Дорогая Марта.
Мне редко снятся хорошие сны — точнее уж сказать, практически никогда. Возможно, это потому, что они недостаточно яркие для того, чтобы удерживать их в голове после пробуждения хотя бы несколько часов. Возможно, есть фактор, влияющий на это: в моей жизни не происходят настолько яркие события (печальные или нет — это уже другой вопрос), которые оставили бы свой отпечаток и на сновидениях. Не подумайте, что я страдаю от некоторой серости настоящий дней и ною когда-либо — по этому поводу не рефлексирую. И тема снов – хороших, плохих или совсем бредовых, которых не отнесешь к какой-либо категории – меня никогда особо и не интересовала. Ну, сны и сны. Бесчисленные попытки мозга при помощи выдуманных и иногда крайне изощренных образов справиться со своими стрессами и переживаниями. Сонники, умение предвидеть жизнь во сне – во все вышеуказанное не верю особенно. Бывает так, что видишь что-то, и кажется, что ты когда-то проживал этот момент, хотя пытаешься припомнить схожие моменты и понимаешь, что ничего подобного не помнишь, а он все неприятно зудит и зудит в мозгу. Как будто бы перемотали по новой пленку, а у тебя повторно наложились по новой воспоминания о прожитом моменте. Люди, верящие различным лженаукам, думают, что это видения, которые приходят к нам во снах, но мы их забываем. А так как наш мозг ничего на свете не теряет из воспоминаний, то в нужный момент это воспоминание вытаскивается наружу. Зачем, почему, для чего – к сожалению, не объясняется. А это явление называется всего-навсего «deja vu». Только и всего. И никаких сонников. У меня, например, сестра – ей всего тринадцать – страдает синдромом Туретта, но это ей не мешает восхитительно рисовать и изображать на бумаге свои сны. Знаете, они порою мне напоминают живописные картины из «Страны Чудес»: только еще более яркие, еще более изощренные, чем фантазия страдающего психическими расстройствами писателя. Она мне часто говорит, что там не так все неизменно, как в этом мире. Она хотела бы заснуть навсегда и не быть здесь, потому что ТАМ чувствует себя нормальной. Я пытался объяснить, что жизнь снами в итоге ничего не решает, но мне давно пора сдаться. Ее вера в ТОТ мир — единственная надежда на ремиссию. В конце концов, Лизи чаще в школу надо ходить и учиться жить и в реальном мире (сны же ее не прокормят), но порою она наотрез отказывается и говорит, что сделает все сама и тыкает мне в нос справку, позволяющую ей дома сидеть и присутствовать на уроках (почти утрируя) когда пожелаешь. Я бы рад ее вообще на домашнее обучение ее перевести – были бы деньги. Съемная квартира, еда, одежда, редкие походы в кинотеатры и парк развлечений, оплата учебы, ее красок, мелков, карандашей и многочисленных холстов, занятий художественной студии – иногда у меня не остается средств на новый свитер на зиму, но я не жалуюсь, работаю обычно в здании, где подобное не требуется. Это гораздо лучше, чем годы жизни с мачехой, особенно последние года четыре – ну, ты и сама помнишь. Не то, чтобы Саманта плохая, отнюдь – интеллигентная, образованная, красивая женщина в расцвете сил. Просто она слишком мало времени уделяла своей родной дочери и слишком много – своим хахалям. В итоге меня это выбесило, и я ушел от нее. С сестрой. Мой отец не сопротивлялся – подкаблучник тот еще, а Саманта была только рада: неизлечимо больная дочь (по залету, скорее всего) требовала слишком много внимания и не виновата в этом – всем больным детям необходимо внимание. А меня угнетало то чувство, что я могу забрать ее от всего этого, и я был постоянно зол: на тряпку-отца, на мачеху, на эту болезнь, на свою нерешительность на первых порах. Но сейчас я вижу, что ей гораздо лучше, чем полтора года назад, хоть и не без других проблем. Я не официальный ее опекун, но мачеха хорошо все устроила так, чтобы мы могли жить самостоятельно. Даже за