Разорвём с тобой Солнце к чёрту

В Майями у них ни одного знакомого и личное солнце на двоих. Она наполняет желудок горьким абсентом и танцует в шуме световой музыки до одурения. Не купается ни разу. Её золотистое бикини забрасывается в самый дальний угол номера. И как бы Сальваторе не хотелось увидеть её в столь откровенном купальнике, мысли о котором затягивают узлы от солнечного сплетения до паха, он не спрашивает. Он немножко понимает. В её ноги въедается, скребками цепляется песок и вспышки приторного счастья. Деймон ловит её под локти при каждой попытке падения и иногда хочет вырвать кадыки полуголым молодым людям, всеми силами старающимися флиртовать с его Бон-Бон. Но он тянет за борозды, останавливая себя на полудвижении, когда она падает головой ему в грудь и выдыхает что-то нечленораздельным шёпотом, который обжигает кожу до самых костей. Деймон чувствует себя мамашей недоучкой. Впрочем, его не возмущает. Побыть немного по другую сторону зеркала и поразгребать чужие пьяные выпады может быть для него даже полезным занятием. Перебесится, думает Деймон, оставляя следы поцелуев на горьком кофе волос. И Бонни отпускает. Спустя две недели, четырнадцать пляжных вечеринок, литров алкогольных напитков (не сладких коктейлей). Ей надоедают пройденные вдоль и поперёк ровно асфальтированные улицы, прогретые насквозь летними лучами. Они заправляют свой общий тёмно-зелёный внедорожник, ненависть к которому со стороны Деймона достигает высшей степени крайности от воспоминаний о родном Камаро приятного небесного оттенка. – Вовсе не обязательно строить такой вымученный вид каждый раз, когда мы в неё садимся. Ты сам её выбрал. – Бонни укладывает изрядно похудевший чемодан, в нём остались лишь несколько платьев и свитеров. – Я не думал, что мне тоже придётся ехать на этом… – он скорчивает рожицу и обводит рукой кромку авто. Туман предрассветного города оседает каплями и холодит пальцы. Уезжать с рассветом – уже традиция. – Ты вообще не думаешь, – бурчит она еле слышно и хлопает дверцей, усаживаясь за руль. – И-и… она вернулась. Привет, злючка. – Деймон растягивается в чеширской улыбке, плюхаясь на сидение рядом, на автомате щёлкнув кнопку магнитолы. Из колонок выплетаются ритмичные басы олдскульных рок-групп, и Бонни еле удерживает себя от того, чтобы назвать его дедулей. – Ладно, доедем до первой попавшейся свалки, и можешь обменять её на какой-нибудь максимально раритетный транспорт. – Ты вообще осознаешь, как трудно сейчас достать такую машину? – Ну, тогда напишем Стефану, пусть пришлёт тебе твою малышку бандеролью! – голос разражается нетерпеливостью, но всё же внутри колет теплота. Их перепалки заставляют ощущать домашний уют. Даже посреди пыльной реки-дороги на перекрёстке в неизвестность.

***

Бонни приноровилась ехать по шесть часов без слипшихся век от монотонного горизонта впереди. У Деймона два состояния: либо он болтает без умолку о фильмах, кромсая их ножницами критики, либо приглушает музыку и разваливается на сидении для сна. Она с периодичностью в несколько минут поглядывает на него, будто проверяет дыхание. На самом же деле он выглядит до невыносимости успокаивающим. Дышит – значит всё в порядке.

