Разорвём с тобой Солнце к чёрту

Во время цунами этот город умрёт сразу. По его кромке корочкой ползут белые пляжи, а их лижет бирюзовая вода, у которой не бывает края. Горизонт смывается небосводом, солнце слепит глаза и превращает песок в пепел. Первое, что делает Бонни – бросается в воду, на бегу стягивая с себя майку и юбку. Воздух распирает её лёгкие – его слишком много. Она падает лицом и грудью на водянистую перину, терпя удары кувалдой при встрече. Деймон облокачивается на капот и задумчиво наблюдает. Мысленно уже сделав ставки на то, что потопит её быстрее: судорога в ноге или чересчур большая глубина. И он, конечно же, проигрывает. Беннет хватает руками жидкий космос вокруг себя и гребёт, нервно, отчаянно. В её груди размякают и развязываются все узлы, отпуская её микро-цунами, мини-лавину. Дамба рушится с рёвом. И Бонни начинает потряхивать от рвущихся наружу слёз. У Деймона прозрачные волоски напротив костного мозга встают дыбом, он чувствует солёную воду, которой захлёбывается она, в своей собственной глотке и срывается с места. Не то чтобы он боялся не успеть и пропустить момент отхода ко дну. Просто, когда кофейные вены-ниточки показываются на её шее из-за страха или нервных попыток нащупать скользкое дно под пятками, все его инстинкты устремляются к конечностям и тянут верёвками, оставляя любые размышления далеко за спиной. Бледными пальцами крепко вылавливает под точёный локоть, рискуя обрезаться. В океане всё замедленной съёмкой, ему – не мешает. Рубашка липнет к телу и добавляет пару кило для вредности. Но Сальваторе рывками вытаскивает её к берегу. Бонни не кричит. Следы от вампирской хватки метят предплечья тёмно-синим, ей – не так важно. В конечном счёте, два тела, словно мёртвые дельфины, валятся на мелководье, не добравшись до суши. Жидкость пробирается за шиворот, холодит каждую клеточку, и Деймон жмёт Бонни к себе со всей силы, заламывает руки и целует в скулы. Настоящая истерика, Деймон забыл как это. А Бонни разрывает от выпущенной на свободу боли, и ею можно было бы затопить целый город. Ей было бы стыдно за подобную демонстрацию себя в качестве конченной (слабой) истерички, если бы она не чувствовала себя настолько правильно-неправильно рядом с ним. Этот диссонанс давно отметился штампом на загривке. Правильно-неправильно. Весьма милая шутка откуда-то сверху. Только Беннет не смеётся. Она утыкается лицом в его шею, куда-то в район горла, и утихает, затухает быстрее, чем предполагалось. – Отпустило? – спрашивает Деймон, потому что понятия не имеет, что нужно говорить в таких ситуациях, и как вообще себя вести. Сопереживающие речи и сожалеющий взгляд всегда были по части его младшего брата. Бонни мысленно затыкает ему рот, но её язык, кажется, примёрз к нёбу, потому вслух доносится лишь слабая ухмылка. Кулаки у неё онемели и не могут разжаться. Деймон сам поднимает её на ослабевшие ноги, и она осматривается по сторонам, будто только теперь осознав, где они находятся. На пляже ни души. Это-то и пляжем назвать трудно. Они свернули с дороги сразу, завидев белый песок около лазурной воды, почти что прозрачной. Возможно, здесь даже не разрешается купаться, что совершенно не важно. Бонни вздрагивает, выпав из комка мыслей, от шершавого пледа на своих плечах, который Деймон, как чёртов фокусник, выудил из самых недр багажного отделения, укрыв её, ломающуюся мелкой, еле заметной, дрожью. – Пять утра. – Она останавливает свои глаза, мутные запотевшие осколки, на нём. – Пойдём танцевать? – Вообще-то пять тридцать, – Деймон, улыбаясь и делая вид, что определил время по расположению солнца, произносит это так, будто тридцать минут всё кардинально меняют. – Давно пора уже. Знаешь, как все нормальные люди. Бонни глухо смеётся. По-честному. И это самое важное.

