделал Джордж, которому вдруг контур её губ показался иссушенным и безжизненным. На вкус они оказались совсем как мёд.