***

Киноплёнка с обрывками городов перемешивается в один сироп из смеха и украденного мармелада. Бонни перестаёт считать дни и вспоминать. Деймон не зарекается, однако с их отъезда от его рук не пострадал ни один человек, и ни одна бутылка не была опустошена за несколько глотков. Они блуждают в сочно-зелёном лесу, взбираются вверх по горе через густую чащу. У неё гудят ноги, и кружится голова. У неё лёгкие полные свежести и немножко свободы. Он много ворчит, но подаёт ей бутылку с водой, которую уложил заранее рядом с парой бутербродов. В последнее время Бонни весьма забывчива. Ей просто не до этого. Они отплёвываются от пыли техасской трассы, растянутой до самого конца горизонта, раздражающе до дикости. Беннет надевает на него солнцезащитные очки, стирает губами с острых скул всю нервозность, и Деймон выдыхает, прикрывая глаза, воздух дымом застилает сетчатку. Они почти женятся в Лас-Вегасе и проигрывают несколько сотен в покер, хотя Деймон клялся, что в этом занятии ему равных нет и не будет. Город похож на искрящийся остров новогодних гирлянд и мишуры. Она фотографирует всё подряд, еле поспевая за юлой из людей и звуков. После развешивает фото по всему потолку машинного салона – создаёт их собственное рождество посреди лета. Квадратные карточки падают вампиру на голову вместо снега, и она смеётся до слёз. Однажды, по дороге направлением куда-то на север лишь-бы-всё-дальше, Бонни долго гипнотизирует взглядом пейзажи, летящие мимо, но внезапно подаёт чуть севший голос: – Деймон? Он вопросительно мыкает, не отрываясь от дороги. – Если я когда-нибудь решу вернуться, – ей горло сдавливает, будто душит, но она не останавливается, – сверни мне шею. Деймон удивлённо поворачивает голову в её сторону от подобной серьёзности. Вот, Бон-Бон хрупкая, вроде, но, безусловно, сильная сидит близко с потерянными бликами, затянувшимися тиной в зрачках; с отросшими на несколько сантиметров прядями кофейно-шоколадными. Деймон знает наверняка, что не даст ей просто так сдаться. Ни сейчас. Никогда. – Ты от меня так легко не отделаешься, злючка. – Она вдыхает, хочет снова медитировать на горизонт, может даже думает, что он не понимает. Просто Деймон не силён в подбадривающий речах. Он облизывает пересохшие губы и старается лучше: – Эй, мы туда не вернёмся. Идёт? – Идёт, – Бонни вздыхает еле слышно; по ней скользит улыбка, спина, натянутая струной, расслабляется. Всё оставшееся время до ближайшего «дома» на ночь она пытается (правда, пытается) отогреть его ледяные пальцы в своих руках.

***

Конечный пункт назначения Сиэтл. Перешерстив добрую половину штатов колёсами, они пересекли всю страну по кривой. Дальше – только Канада. Но Бонни совсем не хочет в Канаду. Она покупает вишнёвое вино у старика, который делал его сам, и закутывается в бардовое пальто, тоже вишнёвое. В городе смотреть не на что. Да ей и не очень интересно. Бонни весь день мечется по улицам, ищет чего-то, бежит куда-то. Деймон подхватывает её ладонь на лету и велит выдохнуть. Она целует его до саднящей боли, прижимается со всей силы до хруста в её собственных костях. К полуночи он ведёт её за руку на крышу заброшенного дома. Его, в отличие от неё, не режет изнутри спицами мысль об окончании поездки. Сальваторе вскрывает бутылку зубами и после сделанного ею одного единственного глотка пьёт из горла. И ему кажется, что это самое сладкое вино за последние столетия. Оно – единственное средство от холода на эту ночь, чёрную и беззвёздную. Бонни косится на его спокойствие, но оно жутко заразное, особенно если лежать в его объятиях, циркулировать воздух, полудремать. От неё пахнет лесными ягодами и пряностями. Деймон обнимает её крепче. Между ними океаны. Но это, вроде, близко. Когда рассвет вспарывает небо алым ножом, Бонни смаргивает сон. Облака поджариваются до розовой корки в по-зимнему ледяном начале дня. И она любуется, пока внутри танцуют огненные язычки счастья, а в голове не свербит напрашивающаяся мысль о том, какое это, должно быть, идеальное завершение их дорожного путешествия. Деймон угадывает вопрос, который всплывёт чуть позже, и потому спрашивает, опережая: – Хочешь в Париж, Бон? Ответ сходит камнем с лёгких, паром вырывается наружу, освобождает птиц из клетки рёбер и разрывает лимонную звезду перед ними клубнично-витражным янтарём. «Да, да, конечно же, да» – в немом смехе-плаче. А по небу куски солнечных звёзд размазались. К чёрту. За океаном найдётся новое. Соберётся старое. Деймон обещает.