первые три месяца аренду квартиры оплатила, а потом забыла о нас. Но в итоге стало даже легче. Сестра мне часто говорит, что там не так все неизменно, как в этом мире. Она не любит ходить в школу, потому что там обычные дети. Обычные, в большинстве случаев жестокие, тупые и избалованные дети, и не менее тупой классный руководитель. Лизи умалчивает о том, что она говорит своему учителю, когда вместо родительской подписи в дневнике видит мою или когда спрашивает, будет ли Лизи вести себя нормально когда-нибудь, когда она не будет ли она не ставить себя выше других. Вопросы – полная чушь и я стараюсь не думать о том, почему мисс Крауз их задает. Но знаю одно – девочка со светлой головой, что она там без проблем выкручивается, и знаю, почему – не хочет создавать мне проблемы. Но я понимаю, что с каждым месяцем эти проблемы становятся все мелочнее и все меньше мешающие жить. Еще сестра нередко программу проходит дома, чаще всего ходя в школу только тогда, когда грядущая тема ей непонятна. В общем-то, я даже и не против, лишь бы ей это не мешало быть существом социальным, умеющим контактировать с людьми. Но в основном (как я успел понять, за полтора то года) она контактирует разве что с авторами книг, с которыми может встретиться в городе на литературных мероприятиях, персонажами из этих книг да теми, которых сама рисует. Не густо. Я не считаюсь. Ибо сейчас выполняю функции отца и старшего брата одновременно. Даже матери в какой-то степени. Пусть на Лизи основная часть обязанностей, змею кормить (сестра настояла, чтобы нашу змею, которую зовут Пухлей, мы с собой взяли тоже), в квартирке нашей прибираться, белье развешивать там, пока я на работе, но тем не менее стиркой, готовкой и глажкой занимаюсь я, как и платой всего-всего, о чем писал ранее; а на домработницу лишних денег нет, да и не нужна она нам. Мы и так хорошо себя чувствуем. Ну, а функция старшего брата сводится к тому, что стоит пойти Лизи погулять, так как не обходится без проблем еще с детьми и со двора – их не останавливают школьные рамки. Но и мне ничто не мешает выйти и дать им по морде, вдруг что. Не, ну а что. Я же старший брат, положено и все дела. Не то, чтобы я храбрый или благородный – глупость несусветная. Просто когда я решил уйти, то руководствовался одной вещью – никто ей не даст больше, чем дам я, и нет в семье людей, которые ее действительно любят. Пусть мы живем небогато, но зато у нее есть то, что ей не дали мать и отчим – заботу и нормальные краски с мольбертом. И у меня есть сестра, которая практически все коридорные стены превратила в галерею картин. И на День Святого Валентина дарит мне огромную расписную открытку ручной работы со стихами, которые сама сочиняет (не знаю, хорошо ли — плохо, я не ценитель, но видно, как она каждый раз она корпит над ними по ночам). Ну ка, многие старшие братья похвастаются такими подарками? Думаю, нет. Я даже горд этим, чего греха таить. Лизи не жалуется на то, что телефон у нее более старый, чем у других детей, что ей покупают нарядные платья реже, что мы не можем сходить в кино тогда, когда нам хочется, потому что я на работе; Лизи не жалуется на отсутствие друзей – говорит, что у нее есть я, и это «круто как никогда само по себе». Черт, если бы этого действительно хватало на всю жизнь, я бы не беспокоился и вообще бы не брался за письма. Никогда. Как мне объяснить, что она не будет всю жизнь ребенком? Никак. Вся проблема в этом. Может, настанет день, когда она поймет все сама, но мне больше всего хочется быть уверенным в том, что эта маленькая девочка со Страной Чудес и вечным чаепитием в голове однажды сможет сама зарабатывать себе – неважно чем, хоть своими художественными способностями и любовью к литературе – на хлеб. И что самое важное – постоять за себя. С другой стороны, сейчас она счастлива – я вижу это. И это самое главное.С уважением, Майкл.