***

Она покупает невесомое платье из шифона, которое пропитано светлым цветом ананасового сока. Ткань, легче облака, почти не ощущается на теле, и ей так невообразимо легко, будто во сне. Хотя если так, то Бонни отказывается просыпаться. Деймон делает частые снимки её, кружащейся посреди улицы под ленивую и неровную музыку улыбающихся растаманов с длинными дредами. Фотокарточки выезжают изо рта чёрного полароида, который он случайно забыл оплатить. На них смазанные вспышки её нового платья, его подол то и дело подлетает вверх солнечной волной, смуглые босые ноги на ровном ещё не прогретом асфальте контрастируют со светлыми оттенками. Ему хочется думать, что Бон-Бон не замечает блестящих искр в его глазах и фотографии, по которым мазками расплываются отрывки и части происходящего, когда она будто бы не видит. Сбив вконец свои ступни, она виснет на его шее, словно не впервые, словно он не слышит её колотящееся сердце, и целует его улыбку. Бонни и не думала, что когда-нибудь сделает нечто подобное. Но если смелости хватает на то, чтобы бороться со злодеями, жертвовать жизнью и танцевать в такую рань на улице под аккомпанемент сымпровизированных барабанов в виде вёдер, значит прижиматься к Деймону Сальваторе, как к единственному спасательному кругу посреди моря, должно быть не так уж и страшно. В ответ он мимолётно касается её разгорячённых губ своими губами. – Надевай уже свои сандалии и пойдём отсюда, а то народ скоро начнёт кидать тебе под ноги мелочь. Сонный город постепенно оживает, хотя некоторые жители, кажется, вовсе и не спали – Майями дышит ночью. Здесь в нос забивается влажная соль, прошибая насморк; причёска превращается в мочалку по той же причине; плечи расправляются. И не то, чтобы волшебство. Бонни прекрасно знает, как оно действует, и это совсем не оно. Просто это то, что было нужно. Деймон ведёт её за руку целенаправленно к их машине, разрезая широкие улицы, из недр которых выползают, потягиваясь, продавцы и туристы. Бонни бежит за ним на носочках, воображая, будто она до ужаса хрупкая, что вызывает непроизвольные смешки. Сейчас главное – ладонь, крепко сжимающая её пальцы. Всё остальное – фоновое сопровождение. Он усаживает её на заднее сидение, забирается внутрь, нависая сверху, и снова целует. В это утро ведьма светит ярче, чем горячая звезда на небе, Деймон не собирается упускать это так быстро. Она смеётся сквозь поцелуй и взлохмачивает его волосы – не специально, просто чувствует широкие ладони, скользящие вверх по внутренним сторонам бёдер и приподнимающие платье. Платье на голое тело. Деймон еле сдерживает себя, чтобы не порвать его, оно ведь ей так нравится. Вместо этого он одним движением подминает её под себя, укладывая на спину и устраиваясь между ног. Пальцы спускают бретельки с плеч, оголяют всё больше кожи. Проходится мокрой дорожкой по ложбинке, Бонни набирает больше воздуха и по-кошачьи выгибает спину и шею. Брюки Деймона падают вниз, разбрасывая фотокарточки, сыплющиеся как рис из карманов. Сегодня у него глобальное потепление. Её кожа покрыта бисером из мурашек и капель пота, от прикосновений к ней взрываются только что образовавшиеся звёзды. Он плавится, будто в самом центре Сахары без намёка на воду с банальными иллюзиями на долгожданный оазис. Внутри у Бонни ещё жарче, потому спёртого воздуха хватает через раз, и то с её губ. Она проводит ногтями по его плечам и прислоняется лбом к его лбу. У них, наверное, температура. У них, наверное, болезнь одна на двоих (?). Деймон, сам того не осознавая, ведёт себя неторопливо, осторожно, из-за чего им печёт ещё больше. Бонни раскидывает руки над головой и доверяется без остатка. А ему немного кажется, что у него вот-вот съедет крыша, он зарывается лицом под её ключицами, чувствуя её объятия у себя на голове. Срывается и поскуливает как щенок. Бонни захлёбывается. Сегодня ни одна вещь не пострадала от рук Сальваторе. «Прогресс», – думает Бонни, успокаивая дыхание. Деймон же отказывается менять позу, размыкать её руки, надёжно обвивающие его, и вскоре вовсе проваливается в сон, как и она. Они просыпаются, уже застав закат, помятые, но с безмятежными улыбками на губах. Деймон осушает пакет с кровью и смотрит, не отрываясь, на бардовую полоску горизонта, под ним мерно рябят мелкие волны. Бонни тщетно пытается расправить юбку, сложенную гармошкой, чисто ради приличия. – Красиво. В жару всегда так. – Я не большой фанат тёплого времени года и ультрафиолета, – шевелит губами он, швыряя за спину пустой пакет. Бонни поворачивается к нему и немного злорадно улыбается. – Знаешь, тебе не помешало бы немного загореть. Ты какой-то слишком бледный. – Ха-ха, Бон, учимся шутить? Не очень удачно, – без какой-либо толики обиды отзывается. – Какой учитель – такие и шутки. – А вот это уже лучше! Смех из двух голосов затапливает округу. И Деймон притягивает её к себе, целуя в макушку, на которой до сих пор ещё остались песочные крупинки. Всё, что он знает на тот момент, отпечатывается на корне языка пятью словами. Бонни Беннет – его персональный катарсис.