Прыгая через лужи

Когда судороги полностью проходят, я пытаюсь сдвинуться с места и доехать до асфальта. Колеса моей инвалидной коляски, не встречая твердого грунта, погружаются в землю, и я, похоже, безнадежно застреваю. Сколько и с какой силой я не пыталась бы крутить колеса, мои попытки все равно оказываются безуспешными. Я расстраиваюсь еще больше, когда в попытках отыскать кого-нибудь я ерзаю на месте и, теряя равновесие, падаю на землю. С трудом поднимая кресло, я обхватываю ноющую голову руками. Она напоминает мусорное ведро: обрывки мыслей перемешаны как попало, без всякого порядка, я запускаю в них руку по локоть и не могу найти ничего хорошего, ничего цельного. Я просто лежу на земле, что неприятно холодит щеку, и очень надеюсь, что Лиам придет за мной как можно быстрее. На лбу что-то саднит, но эта боль приходит откуда-то издалека, словно по почте. Я протягиваю руку и нащупываю небольшую вздувающуюся ссадину. Мне требуется не больше секунды, чтобы сообразить откуда она взялась. — Господи, Элис, прости меня, пожалуйста, — слышу знакомый голос, а уже через секунду оказываюсь на руках Лиама. — Ты в порядке? Брат проводит теплой рукой по моему лбу, касаясь раны. — Да. Поставив кресло на дорогу, Лиам садит меня в него и кладет на мои культи одеяло. Я закусываю нижнюю губу и вытираю кровь со лба, щурясь от боли. Когда мне становится спокойнее, я пытаюсь отыскать рычаг, управляющий положением спинки, однако Лиам и на этот раз прерывает мои действия — устанавливает спинку вертикально всего за долю секунды. Я благодарно киваю, и его лицо озаряется светлой и ясной улыбкой. Дорога домой оказывается на редкость тяжелой. Мое кресло, похоже, вышло из строя из-за моего неудачного падения на побережье, потому что колеса то и дело заедают, либо вообще перестают крутиться. Лиам сбавляет шаг и ведет меня медленно, как только может, но и это не помогает: мы то и дело теряем дорогу, заезжаем на обочину, задеваем колесами камни или оказываемся у самой стены шершавого отвесного склона. Лиам все время пути мужественно молчит, держа свои переживания при себе — знает, что в такие моменты меня лучше не трогать. Я тоже терплю. Пожалуй, единственное, чего нельзя отнять у нас обоих при таких обстоятельствах, — это выдержка. Ни он, ни я не жалуемся и не подаем виду, что нам некомфортно. Наконец я вижу знакомую вывеску магазина, находящегося рядом с нашим домом, остается меньше пятидесяти метров. Я радостно потираю руки — каким-то образом нам все-таки удается доехать, ни разу не упав. Зато отваливаются руки от такой приложенной силы, а у кого-то и ноги подкашиваются. Проехав последние метры, я тяну руку вперед и открываю дверь в дом. Мама, недавно вернувшаяся с работы, сначала радостно улыбается, завидев Лиама, но вскоре ее внимание переключается на меня, грязную и окровавленную, и теперь в ее обычно теплых глазах вспыхивает неподдельный шок от увиденного. Она начинает утрировать. Сначала ругает Лиама за то, что тот не уследил за мной, а потом кричит на меня, упрекая в глупости и безумии. Чтобы не слышать ее дальнейшие крики, я проезжаю в ванную и ищу аптечку, изучая туалетные принадлежности и ящички. Взгляд падает на мое отражение в зеркале, на лицо, посеревшее от пыли, и волосы, слипшиеся в грязную косу. Я быстро отвожу взгляд, не желая видеть себя в таком состоянии. — Я помогу тебе, — тихо говорит Лиам. Он включает воду в раковине и, пока она стекает, шарит руками под ванной. Находит там аптечку и пересыпает все ее содержимое на тумбочку рядом с ванной. Оттуда берет широкий пластырь, пузырек с перекисью водорода, антибактерицидную мазь и несколько ватных тампонов. — Я сама могу, — говорю я. Но Лиам отрицательно качает головой. — Лучше я. Первым делом он смывает засохшую кровь с моего лица, затем смачивает ватный тампон перекисью и осторожно промокает рану. Перекись щиплет, и я вскрикиваю, отъезжая назад. Лиам приподнимает брови, но ничего не отвечает и просто еще несколько раз промокает ватным тампоном мою рану. На этот раз я стискиваю зубы и терплю. Потом Лиам выдавливает тоненькую полоску мази на пластырь и аккуратно прилепляет его ко лбу. — Спасибо, — благодарю я брата и немедленно выезжаю на кухню. Мама все еще странно смотрит на меня, но ничего не говорит. Она приглашает нас к столу взглядом и кладет каждому в тарелку по куску черничного пирога. Глотая кусок за куском, я слушаю болтовню Лиама и мамы. — Я пригласил к нам семью Стеф на завтрашний день к ужину. Вы должны с ними познакомиться. Пожалуйста, — говорит он. По большому счету, «пожалуйста» адресовано только мне. Лиам пару секунд смотрит на реакцию моей мамы, которая приятно удивляется и расплывается в улыбке. Она, безусловно, рада, что ее любимый сын наконец созрел для венца и готов познакомить ее своей девушкой и ее многоуважаемой семьей. Я не показываю абсолютно никаких эмоций и просто молчу, потому что знаю, что все светское общество, к которому, к слову, принадлежит семья Стеф, слишком консервативно, а все его представители — надменные снобы. Даже странно, что они спокойно приняли Лиама, простого парня, учащегося на адвоката. — В таком случае мы с Элис приготовим праздничный ужин, — улыбается мама и кладет руку на подлокотник моего кресла, которое чуть поскрипывает под ее весом. Привыкшая к одиночеству, я нехотя киваю и доедаю свой кусок пирога. Пока мама с Лиамом продолжают что-то усердно обсуждать, я с силой кручу колеса и подъезжаю к раковине, подстроенной под меня. Мойка посуды занимает всего несколько минут, но этого времени хватает на то, чтобы успокоиться и принять тот факт, что я могу быть раздражительной и часто впадающей в отчаяние. Если бы мое существование не казалось бы мне таким жалким, я бы, возможно, не реагировала так. Я бы наслаждалась жизнью и смотрела на многие вещи другими глазами.

***

— Я починю кресло, пока ты будешь заниматься с мисс Стивенсон, — оповещает меня Лиам на следующий день, когда я еду в свою комнату. — Хорошо, спасибо. Закрыв дверь, я с каким-то беспокойством еду к кровати и встряхиваю одеяла с подушками. Затем достаю альбом для рисования из-под матраса и кладу его на стол. Я скриплю зубами и понимаю, что мне просто нужно немного расслабиться и заняться тем, что мне на самом деле нравится. Я начинаю рисовать скованно и сухо и сразу же ухожу в тот режим работы мозга, когда слов не существует, а существуют только образы. Рука движется как будто по собственной воли и вырисовывает закрученные узоры на всем листе. Можно сказать, я и забыла, что именно я рисую, так меня увлекает физическая сторона рисования, создания чего-то материального. И когда я отъезжаю на несколько метров и смотрю, как у меня получилось, результат застает меня врасплох. Столько насилия, столько хаоса, столько страха. Это все во мне — я такая внутри. И я просто рисую то, что вижу, то, что тревожит меня и то, что по той или иной причине застревает в моей голове. Кое-что на получившемся рисунке хочется исправить, кое-что могло быть и лучше, но возиться с мелочами я не собираюсь. Я слышу звонок в дверь и понимаю, что пришла мисс Стивенсон. Мама дружелюбно приветствует ее, и она сразу же спешит ко мне в комнату. — Привет, Элис. Прости, что опоздала. Она стоит передо мной запыхавшаяся и кладет учебники на стол. Лишь сейчас мне становится заметно, что она обрезала свои божественные золотистого оттенка волосы. Жуткое дело, надо заметить. Я к такому совсем не была готова. Говорят, девушки ни за что просто так не обрежут длинные волосы, тем более, такие. Подобный шаг всегда продиктован какими-то соображениями. Но я не спрашиваю. Через несколько минут в комнату заглядывает Лиам. Он пересаживает меня на стул и увозит инвалидную коляску в гостиную. Прежде чем начать урок, мисс Стивенсон интересуется моим самочувствием и спрашивает о том, что со мной случилось, когда видит чуть отлипший ото лба пластырь. Я тяжело выдыхаю и рассказываю ей о сегодняшнем дне. Она не удивляется и не смеется, а лишь понимающе качает головой и дает пару своих советов. Общаться с мисс Стивенсон довольно приятно, ведь она никогда не упрекает меня и не указывает на мою беспомощность. Это в ней мне и нравится. Ее задача — преподать филологию как учебный предмет. Надо сказать, что изучение культуры южных и западных славян через текст дается мне легко. К тому же, все ее рассказы о разных явлениях и событиях звучат вполне правдоподобно. Мне и не приходится напрягать мозги, чтобы понять суть. В этом плюс домашнего обучения — учеба в удовольствие. В конце нашего урока мисс Стивенсон говорит о моих хороших привычках и о том, как они помогают избежать отрицательных эмоций. Я не особо понимаю, что она имеет в виду, и лишь киваю. Она желает мне хорошо провести воскресенье и, обещая прийти во вторник, покидает наш дом. Мама сразу же пересаживает меня на починенное Лиамом кресло, и остаток дня я провожу за компьютером.